Разнообразие интерпретаций образа Чичикова в работах русских исследователей XX — XXI века

Гордович К. Д. (Санкт-Петербург), д.ф.н., профессор Северо-западного института печати СПбГУТД / 2010

Выбор темы обусловлен крайним разнообразием подходов к интерпретации образа центрального героя поэмы «Мертвые души», подтверждающим неисчерпаемость гоголевского текста. Представляется интересным и актуальным рассмотреть разброс оценок и интерпретаций, систематизировать подходы в плане взаимодополнения, развития или прямого отталкивания.

Временной период для рассмотрения интерпретаций образа Чичикова выбран не случайно. С одной стороны, в рамках ХХ века мы встречаем сугубо социологический подход к творчеству Гоголя. С другой, — безусловно, интересны и не утратили своего значения исследования художественного мастерства писателя. Особое внимание, на наш взгляд, стоит уделить работам последнего времени, поскольку в них подтверждаются и развиваются наблюдения предшественников, выделяются наиболее значимые, обнаруживаются особенности современного восприятия героя Гоголя, делаются очевидными крайности в трактовках авторского замысла.

Не ставя задачи учесть все высказанное о Чичикове в ХХ веке, начну с замечательного исследования художественного мастерства писателя — книги А. Белого «Мастерство Гоголя» (1934). Ценность работы в попытке раскрыть стержень художественного замысла поэмы, содержательную значимость художественных приемов: «Ярок и многогранен образ Чичикова; <...> яркость в рисовке безличия; как губернатор, не то почтенный, не то прохвост, — ни толст, ни тонок; где лицо Чичикова? Где-то меж толстыми и тонкими вообще, губернатором, Наполеоном, тем, кто хватает, и тем, кто хватаем; Чичиков — приятное и опрятное общее место...»1; «...с первой же главки внимательный разгляд должен установить яркую, кричащую краской (брусничный цвет с искрой) точку, поставленную посредине пустого круга, который есть фикция; точка — кончик длинного завитка, выползающего, как змея: это червь, растущий в чудовище, — таимая личность... вылезание червя подано под фиговым листом общего места...»2.

Ряд наблюдений А. Белого, в частности, об использовании мотива грязи, о символике мелочей при изображении Чичикова, расширены в работах современных исследователей.

В том же 1934 году, что и работа А. Белого, написана (увидела свет значительно позже) книга А. Воронского о Гоголе. Автор продолжает поднятую Белым тему Чичикова-фикции: «...получается не характеристика, а пародия на нее, достигающая, однако, поразительных художественных результатов»3. В характеристике Чичикова подчеркивается как главная особенность типа — потребительское начало: «... он не производитель, а потребитель <...> Но он аферист не по призванию; наоборот, сам по себе он любит солидность, законность, порядочность, что не мешает ему быть порядочным подлецом»4.

Это направление осмысления творчества Гоголя и его героя как создания мастера-художника продолжил в своей книге В. Набоков (1944). Как пишет исследователь творчества Набокова А. Злочевская, «Набоков увидел в произведениях Гоголя не отсутствие правды жизни (как В. Розанов), не тайную приверженность романтизму (как С. Шамбинаго) или неукротимую борьбу с мистическими силами зла (как Д. Мережковский), а волшебную способность „творить жизнь из ничего“. Точнее, из самой плоти языка»5. Выделяя особенности подхода Набокова к интерпретации образа Чичикова, Злочевская подчеркивает аспект, важный для того и другого писателя, — отношение к пошлости. Оригинальность анализа Набокова видится исследователю в обнаружении «глупости» Чичикова. Свои наблюдения она подтверждает многочисленными выписками из работы Набокова о Гоголе, среди которых и трактовка глупости как «трещины в доспехах Чичикова, <...> ржавая дыра, откуда несет гнусной вонью... — непременная щель в забрале дьявола. Это исконный идиотизм всемирной пошлости»6.

Принципиально другое направление в характеристике гоголевских персонажей, в том числе и Чичикова, в советском литературоведении. Начиная с 1920-х годов, Гоголя стремились сделать «красным сатириком». Пути этого «приспособления» к идеологическим требованиям прослеживаются в диссертации З. Виноградовой «Гоголь в литературном процессе 1920-х гг.» (СПб., 2004).

