Авторецепция как попытка формирования литературной репутации в <Авторской исповеди> Николая Гоголя

Луцевич Л. Ф. (Варшава, Польша), доктор филологических наук, профессор Института русистики и Института культурологии и антропологической лингвистики Варшавского Университета / 2013

Понятие «литературная репутация» появилось достаточно давно. В 1928 г. московский профессор И. Н. Розанов написал книгу под названием «Литературные репутации», где обосновывал необходимость изучения теории и истории литературных репутаций. Теория, как утверждал ученый, должна заняться «исследованием факторов литературного успеха, классификацией и терминологией», а история — «изучением фактов в исторической последовательности, выяснением их социологических причин»1. Сам И. Н. Розанов в нескольких небольших статьях предложил варианты описания литературных репутаций поэтов (Пушкина, Тютчева, Бенедиктова и др.). Особых последствий в советский период «призыв» ученого к освоению новых научных областей не имел. Но в последние десятилетия понятие «литературная репутация» вновь привлекло к себе внимание исследователей2. Так, А. И. Рейтблат писал, что «существование литературных репутаций необходимо для структурирования литературной системы, поддержания внутрилитературной иерархии, обеспечивающей ее функционирование и динамику»3. Исследователь с литературной репутацией связал «представления о писателе и его творчестве, которые сложились в рамках литературной системы, свойственные значительной части ее участников (критики, литераторы, издатели, книготорговцы, педагоги, читатели). Литературная репутация в свернутом виде содержит характеристику и оценку творчества и литературно-общественного поведения писателя»4. И. Е. Гитович литературную репутацию соотнесла со «сложившимся в общем культурном сознании мнением о писателе и его месте в литературной иерархии, так или иначе влияющим на установку восприятия его следующими поколениями»5. Л. Е. Бушканец подчеркнула, что становление литературной репутации любого писателя начинается с момента появления суждений и оценок современников о нем: «Методология исследования формирования литературной репутации — это обращение к голосам современников»6. Конечно, это вовсе не означает, что репутации, утвердившиеся в сознании современников (или в какой-то их части, группе), остаются неизменными.

Что касается собственно гоголевской литературной репутации, то этот вопрос рассматривал Стивен Моллер-Салли в таких аспектах, как 1) статус автора в обществе, 2) способы установления и поддержки «государственной ценности» автора и его значения, 3) проблема автора как культурного героя, и некоторые др. ; при этом в первую очередь исследователем учитывалось «чужое» слово: оценки русских писателей — Л. Толстого, Достоевского, Розанова, а также суждения биографов — Кулиша, Шенрока, Баженова, А. Анненского, В. Авенариуса и др.7 Отмечу также высокую значимость фундаментальной монографии Е. И. Анненковой «Гоголь и русское общество», где творчество и духовная эволюция Гоголя рассмотрены в широчайшем общественно-литературном контексте, что необычайно важно при изучении репутации писателя; кроме того, в книге есть специальный раздел, посвященный русским исповедям8. Нужно обратить внимание на то, что в формировании литературной репутации определенную роль могут сыграть не только «чужие» суждения и оценки, но и сам автор, который так или иначе реагирует на современную ему критику, «соотнося истинное содержание своего творчества, каким оно представляется ему, с той внешней рецепцией, которая выражается в откликах «литературной общественности»9.

Факторы, обусловливающие литературную репутацию писателя, непременно соприкасаются с рецептивностью. Понятие «рецепция», как известно, широко распространилось благодаря деятельности школы рецептивной эстетики, возникшей в середине ХХ в. на Западе. Что касается «авторецепции», то здесь приходится ограничиться, скорее, бытовым словоупотреблением. Под авторецепцией мы будем понимать восприятие писателем своего собственного отдельного произведения или творчества в целом, его истолкование, комментирование, оценки, пропаганду и проч., то есть самые различные формы самооценок и способы авторефлексии10. Авторецепция объективируется на письме по-разному, в зависимости от того, в какой функции мыслит себя реципиент. Он может выступать как художник, воспроизводить историю создания своего произведения и восприятия его современниками (как это сделал Достоевский, описав свой первый романный опыт в романе «Униженные и оскорбленные»); он может выступать в качестве литературного критика и при этом быть авторецензентом (так поступали, например, Гончаров, Тургенев, Толстой, объясняясь с современниками) или выступать в качестве создателя разного рода эго-документов, например, писем (и в этом случае немаловажна фигура адресата), дневников, мемуаров, наконец, исповедей. Предметом моих наблюдений является опыт авторецепции Гоголя, воплотившийся в так называемой «Авторской исповеди».

