Архетипический образ центра мира в цикле Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки»
Тулякова Е. И. (Томск), к. ф. н., доц. каф. общего литературоведения, издательского дела и редактирования Томского гос. ун-та / 2012
Вопрос о мифологических основах гоголевского творчества остается актуальным в литературоведении уже не одно десятилетие. Ю. М. Лотман отмечал: «Гоголь — писатель, синтезировавший самые различные стихии национальной жизни. Острая современность его произведений сочеталась со способностью проникать в глубинные пласты архаического сознания народа <...>. Произведения Гоголя могут служить основой реконструкции мифологических верований славян, восходящих к глубочайшей древности и на уровне самосознания Гоголя не известных»1. Изучая гоголевскую поэтику, к мотивам и образам народной культуры обратились такие ученые, как Е. И. Анненкова, Ю. Я. Барабаш, М. Я. Вайскопф, В. А. Воропаев, С. А. Гончаров, Е. Е. Дмитриева, А. И. Иваницкий, Ю. М. Лотман, В. Ш. Кривонос, Ю. В. Манн, Е. М. Мелетинский, А. Х. Гольденберг и др.
При этом исследователи не перестают искать новые миромоделирующие, интегрирующие творчество писателя мотивы и образы, которые способствуют глубинному пониманию гоголевской концепции мира и человека. На наш взгляд, таковыми являются, прежде всего, природные образы. В синтетическом мировоззрении Гоголя натурфилософия была универсальной категорией, которая давала возможность создавать общие, умозрительные представления, описывающие и объясняющие устройство мира вообще, в гносеологическом и аксиологическом (нравственно-этическом и эстетическом) планах.
В этом контексте образ центра мира оказывается одним из главных в системе натурфилософских взглядов Гоголя. Он моделирует картину мира, воссозданную в прозе писателя, выстраивает ценностную вертикаль, ориентированную на бытийные стороны жизни человека, обусловливает динамическое (концептуальное и художественное) единство гоголевского художественного мира. Семантика образа выявляется на разных уровнях произведения (сюжетно-композиционном, пространственно-временном, персонажном, аксиологическом) и позволяет говорить об особенностях художественного видения.
В ранний период своего творчества Гоголь акцентирует архетипическое значение в образе, но вместе с тем, трансформирует его, наделяет дополнительными смыслами (что мотивировано «ближайшими контекстами» гоголевского творчества2).
Центр мира — одна из категорий моделирования пространства в большинстве мифологических систем. Понятие центра мира базируется на космогонических мифах, важнейшей идеей которых является идея превращение хаоса в космос и концентрация космических сил в единой точке (центре).
Архетипическое значение образа центра мира включает в себя семы, связанные с его концентрической топологией. Их, по крайней мере, пять: 1. Это некоторая точка в географическом пространстве, которая обозначается через конкретные объекты с семантикой сакрального центра: очаг (и огонь вообще), алтарь, дерево, гора и т.д. 2. Категория центра мира дробится, поскольку каждый сакрализованный мезокосм (страна, город, дом и т.д.) имеет свой особый центр, устойчивый, недвижимый. 3. Частью концепции центра мира являются представления о его гармонизирующей роли во вселенной, его центробежной направленности. Отсюда идея о централизации элементов космоса. 4. Центр как гармонизирующий элемент есть источник порядка и чистоты, наделен признаками космоса, отсюда представления о срединном местоположении первоначального рая, о постепенной порче вселенной по мере ее удаления от центра, отождествление периферии с хаосом, а также идеализация «срединных» категорий. 5. Пространственная категория центра мира весьма значима в мифологической оппозиции «свое» / «чужое» и воплощает представление о «своем» мире (центре), со всех сторон окруженном иным миром. Отсюда, «свой мир», обладающий центростремительной силой, нуждается в защите, воплощающейся через образы «мировой ограды», границы (горы, река)3.
Если эти семы соотнести друг с другом, то выявляется общий для всех них смысловой компонент4: центр мира — точка, которая содержит в себе в концентрированном виде энергию и суть всего, центром чего она является, куда сходятся все силовые линии, и от которой они расходятся.
В творчестве Гоголя обнаруживается сохранение всего пучка сем архетипического значения образа, их сочетание в оценках мира и персонажей, а также инверсия архетипического значения образа как показатель отступления от универсальных нравственных ценностей.