И. Виноградов, говоря о характере истолкований героя Гоголя в советские годы, приводит выдержку из академической истории русской литературы: «Чичиков является как бы воплощением всей той пошлости, хищничества, нравственной пустоты, цинизма, угодливости и всех прочих отвратительных качеств, которые создавались и культивировались всем строем помещичье-крепостнического общества того времени». И это все, о чем исследователь счел нужным сказать о героях поэмы!«, — замечает современный ученый7. Характеризуется не мастерство автора в воссоздании особенностей человеческой психологии, мировосприятия, нравственных качеств, но «печать», которую накладывает на них социальное общество.

Даже анализ художественных приемов подчинялся идеологическим установкам. Приведем выдержки из работы В. Ермилова «Гений Гоголя» (1959): «Сюжет построен так, что все его движение непрерывно и непосредственно связывается с темой народа — с самого начала и до конца первого тома Чичиков представляет противонародное начало. Чуть ли не каждое его слово, поступок, действие наполнены смыслом, враждебным народу...»8.

Социологический аспект в характеристике «проницательности» Гоголя при создании образа Чичикова выделен и в итоговых наблюдениях С. Машинского в книге «Художественный мир Гоголя»: «В то время, когда заканчивался первый том, Чичиковы действительно были скорее приобретатели, чем предприниматели. Они существовали в порах самодержавно-крепостнического общества и ловили рыбку в мутной воде, мечтая о миллионах. И надо удивляться глубокой исторической проницательности писателя, сумевшего на самой заре развития русского „приобретательства“ разгадать морально-психологический облик этого нового явления и воссоздать его художественно полный сатирический портрет, завершающий галерею „мертвых душ“ великой поэмы»9.

Выделяется на этом фоне книга Г. Гуковского «Реализм Гоголя». При всех оговорках по поводу социальных характеристик, автор уделяет внимание и своеобразию сюжета «несостоявшейся плутни», и манере Гоголя «дразнить читателя», и тому, как в составе «сложного социального образа, крепко впаянного в русскую историческую действительность 1830-х годов», существенна связь с фольклором, в частности, с фольклорным образом лисы: «и этот штрих, нет-нет, и всплывающий в тексте поэмы, вовсе не безразличен в оценке Чичикова»10.

Имеет смысл, как уже говорилось, больше внимания уделить постсоветским исследованиям. Прежде всего, отметим очевидное желание отказаться от упрощенных характеристик Чичикова, от существовавшего многие годы «установочного подхода». В своей работе, посвященной проблемам интерпретации в литературоведении и лингвистике, В. Никишаева пишет: «Сегодня все громче звучит мнение об ограниченности понимания гоголевских образов как гротескных социальных типов с замкнутой романной структурой. Взглянуть по-новому на художественную структуру образа Чичикова и других персонажей поэмы, понять их поэмную сложность и многозначность, очевидно, пришло время. Нам кажется, что любая конкретизация, любое логически прямолинейное толкование гоголевского образа ведет не к углублению в его сложный смысл, а к огрублению и схематизации его содержания»11.

Современные исследователи все чаще возвращаются к вопросу о замысле Гоголя, пытаются понять его, а не априорно утверждать, что этот замысел изначально был обречен. В монографии В. Кривоноса, обобщающей работы ученого по проблемам поэтики Гоголя, еще раз подчеркивается смысл открытого финала поэмы: «Чичиков покидает город NN вместе со своей тайной, так и оставшейся неведомой как персонажам, с которыми свела героя его сюжетная судьба, так и самому герою, взятому в аспекте его „абсолютного будущего“»12.

Размышляя о возможности кардинального изменения героя в финале поэмы, В Кривонос ссылается на работы Ю. Лотмана («В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов. Гоголь», 1988), Ю. Манна («В поисках живой души», 1984).

