Гоголь в программе «Современника» А. С. Пушкина
Калашникова О. Л. (Днепропетровск, Украина), д.ф.н., профессор Днепропетровского национального университета / 2010
«Журнальная литература, как живая, свежая, говорливая, чуткая литература, так же необходима в области наук и художеств, как пути сообщения государства, как ярм арки и биржи для купечества и торговли» [7, 151]. Так начиналась статья «О движении журнальной литературы, в 1834 и 1835 году», помещенная в первом номере пушкинского «Современника», вышедшего в середине апреля 1836 г. и задуманного как оппозиция журналу О. Сенковского «Библиотека для чтения». Статья, написанная, как известно, Н. В. Гоголем, была опубликована без указания имени автора. Подпись Гоголя в оглавлении снята буквально перед выходом журнала в свет и в нескольких экземплярах «Современника» она даже сохранилась.
Почему Пушкин снял имя автора статьи? Полемика об этом далека от завершения. Одобрил ли Пушкин публикацию статьи Гоголя в своем журнале или она была напечатана Плетневым и Вяземским «без ведома Пушкина», как утверждала Л. Я. Гинзбург [6, 336]? Или, как полагает южнокорейская исследовательница Ким Хюн И, Пушкин действительно не захотел предоставить права программного слова Гоголю, искренне поддерживающему правительственную доктрину «официальной народности» министра народного просвещения С. С. Уварова, с которым у Пушкина был тогда серьезный конфликт на почве цензурных придирок [10, 336-337]? Было ли причиной анонимной публикации этой статьи стремление Пушкина уберечь автора «Ревизора» от нападок со стороны О. Сенковского, подвергшегося в гоголевской статье резкой критике, как полагают многие исследователи [1, 70-85; 4, 391-392; 12, 29-36], или Пушкин был действительно принципиально не согласен с Гоголем? А, быть может, строя подобную интригу, Пушкин заимствовал опыт «Библиотеки для чтения», в объявлениях о выходе которой сначала указывались в качестве редакторов Греч и Крылов, а на деле А. Смирдин с самого начала избрал для этой роли именно О. Сенковского? Словом, какую роль сыграл Гоголь в обозначении программы нового журнала: роль оппонента или союзника Пушкина?
Эта проблема остается дискуссионной, при этом, как верно отмечал В. Вацуро, «для осмысления литературного процесса в 1830-е гг. и даже позднее», она является одной из ключевых [5]. Попытаемся предложить свой взгляд на событие, исходя не только из оценки социокультурной ситуации 1830-х гг., но и из анализа эстетической программы и тенденций развития творчества обоих писателей.
Программное звучание статьи Н. Гоголя определялось самим ее расположением в структуре первого номера «Современника». Известно, что, продумывая построение первого тома, Пушкин учел высказанное в письме от 2 марта 1836 г. пожелание Гоголя о том, чтобы сцена «Коляска» предшествовала статье «О движении журнальной литературы, в 1834 и 1835 году» [8, 126], и поместил последнюю в середине журнала. Содержание первого тома «Современника» было достаточно пестрым: проза и поэзия Пушкина, Жуковского, Вяземского и произведения, авторы которых не назывались; и драматические сцены Гоголя «Коляска», «Утро делового человека»; и разбор Парижского математического ежегодника на 1836 год; и хроника «Париж»; и раздел, анонсирующий новые книги; и трактат барона Розена «О рифме». Уловить какую бы то ни было логику в расположении этого разнородного материала достаточно трудно, за исключением, пожалуй, того, что здесь отсутствовали политические статьи, ибо журнал был разрешен только как чисто литературный.
Оказавшись в окружении художественных произведений единственная в первом томе «Современника» критическая статья, посвященная к тому же развитию журнальной литературы в течение предшествующих двух лет, объективно обретала звучание программы нового и пока не известного читателю журнала. Речь в ней шла о развитии журналистики в 1834 и 1835 гг., о программах разных журналов, в сопоставлении и критическом анализе которых четко вырисовывалась позиция автора статьи, звучавшей как идейная платформа нового журнала. Снятие имени Гоголя в конце статьи придавало ей характер редакционной и усиливало ее программное звучание.
Между тем, известно, что сам Пушкин уже в третьем томе «Современника» в своей мистификации «Письмо к издателю», написанной от лица некоего А. Б. — жителя Твери, не только полемически прокомментировал положения гоголевской статьи, но в финальной сноске, подписанной «Издатель», окончательно расставил все акценты, сообщив, что статья «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» имеет мысли несходные «с моими собственными. Во всяком случае, она не есть и не могла быть программою «Современника» [13, 329].
