Функция текста-посредника при переводе произведений Н. В. Гоголя на персидский язык
Андрущенко Е. А. (Харьков, Украина), д.ф.н., профессор, заведующая кафедрой русской и мировой литературы Харьковского национального педагогического университета им. Г. С. Сковороды / 2010
Произведения Гоголя переведены на многие языки мира, в том числе, и на восточные1. В одной из немногочисленных работ на эту тему, «Русская классика в Иране», включенной в известный сборник «Русская классика в странах Востока» (1982), Д. С. Комиссаров отмечал, что «тема персидско-русских литературных взаимосвязей находится в самой начальной стадии изучения, но уже сейчас ясно, что она может внести много нового в прояснение основных закономерностей мирового литературного процесса»2. Его слова не потеряли актуальности по сей день, хотя на этой работе лежит отпечаток времени, а многие факты, приведенные в ней, нуждаются в проверке и уточнении.
Современный иранский читатель имеет хорошее представление о наследии Гоголя, ему известны практически все его произведения, за исключением «Ревизора». Его перевод утрачен, другие — не предпринимаются по ряду причин, в основном, общественно-политического характера, «Вия», так и не переведенного по сей день, думается, вследствие религиозно-ментальных представлений, и духовной прозы писателя. В последние десятилетия выросло поколение переводчиков, владеющих русским языком и читающих произведения Гоголя в оригинале. Среди них наиболее значительной является фигура Х. Дейхими — крупнейшего специалиста по русской литературе. Важным фактом иранского гоголеведения стала его монография «Николай Гоголь» (1993) — первое научное издание, в котором дается развернутая характеристика наследию русского писателя.
Это исследование, по признанию автора, написано с помощью Ральфа Мэтлоу, что, вероятно, означает обращение к его переводам русской классики и вступительным статьям, которые этот профессор русской литературы в университете Чикаго успешно осуществляет. Среди наиболее известных изданий переводов и комментариев Ральфа Мэтлоу (Ralph E. Matlaw) — «Отцы и дети» И. Тургенева, произведения Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова. Одним из источников монографии Х. Дейхими была и вступительная статья исследователя к книге «Белинский, Чернышевский и Добролюбов. Избранная критика», вышедшая в свет в 1976 г. в США3.
Вплоть до 1980-х гг. переводы гоголевских произведений на персидский осуществлялись с текстов-посредников. Их качество как текстов «передающих», по терминологии Н. И. Конрада, во многом обусловило особенности персидских «принимающих» текстов. Исследователь полагал, что в другую страну проникает «в первую очередь то, что вызывает особое внимание в данной стране, что нужно и важно для литературной действительности этой страны, для ее общественной мысли, или же то, что помогает лучше понять состояние литературы в общественной мысли страны, где данное произведение появилось»4. С этим высказыванием можно согласиться лишь отчасти, ведь то, что является для персидского переводчика текстом-посредником между ним и русским оригиналом, для читателя англоязычного и франкоязычного является переводом и иногда единственным текстом, позволяющим познакомиться с произведениями Гоголя на своем родном языке.
Среди переводов, которые были текстами-посредниками для персидских переводчиков, как удалось установить, были такие выдающиеся переводы, скажем, на французский язык, как перевод «Тараса Бульбы», выполненный Луи Виардо в 1853 г. и долгое время имевший большое хождение во Франции5, а также на английский, осуществленные американским поэтом и писателем, переводчиком с русского Джоном Курносом (John Cournos, псевд. John Cortney, Gorky), которому принадлежат переводы «Шинели», «Повести о том, как поссорился...», «Тараса Бульбы», «Портрета» и «Коляски», и Эндрю МакЭндрю (Andrew R. MacAndrew), профессором университета в Виржинии, специалистом по истории русской литературы. Считается, что его вступительная статья к переводу романа Ф. Достоевского «Подросток» была одним из выдающихся явлений американского достоевсковедения. Им также осуществлены переводы произведений Ю. Олеши, Л. Толстого и Е. Евтушенко.
