Сумасшедшие и мученики. Гоголь, Полевой, Пушкин

Страно Дж. (Катания, Италия), профессор Катанского университета / 2004

В черновом афтографе Гоголя, в перечне содержания сборника «Арабески» (1833-1834 гг.), за названием повести «Записки сумасшедшего» следует третье слово, традиционно прочитанное как «музыканта», а которое Воропаев и Виноградов, на основе филологического разбора, читают как «мученика»¹. Такой вариант — заметят исследователи — получает подтверждение от заключительного вопля героя²:

Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Что хотят они от меня, бедного? [...] Я не в силах, я не могу вынести всех мук их [...]. Спасите меня, возьмите меня, дайте мне тройку быстрых, как вихор, коней! [...] Вон небо клубится передо мною; [...] с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. [...] Матушка, спаси твоего бедного сына! [...] ему нет места на свете! его гонят!

Аксентий Иванович Поприщин, чиновник «без достатков», является «мучеником» своего честолюбия и, одновременно, жертвой общественной системы, где человек теряет свою личность и имеет вес за должность, звание, деньги. Он любит прелестную Софи, но девушка его презирает и «папа хочет непременно видеть ее или за генералом, или за камер-юнкером, или за военным полковником». Начальник отделения нападает на него:

Что ты воображаешь себе? [...] Ведь ты волочишься за директорскою дочерью? Ну, посмотри на себя, подумай только, что ты? Ведь ты нуль, более ничего. Ведь у тебя нет ни гроша за душою. [...] Куды тебе думать о том!

В трагическом процессе компенсации Поприщин начинает считать себя лучше других: он тоже «дворянин», он тоже может «дослужиться» и стать полковником или генералом, не для того, чтобы получить руку Софи, а для того, чтобы «плевать» на всех генералов и камер-юнкеров. Наконец, он отождествляет себя с величайшим символом власти, то есть с «испанским королем». Для несчастного Аксентия сумасшествие представляет собой единственный, возможный выход из удручающего положения, бегство от невыносимой действительности.

На мой взгяд, ассоциация «сумасшествие-мучение» (или «безумие-терзание») позволяет связать гоголевский текст с повестями, опубликованными Полевым в 1830-1833 гг.: «Эмма», «Блаженство безумия», «Живописец».

Первая встреча милой Эммы с сумасшедшим князем «Поль С.» случается в домашнем садике девушки. Князь только что убежал от своих тюремщиков и взывает к ней о помощи:³

Пощади меня; не мучь меня — я не виноват! Они терзали меня нестерпимо! [...] Не уходи — без тебя они придут и возьмут меня [...] Они били меня, они мучили меня! [...] Ах! ты не знаешь, как они меня мучат! И все говорят, что я сумасшедший!

Героине кажется, что его «мучат за то, что он был лучше других людей»; он «просит пощады у бесчеловечных, а его не слушают»⁴. Любовью и самозабвением «кроткая» и «тихая» Эмма вернет Поля на стезю благоразумия, но пара будет жертвой социальных предрассудков. Аристократ не может жениться на «мещанке», племяннице «учителя немецкого языка в Мосвке»: «княгиня С.» достанет для сына знатную невесту и Эмма умрет от горя; Поль погибнет при войне 1812 г.

Местами Гоголь пародирует рассказ Полевого; значительны, в этом смысле, прием «говорящих (или, точнее, пишущих) животных», микроцитаты, сходства и ссылки. Однажды, на улице, Поприщин слушает «разговор» двух особых персонажей: Меджи, собачонки Софи, и ее подруги Фидели; потом он украдет и прочитает их «переписку». Вот диалог собачонок:

— Грех тебе, Меджи!

— Нет, Фидель, ты напрасно думаешь [...]. я была, ав! ав! я была очень больна. Я писала к тебе [...]

Затем Меджи пишет Фидели о своей влюбленности в молодого «кавалера» по имени «Трезор» и о влюбленности «барышни» в молодого «камер-юнкера» Теплова, пользуясь стилем романтической литературы:

Милая Фидель, я все не могу привыкнуть к твоему мещанскому имени. Как будто бы уже не могли дать тебе лучшего? Фидель, Роза — какой пошлый тон! [...]

Мне кажется, что разделять мысли, чувства и впечатления с другим есть одно из первых благ на свете [...].

Ах, милая! Как ощутительно приближение весны. Сердце мое бьется, как будто все чего-то ожидает. [...] У меня много куртизанов [...]. Какие между ними есть уроды [...]. Но [...] если бы ты видела одного кавалера [...], именем Трезора. Ах, ma chère, какая у него мордочка! [...]

Камер-юнкер теперь у нас каждый день. Софи влюблена в него до безумия.

Собачонка описывает тоже жизнь в доме «барышни»; она не понимает человеческого поведения и рассматривает большой свет с «остраненной» точки зрения: Софи «всегда чрезвычайно рада ехать на бал», но приезжает домой «в бледном и тощем виде»; папа ждет с нетерпением «какой-то ленточки»; лакей Полкан «жрет на кухне» «большие обглоданные кости», а ей нравятся только «соусы».