Подобное поведение Пушкина может показаться странным, если не принять во внимание причины, побудившие поэта издавать собственный журнал. С одной стороны, к 1836 году Пушкин — признанный поэт, который не нуждался в рекомендациях и похвалах. С другой — активизация журнальной деятельности в России 1830-х гг. обозначила возможность общения со своим читателем через журнал. Особенно очевидным это становится после открытия в 1834 г. ставшего настоящим феноменом журнала А. Смирдина «Библиотека для чтения», редактором которого был Осип Сенковский. Последнему удалось не только своевременно выпускать и доставлять журнал своим многочисленным подписчикам, не только реализовать на практике обещание создать действительно энциклопедический журнал «словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод», журнал обо всем и для всех, но и завоевать необыкновенную популярность у читателя, побив все издательские рекорды (пять тысяч подписчиков). Все это не могло не вызывать желания разгадать секрет «Библиотеки для чтения» и попытаться, противопоставив ей свой журнал, победить в профессиональном состязании.
Уже через десять дней после выхода первого номера «Библиотеки для чтения» Н. В. Гоголь начал атаку на Сенковского: «Сенковский очень похож на старого пьяницу и забулдыжника, которого долго не решался пускать в кабак даже сам целовальник. Но который, однако ж, ворвался и бьет, очертя голову спьяна сулеи, штофы, чарки и весь благородный препарат... Сенковский уполномочил сам себя властью решить, вязать: марает, переделывает, отрезывает концы и пришивает другие к поступающим пьесам», — с негодованием на редакторское своеволие барона Брамбеуса писал Гоголь М. П. Погодину в письме от 11 января 1834 г. [8, 99-100].
Издательская политика редактора «Библиотеки для чтения», объявлявшего, что важно развлекать читателя, потакая его желаниям, подверглась резкой критике и в статье С. П. Шевырева «Словесность и торговля», помещенной в первом номере «Московского наблюдателя» за 1835 год, где были высказаны опасения в том, что «литература утрачивает свою высокую миссию и определяется законами торговли» [15, 5-29]. Известно, что Н. В. Гоголь принял деятельное участие в обсуждении программы «Московского наблюдателя» [5].
Белинский а вслед за ним и Гоголь, в статье которого сохранены важнейшие положения помещенной в «Телескопе» работы Белинского «Нечто о ничем», дружно упрекали Сенковского, однако выдвинутые обвинения взаимоисключали одно другое. Так, с одной стороны, Сенковскому вменялся в вину ничем не ограниченный произвол собственного вкуса, когда редактор «Библиотеки для чтения» вольно обращался с рукописями, подменяя чужие идеи своими или меняя по собственной прихоти развязки чужих произведений (например, дописав счастливый конец к бальзаковскому «Отцу Горио»). С другой стороны, и Белинский, и Гоголь упрекали Сенковского в «беспринципности» его критики, которую сам Барон Брамбеус называл «беспристрастной»: «...беспристрастною критикою называл я то, когда по чистой совести говорю тем, которые хотели меня слушать, какое впечатление лично надо мною произвела данная книга. Но степень моего впечатления не есть правило для других» [2, 1]
Стремясь ответить на вопрос, почему же столь «принципиально-беспринципный» журнал завоевал читательскую популярность, Надеждин, Белинский и Гоголь иронично определяли на роль читателя «Библиотеки для чтения» «провинциала». Однако, разоблачая непритязательность провинциальных интеллектуальных потребностей и подсмеиваясь над склонностью неразвитого читателя к счастливым концовкам, юмору, разнообразию материала, готовым к использованию в светской беседе критическим суждениям, Белинский по существу показал, насколько точно Осип Сенковский ощущал механизм завоевания симпатий массового читателя, учитывая и удовлетворяя его потребности. Именно эта ориентация на реально существовавшие вкусы и позволила Сенковскому сделать «Библиотеку для чтения» журналом, который читали на самом деле все, и который выглядел среди других русских журналов того времени, по меткому определению того же Гоголя, «как слон между мелкими четвероногими» [7, 160]. Книгоиздатель Смирдин, сын известного московского торговца полотном, не ошибся в своих коммерческих расчетах, поручив издание этого толстого журнала, задуманного как объединяющего разные мнения, именно Осипу Сенковскому.