* * *

Текст, известный под названием <Авторская исповедь> 1847 г.11, был впервые опубликован в книге «Сочинения Н. В. Гоголя, найденные после его смерти» 1855 г.12. Сам Гоголь называл свое сочинение «чистосердечной повестью», «повестью моего авторства»13. Название Авторская (то есть писательская. — Л. Л.) исповедь дал тексту его редактор С. П. Шевырев, и это название действительно отражает дух, характер, содержание «повести» Гоголя как публичной исповеди.

Когда речь идет о публичной исповеди, а в особенности об исповеди писательской, то на первый план выдвигаются вопросы: Какие причины побудили автора взяться за перо? Перед кем он исповедуется? В каких грехах?

Попытаемся найти ответы на эти вопросы у самого Гоголя.

Авторская исповедь была инспирирована, в первую очередь, негативными оценками «Выбранных мест из переписки с друзьями» (1847) — книги, отразившей и мучительные сомнения писателя в действенности художественного творчества, и его готовность отречься от своих прежних сочинений, так как они, согласно его новым воззрениям, не отвечали христианской дидактике14. П. В. Анненков свидетельствовал: «...все более и более созревали в уме его надежда и план наделить, наконец, беспутную русскую жизнь кодексом великих правил и незыблемых аксиом, которые помогли бы ей устроить свой внутренний мир на образец всем другим народам»15.

Подчеркну, что выход «Выбранных мест» вызвал различные отклики, не только негативные, как принято об этом говорить. Было немало читателей, в том числе и друзей Гоголя, которые восприняли книгу как значимое явление литературной и общественной жизни. Князь П. Вяземский отмечал: «...книга в высшей степени замечательная. Она событие литературное и психологическое»16. Петр Чаадаев признавался: «При некоторых страницах слабых, а иных и даже грешных, в книге его находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной, страницы такие, что, читая их, радуешься и гордишься, что говоришь на том языке, на котором такие вещи говорятся»17. Андрей Тургенев, Василий Жуковский, Фаддей Булгарин и некоторые другие современники также подчеркивали оригинальность, глубину, своевременность книги. А молодой Аполлон Григорьев видел в ней реальное дело: «Последняя книга Гоголя составляет чуть ли не самый важный вопрос нашей литературы в настоящую минуту, не только сама по себе, но и по отношению к партиям, в которых этот вопрос нашел себе различные ответы. Книга эта — „Выбранные места из переписки с друзьями“ — сделалась уже не простым литературным явлением, но делом, процессом литературным»18. Но к этим оценкам Гоголь особого интереса не проявил, поэтому, видимо, они оказались на периферии дискуссии. Представители церковных кругов со своих позиций также отреагировали на появление книги. Один из духовных деятелей — епископ и будущий святитель Игнатий (Брянчанинов) — счел сочинение писателя противоречивым: книга «издает из себя свет и тьму. Религиозные его (Гоголя. — Л. Л.) понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения — неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного... книга Гоголя не может быть принята целиком за чистые глаголы Истины»19. Будущий духовный отец писателя — ржевский протоиерей Матвей Константиновский — убеждал Гоголя сосредоточиться более на моральном самоусовершенствовании, а от писательства отойти20. Эти суждения получили самое общее отражение в <Авторской исповеди>.

Даже реакция близких Гоголю Аксаковых — неприятная и обидная21 — не подтолкнула писателя к исповеди. Сильнее всего его задели обвинения Белинского: «Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли... Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете? Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною...»22 Именно письмо от Белинского разрушало установленную им же, Белинским, литературную репутацию Гоголя и задавало новый спектр оценок. И уже с учетом этого факта Анненков впоследствии живописал: «...застала его (Гоголя. — Л. Л.) буря осуждений и упреков, которая понеслась на встречу книги, сразила и опрокинула ее автора <...> С высоты безграничных надежд Гоголь падал вдруг в темную, безотрадную пучину сомнений и новых неразрешимых вопросов»23. Итак, причина обращения к исповеди — исключительное внимание Гоголя не просто к негативным оценкам, но в первую очередь — к негативным оценкам Белинского.

И если поставить следующий вопрос: перед кем исповедуется автор? — то ответ будет однозначный. — Перед Белинским. На мой взгляд, именно боязнь не столько утратить уже сложившуюся литературную репутацию, сколько абсолютное неприятие новой ее семантики Белинским и его окружением спровоцировала гоголевскую попытку объяснения с критиком. По мысли самого Гоголя, новая миссия, принимаемая им на себя, несопоставима с собственно литературной, так как речь идет одновременно о гражданском и христианско-учительном служении отечеству. Напомню, что мнительный автор всегда до болезненности чутко прислушивался к оценкам своего творчества. Это вызывало и удивление, и насмешки современников. Анненков не раз упоминает о бесконечных просьбах писателя передавать ему «толки и мнения публики по поводу его сочинений. Гоголь требовал особенно перечета наиболее диких и безобразных мнений», у современников возникал «повод думать, что любопытство это, под благовидным предлогом изучения отношений публики к его деятельности, прикрывает у него особый вид едкого тщеславия»24. Замечание Анненкова — дополнительное свидетельство озабоченности писателя характером собственной репутации. Необычайно резкий тон критики ошеломил его. Однако это не мешало Гоголю скрупулезно собирать все, что о нем писали, внимательно читать и по-своему классифицировать прочитанное. Это еще один аргумент в пользу того, что вопрос репутации был для него особенно значим.