Полевой так комментирует встречу Эммы с Фанни. Сидя в садике, она сначала не слышит приветствие гостьи, а потом восклицает:

Ах, Фанни, — сказала Эмма (гостью звали Федосьею, но это неблагозвучное имя еще в детстве ее было переделано в Фанни) — , шалунья!

Далее романтическая героиня доверяет свои чувства подруге в разных письмах⁵:

Давно я не писала к тебе, милая Фанни, и вот уж почти осень наступает, а мое последнее письмо было писано, когда цвели розы. [...]

Теперь — стыжусь сказать тебе, — теперь вижу, знаю, что я люблю его, люблю так, что, несмотря на терзание, какое причиняют мне эти слова, — сто раз сряду готова я написать: Люблю Поля!

Эмма описывает жизнь в доме «княгини С.» («партии виста», «визиты», «балы»); она посторонна для большого света и судит о нем с «моральной» точки зрения: «Чувствую я какую-то тягость, какую-то пустоту в великолепии и богатстве!»⁶.

Ю. Манн установил в «пепеписке» собачек типичный элемент гоголевской «нефантастической фантастики», выделяя одновременно «пародийный характер» этих эпистолярных вставок по отношению к «бытовому поведению» и стилю «массовой ходовой беллетристики»⁷. Позволяю себе добавить замечание: Поприщин удивляется не столько тому, что собаки «говорят», сколько тому, что они «могут писать», хотя уже «пописывают и некоторые купчики-конторщики и даже крепостной народ». Издатель-журналист «Московского телеграфа», критик, прозаик, Полевой был сыном купца, смолоду занимался купеческими делами и служил конторщиком.⁸

Перейдем к разбору остальных повестей. Мечтатель-романтик Антиох, «угрюмый, холодный, молчаливый» чиновник «Блаженства безумия», переживает все «муки неудовлетворенных стремлений в любви, дружбе и славе», питается «неземными идеалами». Склонный к мистицизму, привлеченный таинственными знаниями, Антиох уверен, что «прежде, до Италии», он с обожаемой Адельгейдой «жили нераздельным бытием», и когда Адельгейда скончается, он найдет утешения в состоянии спокойного сумасшествия. Оппозиция «действительность- сон», «мудрость-безумие», составляет лейтмотив истории.

Аналогично живописец Аркадий страдает от «бешеной, безумной страсти» к чудной Вериньке; в то же время его мучит идеал «прекрасного», поиск изящного, чистого искусства. Однако, рассуждает герой, для нынешнего общества «художник есть такой же работник, как слесарь, кузнец, плотник»⁹; меценаты, богатые заказчики, дамы, торговцы, ремесленники, пачкуны, требуют от него только семейственные сцены, копии с антиков, модные портреты. Cын бедного чиновника, «ничтожный разночинец», он напрасно думает быть «царем среди людей» за свое божественное дарование, он просто «раб». На пределе сумасшествия Аркадий, как Поприщин, вопиет¹⁰:

Чего же хотят они от меня? [...] Они терзали меня, когда я хотел стать между ними самобытно, они терзают и теперь, когда я отказываюсь от самого себя! Они не дают мне местечка и в своем мире!

Неустойчивая Вера выйдет замуж за другого: отец по расчету принимает «прекрасную партию», и она по эгоизму предпочитает «нормальную» семейную жизнь бурной страсти Архадия. Живописец убежит в Италию, в Рим, и там до смерти создает шедевр — «Спаситель, благословляющий детей». В данном рассказе характер художника-творца, тема повествования (размышления об искусстве, как «подражание природы», или же творчество внутренного вдохновения, прославление средневековой «религиозной святости» живописи, осуждение модных произведений, ремесленников и торговцев), миф об Италии отсылают в другой текст Гоголя, то есть в первую редакцию «Портрета».

Пушкин рисует образ «сумасшедшего чиновника» в знаменитой поэме «Медный всадник» (1833-1834 гг.)¹¹. Молодой Евгений представлен поэтом «в волненьи» разных мыслей (I, 31-40, 49-62):

О чем же думал он? О том,

Что был он беден, что трудом

Он должен был себе доставить

И независимость и честь;

Что мог бы Бог ему прибавить

Ума и денег. Что ведь есть

Такие праздные счастливцы,

Ума недальнего ленивцы,

Которым жизнь куда легка!

Что служит он всего два года;

[...]

Женится? Ну... за чем же нет?

Оно и тяжело, конечно,

Но что ж, он молод и здоров,

Трудиться день и ночь готов;

Он кое-как себе устроит

Приют смиренный и простой

И в нем Парашу успокоит.

«Пройдет, быть может, год другой —

Местечку получу — Параше

Препоручу хозяйство наше

И воспитание ребят...

И станем жить — и так до гроба,

Рука с рукой пойдем мы оба,

И внуки нас похоронят...»