Однако уже в ранних произведениях писателя образ центра мира не совпадает с образом середины, который представляет картину стратификационной топологии и более свойствен средневековому сознанию. Понятие середины мира в отличие от центра можно трактовать как один из слоев, распределенных по вертикали; черту на плоскости; как обозначение равноудаленного от краев страта; как промежуточную позицию в смысловом выражении. Здесь возможно смешение разнонаправленных осей, смешение «за» и «против»5. Таким образом, архетипический образ центра мира в мировоззрении раннего Гоголя оказывается двойственным, но эта двойственность синтетична.
Изначальной синтетичностью поражает материал статей, писем, записных книжек писателя, который демонстрирует сознательное тяготение к целостному восприятию мира, к универсализму. Об этом свидетельствует начатая Гоголем еще в Нежине в 1826 г. «Книга всякой всячины», построение которой в форме цикла, второе название: «...подручная энциклопедия» и собранный материал говорят о стремлении автора постичь универсальную взаимосвязь явлений и элементов мира, привести в порядок его составные части. Неслучайно здесь появляются и всеобъемлющие картины космической жизни (тщательно вычерченные схемы планетарных систем с надписями под каждой из них6), и детальные описания растений (выписки из книги немецкого автора Риттера «Распространение диких дерев и кустов в Европе» (IX).
Но Гоголю важно не только систематизировать элементы мира, но и выстроить их топологически, обозначив центр и концентрические круги удаления от него. В этом смысле показателен <Отрывок детской книги по географии> (1830-1831), где, рисуя целостную картину климатического своеобразия природы, писатель противопоставляет зиму и лето, север и юг как хаос (безмерность, пустоту) и космос, обладающий сакральным центром. В данном отрывке это деревья, «которые растут высоко-высоко, <...> достают до самого неба» (IX, 275).
В письмах 1825-1832 гг. противопоставляются Украина и Петербург. Определение центра остается устойчивым, только он репрезентирован теперь другими сакрализованными объектами: сад (дом, домашнее хозяйство) и церковь.
Идею «органической целостности» мира искал начинающий писатель и в первом своем большом произведении, цикле «Вечера...», где идея космизации выразилось, прежде всего, в циклической организации сборника. В контексте цикла концентрическим пространством становится «хутор близ Диканьки». Из предисловий к 1-й и 2-й частям книги выстраивается четкая концентрическая траектория движения от самого удаленной сферы к центру: Миргород — Диканька — хутор — село — хата. Центральной точкой этой упорядоченной Вселенной оказывается дом, куда на вечерницы собирается народ. «Вечерницы» у Гоголя воплощают особое состояние жизни, в которой подчеркнут момент соборности, единения людей, частей природы, природы с человеком. Неслучайно этот сакрализованный центр обозначается Гоголем точечно через образы-детали меда, сахара, масла, яблока. Эти предметы в своих архетипических значениях апеллируют к образу христианского центра-рая или его земного эквивалента церкви (церковный ритуал помазания). По закону архетипа централизованный космос отгорожен от внешнего «большого света». Поэтому в каждой повести возникает миромоделирующее пограничное пространство, отделяющее космос от хаоса: река («Сорочинская ярмарка», «Пропавшая грамота», «Страшная месть»), дорога за селом («Ночь перед рождеством», «Иван Федорович Шпонька...», «Заколдованное место»).
Космизируется в цикле «бытовое пространство», в котором разворачивается сюжет повестей7. Локальным символом космической гармонии с ярко выраженной идеей централизации в цикле становится село (и его центр — дом, церковь), антропологическим — родовое объединение людей. Так в повести «Майская ночь» указано, что село находилось на возвышении (что характерно для сакрального центра), также в повести реализуется мифологема о рождении космоса из хаоса путем прояснения его свойств. В классическом пейзаже об украинской ночи во 2-й главе повести ряд образов «лес — пруд — чащи» с архетипической семантикой хаоса, восполненной через детали описания: «полные мрака, кинули огромную тень», «холод и мрак вод» (I, 160) сменяется образами с семантикой заполненности, порядка, видности: возвышение — село — толпы серебряных видений — «блестящие при месяце толпы хат». Поэтому вполне естественно, что ночные страхи Левко рассеиваются с приходом утра, сон оборачивается явью, невозможное становится возможным (свадьба). По такой же схеме миф реконструируется в повести «Ночь перед Рождеством», где после метели, темноты «Все осветилось... Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел» (I, 216). Неслучайно и в одной, и в другой повести сюжет начинается с домашнего пространства и им завершается. Ср.: в повести «Вечер накануне Ивана Купала» хутор располагается посреди поля (автор подчеркивает: «ни плетня»), а вместо хаты — «вырытая в земле яма» (I, 140). Централизация локусов максимально ослаблена. И только в конце повести, когда «на этом самом месте», стало село (сужен элемент центра), когда «отец Афанасий ходил по всему селу со святою водою и гонял черта кропилом по всем улицам» (еще сужен), тогда стало «кажись, все спокойно» (I, 152).