Гоголь, подобно Пушкину, мечтал о создании журнала-оппонента «беспринципной» «Библиотеки для чтения», журнала, способного объединить свой круг писателей и утвердить свою эстетическую программу. Однако все попытки противопоставить нечто Барону Брамбеусу, включая и «Московский наблюдатель», задуманный как оппозиция журналу Сенковского, не увенчались успехом, что и показал Гоголь в своей статье.
Открытие пушкинского «Современника» продолжало эту борьбу, и главным оставался вопрос о завоевании читательских симпатий.
К моменту создания «Современника» Пушкин уже имел длительный и различный опыт ведения диалога с читателем, что всегда было для поэта источником напряженной рефлексии. В начале творческого пути (периоды лицея и «Арзамаса») Пушкин следовал за «своим» (единомышленники) читателем, отвечая его жанровым и идейным ожиданиям. Но довольно скоро, в 1820 г., случилась первая неудача, когда поэма «Руслан и Людмила», сориентированная на различные, порой взаимоисключающие литературные традиции и выходившая за рамки полемики архаистов и новаторов о языке, оттолкнула читателя, так как каждая читательская группа ожидала однозначно «своего» Пушкина, а он впервые попытался подняться над пристрастиями различных литературных «партий». Наконец, в «южных поэмах» автора ожидал массовый успех у читателя, поскольку читательские запросы объективно совпали с творческой программой поэта [14, 7-10].
Этот третий тип диалога с читателем (сотворчество) оказался для Пушкина наиболее интересным, и поэт начал длительный и сложный процесс эстетического воспитания своего читателя, на разногласия с которым Пушкина обрекала новаторская, опережающая литературную моду художественная природа его произведений. В таком контексте и родился замысел «Современника». Создание журнала, адресованного своему читателю, было для поэта еще одной попыткой выйти из своего литературного одиночества 1830-х гг.
Почему же Пушкин вначале поручил Гоголю написать программу журнала (ибо сложно предположить, что формирование материалов самого первого номера журнала Пушкин целиком поручил Плетневу и Вяземскому, не удосужившись даже просмотреть статьи), а потом отказался от нее? Кого сам Пушкин видел или хотел видеть в роли читателя «Современника» и как предполагал завоевать внимание и любовь своего адресата?
Публикация остро полемической статьи Н. Гоголя в первом номере «Современника» была своеобразной провокацией читательской реакции на обвинения в адрес обожаемой «Библиотеки для чтения», и главной целью этого шага было, видимо, желание издателя услышать разноречивый хор читателей. Оставаясь, однако, верным своим эстетическим принципам, обозначенным уже в «Евгении Онегине», Пушкин не только услышал «быстрый, своенравный размен всеобщих мнений, живой разговор» (а именно так понимал журнальную литературу Н. Гоголь в тот момент [7, 151], но и заставил их зазвучать в своем журнале.
Роль первой реплики в «большом диалоге» (термин М. М. Бахтина) с читателем и выполнила статья Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году». Ответная же реплика — читателя — прозвучала в опубликованном в третьем томе журнала «Письме к издателю», где слово было предоставлено тому самому «провинциалу», который, по утверждению оппонентов Сенковского, и был главным читателем «Библиотеки для чтения».
Прячась за маской этого предполагаемого потребителя журнальной литературы, Пушкин начинает «его» письмо с сетований на то, что издатель «Современника», «приемля журнальный жезл, собираясь проповедовать истинную критику» [13, 321], не изложил четко перед «стадом своих подписчиков» программу журнала. А посему житель Твери А. Б. и предлагает несколько своих «искренних замечаний», которые пришли ему в голову по прочтении первого номера «Современника» и которые могут оказаться полезными издателю для оформления программы его журнала.
Так начинается настоящая игра с читателем и с персонажами внутреннего полемического диалога в «Письме к издателю», где мистифицированный житель Твери, созданный воображением Пушкина-издателя, критикует положения гоголевской статьи, получившей программное звучание в первом томе «Современника» благодаря тому, что издатель Пушкин, сняв имя настоящего автора, практически подписался под этой статьей. Издатель полемизирует с самим собой?