Гоголь начал свою исповедь фактически с цитаты из журнала «Финский вестник», где была отмечена исключительная популярность книги25: «Все согласны в том, что еще ни одна книга не произвела столько разнообразных толков, как „Выбранные места из переписки с друзьями“». Затем сам же Гоголь, усиливая этот элемент исключительности, акцентировал из ряда вон выходящее внимание и к ее автору: «И что всего замечательней, чего не случилось, может быть, доселе еще ни в какой литературе, предметом толков и критик стала не книга, но автор». Важным элементом, определяющим характер литературной репутации, является именно степень популярности текста или автора, общественный резонанс, вызываемый публикацией, какая-либо необычность, исключительность, сопровождающие издание и восприятие произведения (кстати, Гоголь к 1847 г. был уже мастером по лоббированию своих произведений26). Итак, мифотворческие компоненты заключены в первой же фразе исповеди. Далее автор выразил свою реакцию и эмоции по поводу услышанных суждений: «Как, однако же, ни были потрясающи и обидны <...> многие заключения и выводы», — в двух словах представил свой нравственный облик как «человека благородного и честного» и тут же сформулировал цель нового сочинения — исповеди, подчеркнув при этом свою подчиненность в качестве истинного христианина не страстям человеческим, а «указанию свыше»: «...скрепясь, сколько достало небольших сил моих, я решился стерпеть все и воспользоваться этим случаем, как указаньем свыше — рассмотреть построже самого себя». Но эта установка «рассмотреть построже самого себя» сразу же отодвинулась на второй план, а на первый выдвинулось самоправдание, определяемое изначальной заботой о собственной репутации: «Никогда и прежде я не пренебрегал советами, мненьями, осужденьями и упреками...» Далее Гоголь указал на роль позитивного опыта внутреннего самонастроя, столь необходимого для справедливой самооценки: «...если только истребишь в себе те щекотливые струны, которые способны раздражаться и гневаться, и приведешь себя в состояние все выслушивать спокойно, тогда услышишь тот средний голос, который получается в итоге тогда, когда сложишь все голоса и сообразишь крайности обеих сторон, словом — тот всеми искомый средний голос, который недаром называют гласом народа и гласом божиим...» Однако на этот раз желаемого результата писатель не достиг: «...я не услышал этого среднего голоса и не могу сказать, чем решилось дело и чем определено считать мою книгу». Как будто возможно раз и навсегда, как в суде, «решить дело» литературного произведения и вынести ему окончательный приговор — «чем определено считать... книгу». Несмотря на оговорки относительно полезности для души автора высказанных упреков, совершенно очевидно беспокойное раздражение Гоголя. Кстати, отношение писателя к литературной критике как разновидности судебного процесса пронизывает исповедь. Затем он трезво, четко и точно классифицировал, то есть распределил суждения, высказанные относительно его книги, по трем группам: «В итоге мне послышались три разные мнения: первое, что книга есть произведение неслыханной гордости человека, возомнившего, что он стал выше всех своих читателей, имеет право на вниманье всей России и может преобразовывать целое общество; второе, что книга эта есть творение доброго, но впавшего в прелесть и в обольщенье человека, у которого закружилась голова от похвал, от самоуслаждения своими достоинствами, который вследствие этого сбился и спутался; третье, что книга есть произведение христианина, глядящего с верной точки на вещи и ставящего всякую вещь на ее законное место. На стороне каждого из этих мнений находятся равно просвещенные и умные люди, а также и равно верующие христиане». Но вывод, который в результате делает Гоголь, звучит по меньшей мере странно: «Стало быть, ни одно из этих мнений, будучи справедливо отчасти, никак не может быть справедливо вполне». В сложившейся ситуации писатель совсем не собирается «высчитывать» так называемый «средний голос, который получается в итоге тогда, когда сложишь все голоса и сообразишь крайности обеих сторон». Он избирает иную систему оценок: с одной стороны оказываются все приведенные автором мнения (положительные и отрицательные), которые, будучи односторонними, не являются справедливыми, а с другой стороны — мнение самого писателя о книге, которое и есть истина: «Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека <...> Но к этому заключению, может быть, более всех прочих справедливому, никто не пришел...» В 1847 г. Гоголь фактически пытается взять в союзники Белинского с общей оценкой своего творчества до нового периода. «Выбранные места» Гоголь видит в ряду своих безусловных литературных достижений на новом для себя поприще общественного проповедника. Взяться за перо его принудило желание искренне объясниться с критиком, от которого, казалось, зависела репутация и литературная (Белинский ранее уже неоднократно называл Гоголя гением), и общественная.