В последней работе Ю. Манна («Творчество Гоголя. Смысл и форма») наблюдения о своеобразии авторской трактовки персонажей дают основание для введения термина интроспекция — случаи прямого авторского свидетельства о переживаниях персонажей: «Пошлость задавила в Чичикове живое и истинное. Но в нем была и возможность иного, человеческого развития, и как воспоминания об этой возможности в Чичикове время от времени возникают „странные“, „противоречащие“ его характеру движения. В этом же и мотивированность „передачи“ Чичикову раздумий о судьбе русских мужиков <...> Интроспекция интересует нас в данном случае не в смысле „художественного мастерства“писателя, а как определенное свойство персонажа, как момент — и очень важный момент — его характеристики <...> Не говоря уже о количестве — интроспекция сопровождает Чичикова постоянно, — возрастает сложность ее форм <...> Близость Чичикова к автору выражается и в том, что, с одной стороны, рассуждения повествователя подводят к интроспекции персонажа, а с другой — интроспекция персонажа (Чичикова) переходит в рассуждение повествователя»13.

В исследованиях Ю. Манна и В. Кривоноса обобщены наблюдения по поводу связей образа Чичикова с житийной литературой и плутовским романом.

Герой плутовского романа, — пишет Кривонос, — «и не может заботиться ни о чем другом, как о своем теле. Он лишен этического самосознания и поставлен потому вне критериев добра и зла <...> В биографии Чичикова действительно многое роднит его с героем пикарески <...> во всем он должен положиться на себя, поскольку никто, кроме него самого, не может ему помочь занять место получше и потеплее в существующей социальной иерархии. При этом этические соображения и нравственно-оценочные понятия не играют какой-либо роли в планах Чичикова»14.

Дополняют эти наблюдения размышления и параллели в исследовании Манна: «Как центральный персонаж, Чичиков обладал всеми преимуществами сквозного героя плутовского романа: он также был пригоден для смены различных позиций, для прохождения через различные сферы жизни <...> По способу поведения и жизненной судьбе гоголевский персонаж также во многом аналогичен типу пикаро. В обоих случаях тип персонажа строится на полемическом контрасте: пикаро — на контрасте к герою рыцарского романа; гоголевский персонаж — на контрасте к герою романтических и светских повестей, а также к добродетельному персонажу русской бытовой и просветительской прозы»15.

По утверждению Кривоноса, житийные ситуации и мотивы при создании образа Чичикова «травестируются и пародируются, однако пародия преследует в данном случае не столько комическую, сколько серьезную цель <...> Чичиков предстает в биографии как «подвижник» на поприще материальной, житейской выгоды, как герой „житийных“ возможностей, обративший эти возможности на служение узколичной, эгоистической цели <...> Поведение Чичикова — это вывернутое наизнанку поведение житийного героя»16.

О травестировании житийной традиции и сочетании смыслов писали А. Гольденберг и С. Гончаров: «Подчеркнем, что все «высокие» аллюзии в «Мертвых душах» выступают не только в очевидном ироническом освещении, в подтексте они накапливают потенциал серьезного смысла <...> Травестируется здесь и такой характерный житийный мотив, как покорность и послушание в годы учения...«17. Отмечено исследователями травестирование мотива приручения диких зверей подвижниками. В случае с Чичиковым вместо царя зверей (обычно львов или медведей) фигурирует крошечная мышь.

В последней работе акцентируется мысль о совмещении в Чичикове принципиально разных особенностей как героев традиционных жанров, так и героя нового времени: «... черты плута-авантюриста и хозяина-приобретателя, русского богатыря и пошлого «телесного» человека, „апостола“ и „антихриста“»18. Не затушевывая бескорыстия апостола Павла и корыстолюбия Павла Чичикова, Гольденберг и Гончаров проводят целый ряд убедительных параллелей, отмечая характерное для Гоголя сопряжение бытового и сакрального, обыденного и сверхъестественного, конкретного и символического, исследователи рассматривают биографию Чичикова как вариант «биографии» Антихриста, «который так же многолик, как и герой Гоголя»19.

Выявление параллелей подчинено задаче интерпретации и общего смысла поэмы, и противоречивости центрального персонажа, и смысла названия поэмы, смысла «воскрешения мертвых», нарушения мертвенного состояния мира.

В исследованиях Гольденберга и Гончарова, Кривоноса, Манна образ Чичикова рассматривается в контексте общего замысла поэмы, в контексте образов других персонажей. Обратимся к работам, специально посвященным Чичикову и конкретным мотивам и параллелям, важным для интерпретации этого героя.