На сюжетно-композиционном уровне центр мира проявляется еще более точечно через образ церкви, храма как места соборности людей, единения душ, очищения в общей молитве (следующий после образа села круг централизации). Это явлено в повестях с религиозной доминантой: «Вечер накануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть». Сюжет этих повестей строится по сказочной схеме, связан с перемещением героя в пространстве, преимущественно фантастическом. Отсюда, центр мира здесь трудно определить, и только семы архетипического значения помогают его обнаружить и понять смыслообразование. В данном случае автор показывает, что человек, отдалившийся от центра: порвавший с родом, ушедший из своего дома, предавший заповеди божии, оказывается дезориентированным в жизни. Так, в названных повестях проявляется мифологема о порче вселенной по мере ее удаления от центра, отождествление периферии с хаосом. В повести «Вечер накануне Ивана Купала» сакрализированный объект, связанный с идеей центра, определен с самого начала повести: «В селе была церковь» (I, 141). Все герои и совершаемые ими поступки в повести и оцениваются по отношению к такому центру. Но здесь герой нарушил христианские и родовые ценности: вышел из рода, обольстился богатством, убил, предал. Поэтому Петро отказано в спасении, в то время как покаявшейся героине («козак рассказал, что видел в лавре монахиню <...>, в которой земляки по всем приметам узнали Пидорку (I, 151) обещано спасение, как и всему роду.
То же и в повести «Ночь перед Рождеством». Приобщение к сакральной точке: «Вся церковь еще до света была полна народа», «набожно крестились у самого входа» (I, 241) — способствует восстановлению гармонии в финале.
Итак, образ центра мира, обнаруживающий себя через центростремительные элементы (хутор — село — дом/церковь), соотносится с авторскими эстетическими идеалами: чем ближе человек к центру мира, тем ближе он к Богу, природе, роду (эти категории оказываются для Гоголя равновеликими).
Другой вариант репрезентации архетипического образа центра мира представлен в авторском пространстве «Вечеров...» через образ мирового древа — дуба (или его эквивалента «небесных ступеней»). Они становятся ведущими в «идеальных» пейзажах цикла, одна из функций которых — выражать авторское представление о должном. В связи с этим в функциональном смысле образ центра мира предстает в виде стержня или оси и включен уже в метрическую пространственную систему, которая имеет, однако, тенденцию к замыканию, соединению.
Так, в открывающем повесть «Сорочинская ярмарка» (и цикл в целом) пейзаже о летнем дне в Малороссии, образ дуба реконструируется мифологически и отражает формальную и содержательную организацию вселенного пространства, где подчеркнуты бинарные связи: верх («подоблачные дубы») — низ («гуляющие без цели»), небо («на небе ни облачка») — земля («в поле ни речи»). Образ мирового древа воплощает еще и мифологему о троичном членении мира по вертикали. В анализируемом пейзаже с верхней частью связываются птицы, со средней — насекомые, с нижней — зеркало реки.
Также через образ мирового древа («лестницы от земли до неба») опознается центр мира в параллельной повести «Майская ночь» (повести объединены, кстати, образом рассказчика, по наблюдениям исследователей, близкого самому Гоголю). Дуб появляется в системе «идеального» пейзажа, где слиты воедино стихии мироздания, а ключевым образом оказывается любимое гоголевское все: «все дышит, все дивно, все торжественно» (I, 160).
Итак, центр мира соотносится в сознании писателя с мировым порядком, и это оказывается точкой отсчета идеального, должного мироустройства.
Гоголевскую антропологию, связанную с осмыслением взаимоотношений мира и человека, демонстрирует повесть «Страшная месть». Она включена в концентрическую и в метрическую пространственные системы, в ней очень четко определена середина. Это Днепр, разделяющий пространство повести на Киев и Заднепровье. В Киеве есаул Горобец празднует свадьбу. Знаками концентрической топологии здесь оказываются: двор, в описании которого значимы детали с семантикой христианизированного центра-рая: икона, мед, вино. В Заднепровье находятся хутор пана Данилы, замок колдуна, лес, где блуждает безумная Катерина. Середина мира, Днепр, в данном случае является не осью, направленной по вертикали, а линией, имеющей бесконечную горизонтальную протяженность и не претендующей на замыкание. Такая топография повести связана, прежде всего, с осмыслением роли человека в истории, включенности человека в вечный процесс бытия, а значит, ответственности за свои поступки перед собой, людьми и природой.