Диалог становится основой повествования в «Письме к издателю». В числе его участников оказываются не только Пушкин-издатель и воображаемый автор письма. Начиная с критики «сбивчивой статьи» Гоголя, вдумчивый читатель А. Б. переходит к реферативному изложению ее основных положений, передавая слово самому Гоголю, включая его реплики в диалог. Среди персонажей диалога внутри «Письма к издателю» появляется и О. Сенковский, защиту которого от гоголевской критики берет на себя А. Б., подражая насмешливо-ироническому тону болтовни с читателем редактора «Библиотеки для чтения»: «„Литературные Прибавления“, „Телескоп“ и „Молва“ похвалены вами за их оппозиционное отношение к „Библиотеке“. Признаюсь, это изумило тех, которые с нетерпением ожидали появления вашего журнала. Неужто, говорили они, цель „Современника — следовать по пятам за „Библиотекою“, нападая на нее врасплох и вооруженной рукою отбивая от нее подписчиков? Надеюсь, что опасения сии лживы и что „Современник“ изберет для себя круг действия более обширный и благородный» [13, 322]. Эта недоуменная реплика А. Б. на деле была ответом Пушкина на издевательски-ироническое сообщение О. Сенковского о рождении «Современника», помещенное в отделе новостей апрельской книжки «Библиотеки для чтения» за 1836 г.: «Вообще нет ничего нового в политическом свете. Все народы живут в мире и согласии. Прочие известия — самые пустые. Африканский король Ашантиев, говорят, объявил войну Англии и уже открыл кампанию. Александр Сергеевич Пушкин в исходе весны тоже выступает на поле брани. Мы забыли сообщить нашим читателям об одном событии: Александр Сергеевич хочет умножить средства к наслаждению читающей публики родом бранно-периодического альманаха под заглавием „Современник“. Этот журнал или этот альманах учреждается нарочно против „Библиотеки для чтения“ с явным и открытым намерением — при помощи божьей уничтожить ее во прах» [3, 67]. Справедливости ради нужно заметить, что О. Сенковский сначала попытался нейтрализовать Пушкина, предложив последнему через Смирдина 15 000 рублей за отказ от издания «Современника». Пушкин не принял отступного и выбрал своеобразную форму борьбы с редактором «Библиотеки для чтения».
Прямой конфронтации с Сенковским-редактором Пушкин-редактор предпочитает литературную дуэль, безусловно учитывая и необыкновенную популярность «Библиотеки для чтения», и общую цензурную политику, направленную против журнальной полемики, разгоревшейся в середине 1830-х гг. Статья Гоголя, сфокусированная на критике «Библиотеки для чтения» и ее редактора (из девятнадцати страниц статьи четырнадцать были посвящены критике Сенковского и его «Библиотеки»), была началом этой дуэли, этого сражения за читателя. Пытаясь уйти от прямых поучений и назидательность, свойственных Гоголю, провозглашавшему высокую воспитательную роль критики («Критика — неподкупный судия»), но не отказываясь при этом от идеи эстетического воспитания своего читателя, Пушкин доверяет менторскую роль Гоголю. Снимая при публикации имя автора, Пушкин тем самым свидетельствовал, что подкрепляет своим авторитетом высказанные Гоголем мысли, но в то же время как бы оставлял себе возможность продолжения диалога и с Гоголем, и с Сенковским.
В «Письме к издателю», играя с персонажами-масками Провинциального читателя, Гоголя, Сенковского, Белинского (когда в положительном контексте повторяет высказанные Белинским упреки в адрес редактора «Библиотеки для чтения»), Пушкин-издатель постоянно выглядывает из-за них, показывая свое ироническое лицо, пока в конце концов не берет слово «официально», подписываясь в финальной сноске в том, что статья «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» не является и не может быть программой его журнала.
Не только художественная литература, предполагающая игровое моделирование художественной реальности, но и самая клишированная проза — журнальная, попадая в общую орбиту пушкинской воспитательной иронии, оказывается по своей природе игровой. Переводя привычные журнальные повествовательные трафареты в план читателя, Пушкин (как и в «Евгении Онегине») устраивает ему «ироническую обструкцию», хотя и доверяет представителю «жадно читающей публики» — А. Б. — выразить свою собственную надежду на то, что «многие литераторы, уважаемые и любимые нами» и отказавшиеся от «соучастия в журнале г. Смирдина», придут в «Современник» [13, 326].
Означает ли это, что Пушкин противопоставлял Сенковскому свою программу «гласных дискуссий», на чем настаивает заведующий кафедрой славистики Гарвардского университета Уильям Миллз Тодд ІІІ [16, 118]? Думается, нет, поскольку Пушкин не столько дает слово читателю, сколько воспитывает его эстетический вкус, предлагая подлинному читателю «Современника» разобраться в наивности и трафаретности суждений вымышленного читателя — некоего А. Б. И в этом смысле нельзя не отметить развития редактором журнала традиций русской сатирической журналистики XVIII в., где письма (в том числе и мнимого читателя) были одним из самых популярных жанров.