В ряде работ встречаем анализ параллели Чичиков-Наполеон. Е. Смирнова делает акцент на антибуржуазном характере изображения Наполеона в русской литературе: «Образ Чичикова можно рассматривать как типично русское решение темы „наполеонизма“. Если во Франции она породила пафос трагического героизма, окрашивающий, например, произведения Стендаля, — в России героический налет сошел с наполеоновской темы необыкновенно быстро. В классической русской литературе, насквозь проникнутой духом антибуржуазности, развенчание „наполеонизма“ последовательно шло от Чичикова к Смердякову»20. Представляется, что при такой постановке вопроса социальная проблематика подменяет художественные задачи, возникающие и реализуемые в этой не совсем обычной параллели.

Более убедительным представляется подход к данной параллели в уже названной работе Кривоноса. Ученый подчеркивает не прямой смысл сопоставления, а обыгрывание имени, знака: «Существуя в мифическом модусе «пришельца» и «чужака», Чичиков выступает пародийным двойником не столько самого Наполеона, сколько его культурного имени, то есть сугубо словесного феномена»21.

В специально посвященной данной параллели работе В. Гуминского вопрос о снижении, пародировании не ставится. Наоборот, выявляются различные детали и реалии, оправдывающие соотнесение Чичикова и Наполеона22.

Вызывает интерес тоже неоднократно звучавший в работах о Гоголе и его герое вопрос о смысле образа птицы-тройки в связи с образом Чичикова. Назовем упоминавшуюся ранее по другому поводу работу В. Никишаевой. Проводя аналогию между Чичиковым и чубарым в составе тройки, автор приходит к мысли о связи образов: «Сходство Чичикова и его тройки, определяемое переплетением ряда негативных и позитивных ассоциаций, позволяет нам заключить, что тройка — это своего рода символико-аналитическое зеркало действительного и возможного, уродливого и прекрасного в Чичикове, как и во всяком русском человеке»23.

П. Вайль и А. Генис, объясняя Чичикова как героя нового времени, пытаются обосновать необходимость образа тройки: «Чтобы Россия пришла в движение, чтобы и вправду посторонились „другие народы и государства“, надо, чтобы аллегорической тройкой управлял Чичиков — средний, рядовой, маленький человек. Что с того, что он нам не нравится? Гоголю он тоже не нравился. Но, повторим, других-то нет. <...> „Припряжем подлеца“, — говорит Гоголь, пристраивая Чичикова к птице-тройке, — но сделаем так, чтобы в подлеце родился человек»24.

Все подобные выводы, утверждения — попытки понять замысел писателя, увязать Чичикова первого тома с тем, что до конца не реализовано, но обозначено. Вопросом о смысле движения тройки завершает характеристику Чичикова и И. Золотусский. Однако постановка вопроса в его книге не всегда убеждает, не вытекает из общего смысла: «Чичиков в поэме едет куда-то не туда, он явно несется в своей тройке назад — не к будущему, а к прошедшему, к детству своему, к началу, описанием которого и заканчивается первый том «Мертвых душ». Странный круг описывает герой Гоголя. Начав с конца, он движется к своим истокам, как бы подбирая по дороге то, что растерял с юности«25.

Естественно обращение литературоведов к одним и тем же аспектам анализа. Уже говорилось о параллелях образа Чичикова с героями житийной литературы, плутовских романов, с образом Антихриста. Любопытны наблюдения, выявляющие возможность ассоциаций героев Гоголя с миром зверей. Если большинству персонажей «Мертвых душ» параллели находятся легко, то с Чичиковым такое сопоставление оказалось не столь очевидным. Показались интересными и убедительными рассуждения Л. Карасева об использовании образа обезьяны при изображении Чичикова: «В принципе вся смысловая линия, соединяющая Чичикова с чертом — от манеры подмигивать правым глазом до инфернального фрака «цвета наваринского пламени с дымом», прямиком ведет к метафоре обезьяны«26.

Наиболее перспективным в интерпретации художественной системы Гоголя и образа Чичикова в том числе сегодня представляется развитие опыта А. Белого — выявление содержательного смысла художественных приемов и принципов изображения. Из отмеченных уже работ выделим исследования В. Кривоноса, особенно связь образа героя и авторской позиции, анализ образа Чичикова как «порогового» человека (и образ жизни, и образ мыслей).