Надежды, мечты героя не осуществятся: Парашу похоронит Нева при наводнении Петербурга. Отчаянный Евгений бежит, ходит, бродит по столице «стремглав, не помня ничего, изнемогая от мучений», его «терзает» какой-то сон; в тревоге, в бреде он убеждается, что смерть любимой причинил тот царь, «чьей волей роковой / под морем город основался», итак грозит, бросает вызов «кумиру» Петра I-ого (II, 48-49, 96, 153-154, 177-179). Вдруг «безумный бедный» (II, 180-196)

Бежать пустился. Показалось

Ему, что грозного царя,

Мгновенно гневом возгоря,

Лицо тихонько обращалось...

[...]

Бежит и слышит за собой —

как будто грома грохотанье —

Тяжело-звонкое скаканье

[...]

за ним несется Всадник Медный.

Наконец труп несчастного, сумасшедшего Евгения «похоронят ради Бога» (II, 223).

В проанализированных сочинениях судьба героев обусловлена социальными и индивидуальными обстоятельствами, имея однако явные различия. Гоголевский Поприщин выражает симптомы психологигеского заболевания (по современной терминологии депрессии, фрустрации, аггрессии), вследствие субъективного условия недовольства; позиция автора ясна: честолюбивому Аксентию не хватает христианского смирения и он расплачивается за свой грех сумасшествием и мучением. Герои Полевого — необыкновенные, чрезвычайные люди, которые отличаются от других своими нравственными качествами и чувствуют себя чуждыми в обществе, где доминирует конформизм, в мире без порывов, без искренных, подлинных чувств. В плане оценки автор и персонажи являются носителями одиноковой позиции: мировоззрения романтизма. Восклицает, на самом деле, Антиох: «Что же вокруг меня? Куклы с завялыми цветами жизни, с цепями связей и приличий!». И Аркадий утверждает¹²:

Наш век кажется веком бессильных страстей внутри, без резких отличий извне. Он весь одет однообразно, причесан, подвязан, ходит и говорит однообразно. Все воины наши в мундирах, чиновники в вицмундирах, нечиновники в темных фраках. [...] Мы отличны от стариков наших тем, что душа нынешнего человека потеряла самодовольство [...]. Наше поколение, как Наполеон, стоит сложив руки или нюхает табак, пока страшная битва [...] гремит в душе его.

Пушкинский Евгений — обыкновенный человек, унитоженный злосчастной властью; в творчестве поэта, заметил Якобсон, оживленная статуя — символ пагубного самодержавия, которое обессмертит самого себя посредством памятников и колонн¹³.

Пародия, как «орудие» литературной полемики, — сильный компонент произведений Гоголя тридцатых годов¹⁴. В «Записках сумасшедшего» мы находим стрелы, шпильки по адресу булгаринской «Пчелы» (об этом уже написал Золотусский¹⁵) и Пушкина (такие аллюзии подчеркнула В. Ю. Белоногова¹⁶). Еще Золотусский доказал, что «необыкновенная дружба» Гоголя и Пушкина является мифом: неловкости в их отношениях возникали с самого начала¹⁷. Однако, что касается «культурного направления», Гоголь решительно выступает на «стане» пушкинского круга. М. П. Балабиной 26 октября (7 ноября) 1838 г., из Рима, он напишет (XI, № 86): «Вы читаете теперь историю Мишле. Это странный вздор, это совершенно русский Полевой». «История русского народа» Полевого, противопоставленная «Истории российкого государства» Карамзина, подверглась в свое время (1830-1831 гг.) резкой критике со стороны «литературной аристократии». В 1825-1827 гг. Пушкин интересовался «Московским телеграфом» и опубликовал в журнале несколько стихотворений и статей. Постепенно он изменяет мнение и обвиняет издателя-критика в опрометчивости суждения и «невежестве»¹⁸. В письме к Гоголю 25 августа 1831 г. Пушкин называет Полевого «остреньким сидельцем», намекая на его мещанское происхождение и торговую деятельность.¹⁹. Пушкинское письмо — ответ на послание от 21 августа того же года, в котором Гоголь нарисовал пародический портрет «Булгарина-нового Байрона» (X, № 114). В 1834 г. «Московский телеграф» был запрещен правительством.

Тема «сумасшествия» неоднократно появится в русской литературе, у Достоевского (Золотусский провел интересную параллель с «Записками из подполья»²⁰), Толстого, Чехова, но повесть Гоголя останется «уникумом».

Примечания

1. Гоголь Н. В. Собрание сочинений, М., Русская книга, 1994, т. 3-4, с. 504-505.

2. Все цитаты из Гоголя приводятся по изданию Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений, т. I-XIV, М., АН СССР, 1937-1952, (Kraus reprint, Nendeln-Liechtenstein, 1973), т. 3, с. 192-214.

3. Полевой Н. А. Избранные произведения и письма, Ленинград, Художественная литература, 1986, с. 295, 298, 301-302.

4. Там же, с. 292.

5. Там же, с. 332, 345.

6. Там же, с. 333.

7. Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме, М., «Соdа», 1996, с. 94-99.

8. См. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, Москва, Воскресенье, 1997, т. 19, с. 1208.

9. Полевой Н. А., Указ. соч., с. 194-195.

10. Там же, с. 190.

11. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, т. I-XVII, М.-Л., АН СССР 1937-1959 (репр. М., Воскресенье, 1994), т. 5, с. 135-150.