Программа Пушкина-редактора была изложена не в назидательно-менторской гоголевской статье, где единственно правильным a priori признавалось мнение автора, а в ироническом, игровом «Письме к издателю», где читатель реально был поставлен в центр отношений между автором и действительностью, становясь полноправным участником диалога, а точнее, разговора с автором журнала. Продолжая постоянную игру с читателем, начатую еще в «Руслане и Людмиле», где нарочито спутаны стили, традиции, жанры, Пушкин и в журнале хотел вовлечь читателя в орбиту сотворчества.
Означает ли это, что проповеднический, назидательный пафос гоголевского слова был отвергнут Пушкиным? Означает ли это, что Гоголь, утверждавший, что «критик не есть паяц, который обязан смешить публику», был объективно оппонентом Пушкина? Думается, нет. Оба писателя видели в журнале форму воспитания читателя. Но пути осуществления этого воспитания понимались ими по-разному.
Для Гоголя, в 1836 г. уже примерявшего тогу пророка, журнал должен был быть трибуной издателя, имеющего четкую программу, выражать четко позицию автора и вести за собой читателя. Поэтому и после смерти Пушкина он ревниво относился к попыткам Плетнева сделать пушкинский журнал еще более неопределенным в своих программных установках. Отправляя Плетневу 17 марта 1842 г. вторую редакцию повести «Портрет», Гоголь пишет: «Да, ваш журнал не должен заниматься тем, чем занимается торопящийся шумный современный свет. Его цель другая. Это благоуханье цветов, растущих уединенно на могиле Пушкина» [8, 203].
Пушкин же разделял высказанную в статье «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» мысль Гоголя: «Журнальная литература ...— быстрый, своенравный размен всеобщих мнений, живой разговор» [7, 151]). Исходя из этой мысли, оставаясь, однако, верным своей игровой поэтике, Пушкин наделяет Гоголя особой ролью в своем «живом разговоре» с читателем журнала: автору «Ревизора» было суждено стать лишь одним из голосов в этом «быстром, своенравном размене всеобщих мнений». Читатель же должен был научиться думать и разгадывать истинный смысл похвал и критики, провозглашенной с «высоким» пафосом или спрятанной под покровом иронии.
Может быть, именно потому четко сформулированная открыто назидательная просветительская программа и претила Пушкину, и он отказался от нее, заменив декларацию игрой?
Умный и тонкий читатель, аристократ, интеллектуал и острослов — вот образ или образец, который виделся Пушкину — редактору журнала. Однако автор «Евгения Онегина» и «Повестей Белкина» не был настолько наивен, чтобы не понимать, что такая читательская аудитория не может быть широкой, ему же хотелось всенародного признания («...и назовет меня всяк сущий в ней язык»). Массовый же читатель был совсем иной: он ждал от редактора журнала не интеллектуального диалога на равных, а того сплава иронии и учительства, занимательности и юмора, разнообразной полезной информации, организованной в четкой структуре журнала, построенного по Отделам (Литература, Критика, Политика, Смесь), словом «словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод», какие и предложил Сенковский в «Библиотеке для чтения».
Надежда Пушкина обрести посредством «Современника» собственную кафедру для тесного общения с читательской аудиторией оказалась тщетной. Его читатель ждал поэта уже за рамками пушкинской эпохи. Проиграв бой с Сенковским за читателя, Пушкин выиграл его у потомков.
Кем же был Гоголь в этой борьбе Пушкина за своего читателя: оппонентом или союзником? Ответ дала сама история.
Примечания
2. Библиотека для чтения. 1834. Т.XI. Отд. Критика.
3. Библиотека для чтения. 1836. Т.XV. Литературная летопись.
4. Благой Д. Д. Гоголь-критик. // Благой Д. От Кантемира до наших дней. Т. 2. М., 1979.
8. Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 — т. Т. 7. М., 1979.
11. Кошелев В. А. «Онегина» воздушная громада...«. СПб., 1999.
12. Рыскин Е. И. Журнал А. С. Пушкина «Современник». 1836-1837. Указатель содержания. М., 1967.
15. Шевырев С. П. Словесность и торговля //Московский наблюдатель. 1835. Кн.1. — С. 5-29.
16. Тодд ІІІ У. М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., 1996.