Переводы Э. МакЭндрю авторитетны в англоязычном мире. Так, например, преподаватель старшей школы в г. Ривис (Reavis High School), штат Иллинойс Томас Смит (Thomas A. Smith), полагавший правильным включить творчество Гоголя в программу по литературе, рекомендовал «Мертвые души» в переводе Э. МакЭндрю6. Вероятно, о популярности этого перевода могут свидетельствовать и отзывы любителей русской классики, делившихся своими впечатлениями в интернет-дневниках. Один из них советовал знакомиться с гоголевской поэмой именно в его переводе7. Потому совершенно естественно, что иранские переводчики, не владевшие русским языком, обращались не к наиболее авторитетным произведениям Гоголя на его родине или к тем, которые отвечали определенным запросам персидских читателей, а к их наиболее известным переводам на один из европейских языков. Так, например, Ф. Шафайи перевел «Вечера на хуторе близ Диканьки» на персидский язык с английского перевода, выполненного Дж. Курносом8. Основанием для предположения, что текстом-посредником для него был именно этот перевод, является персидское название «Вечера накануне Ивана Купала» — «Праздник сан Джан», причем в персидском языке нет пояснения такому странному наименованию. В переводе Д. Курноса «Вечер накануне Ивана Купала» публикуется под заглавием «St. John’s Eve» («Канун дня св. Джона»). Опираясь на английский текст-посредник, Ф. Шафайи довольно точно воспроизводит его особенности, однако вводит в свой перевод приметы восточного мира, передавая иранские ментальные черты. Так, например, у Гоголя «целуя и прижимая ее» (I, 155), у переводчика — «мне снится ее чудное лицо», у Гоголя — «прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями» (I, 154), у переводчика: «...парень поставил сетар и набросил на ее плечи рубашку» и др. Когда Ф. Шафайи сталкивается с примечаниями Гоголя, он переводит их вслед за английским переводчиком, однако считает необходимым пояснить своему читателю то, что из этого текста остается непонятным.
В гоголевской повести Пидорка принимает различные меры для исцеления Петруся: «Чего ни делала Пидорка: и совещалась с знахарями, и переполох выливали, и соняшницу заваривали.. .» (I, 148). Гоголь в подстрочном примечании к этому фрагменту текста, как известно, поясняет, что «...выливают переполох у нас в случае испуга, когда хотят узнать, отчего приключился он; бросают расплавленное олово или воск в воду, и чье примут они подобие, то самое перепугало больного; после чего весь испуг проходит. Заваривают соняшницу от дурноты и боли в животе»9. Ф. Шафайи пишет, что в гоголевской повести упоминается народное суеверие, «...которое не имеет медицинского объяснения». Но затем переводит примечание так, чтобы оно было понятно читателю: «...в воду бросают золото, человек избавляется от страха, если выпивает эту воду». Аналогом соняшницы, в отличие от переводчика, понимающего под соняшницей зерна подсолнечника, Ф. Шафайи считает коноплю, зерна которой в Иране расталкивались и давались больному, испытывавшему при этом облегчение. Поэтому в переводе Пидорка не соняшницу заваривает, а расталкивает зерна конопли.
В последние десятилетия переводчики, владеющие русским языком, почти не обращаются к раннему творчеству Гоголя, их интерес сосредоточен на произведениях, оставшихся непереведенными по сей день или вызывавшими трудности при переводе с текста-посредника. Так, недавно переведены «Невский проспект» (Х. Дейхими), «Нос» (М. Данешвар и Х. Дейхими), «Шинель» (М. Данешвар), «Коляска» (Х. Дейхими). Но до сегодняшнего дня иранский читатель знакомится, например, с «Мертвыми душами» лишь в переводе с текста-посредника.