В статьях А. Гольденберга и С. Гончарова подчеркнем прослеженный алгоритм судьбы «вверх-вниз», подмеченный авторами стоицизм пошлого человека, неодолимую силу его характера, «пограничность» образа.

В работах Ю. Манна особенно, на наш взгляд, интересно выявление связей с традициями и обнаружение (не декларация) авторского отношения к герою.

Наименее убедительной показалась работа М. Антонова с публицистическим расширением значения образа Чичикова и противопоставлением русского и западного вариантов приобретателя: «Писатель хотел показать, как исковеркала жизнь неглупого мальчика отцовская заповедь: «больше всего береги и копи копейку» <...> Чичикова увлекла стихия приобретательства, и он не смог остановиться тогда, когда, казалось бы, фундамент для новой жизни был уже заложен, и вроде бы настало время жить достойно <...> Да, сегодня Чичиков — приобретатель, и вся Русь больна приобретательством и прочими нравственными недугами, но мчится она в неизведанное грядущее, а завтра потребуется все отдать для счастья родной земли — и не узнать тогда Павла Ивановича, русского человека, хотя и запятнавшего себя в прошлом делами не вполне благовидными, но способного к такому духовному возрождению и высокому подвигу, на какой давно уже не способны закосневшие в своекорыстии западноевропейцы и американцы!«27.

Сегодня в корне изменилось отношение и к приобретателям (они бывают разные), и, тем более, к предпринимателям. Бесспорно, интересен опыт художественного исследования Гоголя, выявляющего взлеты и падения своего героя. Очевидно, интересно было бы соотнести Чичикова с героями современных писателей, для которых тоже характерно ставить в центр повествования не яркую, а усредненную личность, несущую в себе все пороки и болезни общества.

Примечания

1. Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1996. С. 103.

2. Там же. С. 105.

3. Воронский А. Гоголь. М., 2009. С. 247.

4. Там же. С. 244.

5. Злочевская А. В. Набоков и Н. В. Гоголь // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 1999, № 2. С. 32.

6. Там же. С. 43-44.

7. Виноградов И. Поэма «Мертвые души»: проблемы истолкования // Гоголевский вестник. Вып. 1. М., 2007. С. 134.

8. Ермилов В. Гений Гоголя. М., 1959. С. 325.

9. Машинский С. Художественный мир Гоголя. М., 1971. С. 329.

10. Гуковский Г. Реализм Гоголя. М., Л., 1959. С. 530.

11. Никишаева В. Птица-тройка и Павел Иванович Чичиков (люди и животные в поэме Н. В. Гоголя «Метрвые души» // Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении. Новосибирск, 2002. Т. 1. С. 231.

12. Кривонос В. Гоголь. Проблемы творчества и интерпретации. Самара, 2009. С. 77.

13. Манн Ю. Творчество Гоголя. Смысл и форма. СПб., 2007. С.270-271, 274-275.

14. Кривонос В. Указ соч. С. 120-121.

15. Манн Ю. Указ. соч. С. 290.

16. Кривонос В. Указ. соч. С.124, 125, 127..

17. Гончаров С. Гольденберг А. Павел Чичиков: Судьба героя в легендарно-мифологической ретроспективе // Имя — сюжет — миф. Спб., 1996. С. 70.

18. Там же. С. 77.

19. Там же. С. 81.

20. Смирнова Е. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л., 1987. С. 116.

21. Кривонос В. Указ. соч. С. 83.

22. Гуминский В. Чичиков и Наполеон // Литература. Культура и фольклор славянских народов. ХIII межд. съезд славистов. — М., 2002. С. 159-172.

23. Никишаева В. Указ. соч. С. 230-231.

24. Вайль П., Генис А. Бремя маленького человека // Звезда, 1992, № 3. С. 184.

25. Золотусский И. Гоголь. М., 2005. С. 236.

26. Карасев Л. Заметка о Чичикове //Путь, 1995, № 8. С. 323.

27. Антонов М. Уроки жизни Павла Чичикова //Русская провинция, 1999, № 1. С. 104, 107.

Яндекс.Метрика