Именно поэтому в повести ярко представлено барочное миромоделирование: когда душа человека становится отражением окружающего мира, в то время, как и сам мир выстраивает душу человека. На смыслово-сюжетном уровне каждый герой соотнесен с определенным топонимом с архетипической семантикой сакрализованного центра: Данило — горы, колдун — замок, Катерина — дом/сад (сад души). Однако в повести разрушается мифологема о гармонизирующей роли центра (в данном случае оси) по отношению к вселенной. В отличие от метрической топологии «Сорочинской ярмарки», «Майской ночи», где ось стремилась к замыканию в сферу, в повести «Страшная месть» она имеет или четкую направленность вниз (хутор пана Данилы в ущелье между горами, трагедия прошлого обращает в провал и т. д.), или разрушается (замок сгорает), или заменяется объектами с семантикой хаоса (в конце повести образ Катерины соотносится с фантастическим лесом). К тому же центр мира не стягивается в точку, а растягивается по горизонтали (цепи гор, бесконечная дорога по лесу). Пространство в повести предстает в четырехмерном измерении (включая временное: песнь слепого бандуриста обращает нас не только в определенное место: трагедия прошлого случилось именно в горах, но и в «давнее время»). Итак, образ центра/середины мира в повести размывается. Учитывая, что каждый герой выступает ипостасью центра, можно говорить о сложности авторского взгляда на природу человека, для которого центры смещаются по ходу жизни и совершаемых им поступков, в отличие от космической природы, которая возвышается над ним и гармонична по своей сути (о чем свидетельствует грандиозный пейзаж 10-й главы повести).
Однако, принимая мир, приспосабливая его к себе, человек может централизировать его сам. В повести «Иван Федорович Шпонька...» идеал гармонии автор находит для своего героя в природе «домашней», обустроенной человеком. Символический смысл деталей данного пейзажа конструирует садовый ландшафт и обращает к библейской традиции (сад — рай; сад — состояние души). Центр мира, связанный с воплощением Мировой души, проявлен в сцене косьбы, где состояние героя характеризуется как высшая степень духовного восхищения, духовного раскрепощения. И в этом смысле сакральный центр мира локализуется не в окружающем человека мира, а внутри самого человека, в космосе его души.
Наконец, в повестях «Вечеров...» важной оказывается категория ложного центра мира, антицентра, который обнаруживается в фантастическом пространстве повестей и создает иллюзию истинного центра за счет традиционных мифологических объектов, выступающих в качестве ипостаси мировой оси. Например, в повести «Майская ночь» это гора и расположенный на ней дом. Однако отраженная в водном пространстве пруда гора вершиной уходит вниз, и дом на вершине горы оказывается на самом дне провала. Тоже и в фантастическом пространстве повести «Вечер накануне Ивана Купала», где воплощена мифологема горы как входа в нижний мир.
Подводя итог сказанному, отметим, что архетипический образ центра мира у Гоголя уже в ранний период его творчества становится и ценностным и художественно-эстетическим ориентиром. По отношению к центру писатель измеряет устройство мира и человека. И здесь главной становится мифологема о близости/удаленности человека по отношению к центру в концентрической топологии. Мир и человек оказываются тем более гармоничными, чем ближе они располагаются к центру, чем более точечно, концентрированно он определен. Отдаленность от центра связывается с приобщением к хаосу и забвением законов рода и природы.
Через различные объекты с архетипической семантикой мировой оси, это, прежде всего, природные объекты — дерево, гора, воздушная лестница, автор выстраивает мир по вертикали. Такой центр стремится к концентрической топологии, выражением которой становится идеальный пейзаж в авторском пространстве повестей с обязательным атрибутом водного зеркала.
Вариантом мирового центра является антицентр, который появляется в фантастическом пространстве повестей и указывает на ложные отношения людей в мире. Идея антицентра, в свою очередь, вырастает из авторского представления о мире без центра. Такого не возможно в мире природы, которая упорядочивает саму себя, которая априори централизованна (неслучайно сакрализуются в мифологическом сознании природные объекты), но такое возможно в ситуации, когда человек выделился из рода, стал самостоятельным центром, но в виду своей греховности, эту миссию не выполнил.
Можно говорить, что образ центра мира останется важнейшим в поэтике Гоголя в последующие периоды его творчества. Значение образа усложнится по мере стремления писателя объяснить природу как объективную данность, как естественнонаучную категорию.
Примечания