Как удалось установить, единственный сохранившийся перевод поэмы на персидский язык выполнен в 1991 г. Ф. Маджлеси с английского перевода Э. МакЭндрю10. Э. МакЭндрю сохранил оригинальное название поэмы «Dead Souls», но Ф. Маджлеси перевел его как «Мертвые рабы»: глубины переносного значения он, видимо, не понял и, к сожалению, не сумел передать. Ф. Маджлеси, опираясь на английский текст-посредник, практически нигде не отступает от гоголевского текста, воссоздавая даже оттенки значений. Как и другие переводчики, он использовал иранские пословицы и фразеологические выражения, а также детали быта (курительная трубка, например, сравнивается с иранским музыкальным инструментом) и пр. Однако своеобразие этого персидского перевода обеспечивается не следованием, а отходом переводчика от текста-посредника. Так, например, комический эффект возникает там, где у Гоголя его нет: переводчик прибегает к общему со своим читателем коду. Скажем, диалог двух мужиков в начале первой главы завершается так: «„Смотри, колесо. Думаешь, может оно доехать до Москвы?“. Другой сказал: „Да, может“. „А как до Казани? Не думаю“. „Да, не сможет до Казани“. Это был мозакерат». Мозакерат в переводе с персидского обозначает важную дипломатическую государственную беседу, обычно проходящую с соблюдением необходимой процедуры, при которой стороны выполняют определенные действия и говорят особенные официальные слова. Разумеется, это выражение в тексте-посреднике отсутствует, но его использование при передаче диалога, смысл которого, а вернее, бессмыслица ясна читателю русскому, оказывается смешным для персидского читателя.
Таким образом, выявляя особенности переводов гоголевского наследия на персидский язык, следует иметь в виду, прежде всего, происхождение и особенности текста-посредника, его место в той культуре, где он функционирует как перевод, его свойства, тип и т. д. При переводе произведений Гоголя они неизбежно обретали иной смысл, поскольку переводчик, передавая содержание, интерпретирует оригинал, а также ориентирует текст на модели, сложившиеся в его собственной культуре. Возникает «смысловой сдвиг»11, обусловленный самой природой перевода и движением смысла текстов. Когда же англоязычный текст-посредник переводится на персидский язык, смысловой сдвиг является еще более существенным. С этим во многом связаны особенности персидских переводов, нередко именно тексты-посредники становились источниками неверных прочтений, сокращений, переинтерпретации и пр. Как полагает С. Б. Переслегин, «даже в рамках единой культуры взаимопонимание людей осложнено наличием текста-посредника. Перевод с языка на язык есть трансляция между множествами, не являющимися эквивалентными. Поэтому дважды транслированный текст не может совпасть с исходным, а результат многократной трансляции непредсказуем»12.
В ХХ в. на персидскую почву ретранслировалась, в основном, англоязычная интерпретация произведений Гоголя. На рубеже веков обнаружилась новая особенность: переводы на персидский язык делаются с языка-оригинала, а теоретическое осмысление наследия писателя опирается на англоязычное литературоведение. Однако эта тема требует специального изучения.
Примечания
1. Материалы для этой статьи переведены с персидского языка П. Мотамед.
3. Ralph E. Matlaw. Belinsky, Chernyshevsky, and Dobrolyubov: Selected Criticism. Indiana, 1976.
4. Конрад Н. И. Запад и Восток. Статьи. Изд. 2, испр. и доп. М., 1972. С. 290, 299.
5. Taras Bulba, de N. Gogol. Trad. du russe par Louis Viardot. L. Hachette, Paris, 1853.
6. Thomas A. Smith. Gogol’s Hollow Men // The English Journal. Vol. 61. No. 1 (Jan. 1972). P. 32.
7. http://www.librarything.com/work/9964/reviews/
8. The Nose, Taras Bulba and Other Tales. Trans. John Cournos. New York, 1918.
10. Gogol N. Dead Souls, translated by Andrew R. MacAndrew. New York, 1961.