И наконец, вопрос: в каких грехах исповедуется автор? Прежде всего, в грехе писательства — он создает «повесть моего авторства», писательства. Но только при этом он не столько кается, сколько «объясняется» (не случайно этот глагол доминирует в тексте). И на этом пути выбора тактики самообъяснения мощной опорой Гоголю виделся Пушкин, с помощью которого писатель мог публично утверждать свое право художника-творца на «свой высший суд». Возникает ощущение, что Гоголь, защищая свою репутацию, непосредственно руководствовался идеями Пушкина, выраженными в стихотворении «Поэту» (1830). Стоит вообще обратить внимание на пронизывающую всю исповедь пушкинскую тему. Кажется, с одной стороны, именно идея авторского «суда» как наиболее строго и взыскательного обусловила гоголевскую автоинтерпретацию и самоценку, и в то же время, с другой стороны, пушкинская тенденция отстранения поэта от толпы («живи один», «не требуя наград за подвиг благородный»27) обусловила в конечном итоге молчание Гоголя: исповедь не опубликована; развернутое объяснительное письмо к Белинскому не отослано. Но ведь и Белинский вскоре ушел из жизни. И тогда любые объяснения и самооправдания, видимо, для Гоголя потеряли смысл.

Попытка Гоголя с помощью автоинтерпретации повлиять на характер изменившейся собственной общественной репутации в 1840-х годах фактически не состоялась, мало что прояснила (скорее даже запутала) для понимания личности и творчества самого писателя. Видимо, эта и есть одна из «вечных загадок» для исследователей в истории русской литературы.

Примечания

1. Розанов И. Литературные репутации. Работы разных лет / Вст. ст., сост. и подгот. текста Л. А. Озерова. М., 1990. С. 16.

2. В последнее время появились диссертации, посвященные изучению литературных репутаций разных авторов: Львова И. В. Литературная репутация Ф. М. Достоевского в США: 1940 — 1960-е годы. АКД. Петрозаводск, 2000; Гараев А. И. М. П. Арцыбашев: история формирования литературной репутации. АКД. Казань, 2008; Селезнев М. Б. Литературная репутация Ф. В. Булгарина в литературно-эстетических дискуссиях 1820-1840-х гг. АКД. Челябинск, 2008; Краюшкина Н. Н. Литературная репутация А. С. Пушкина в 1830-е годы. АКД. М., 2009; Трунин М. В. Литературная репутация М. Н. Лонгинова: 1850 — 1870-е гг. АКД. М., 2010; Попов В. Н. Н. Е. Струйский и проблема литературной репутации. АКД. Москва, 2011; Бушканец Л. Е. А. П. Чехов и русское общество 1880-1917 гг. Формирование литературной репутации. АДД. М., 2012.

3. Рейтблат А. И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. М., 2001. С. 52.

4. Там же. С. 51.

5. Гитович И. Е. Литературная репутация Чехова в пространстве российского двадцатого века: реальность и аберрации (К постановке вопроса) // Dziello Antoniego Czechowadzisiaj. Studia Rossica. XVI. Warszawa, 2005. С. 15.

6. Бушканец Л. Е. Указ. соч. С. 8.

7. См.: Моллер-Салли Стивен: Изобретение классика: Н. В. Гоголь в массовом культурном сознании России на рубеже веков. http://ecsocman.hse.ru/data/350/873/1231/018_Moller-Salli.pdf S02.06.2013; Stephen Moeller-Sally: Gogol’s Afterlife: the Evolution of a Classic in Imperial and Soviet Russia. Evanston, Illinois, 2002; а также см. рецензию на монографию: Самородницкая Екатерина. Гоголь post mortem: проблема посмертной репутации писателя // НЛО. 2004. № 68 (4). С. 297-303.

8. Анненкова Е. И. Гоголь и русское общество. СПб., 2012. С. 480-580.

9. Богомолов Н. А. Литературная репутация и эпоха // Он же. Михаил Кузмин: Статьи и мат-лы. М., 1995. С. 57.

10. О формах авторефлексии у Гоголя см.: Крылов К. А. Авторефлексия в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и письмах Н. В. Гоголя 1840-х годов // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. 2007. Т. 6. № 24. С. 42-47; Он же. Авторефлексивное комментирование в драматических произведениях Н. В. Гоголя 1840-х годов (разновидности проявления авторефлексии в «Развязке Ревизора») // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. 2007. Т. 10. № 31. С. 77-82.

11. Новейшая литература, посвященная «Авторской исповеди», указана в книге: Анненкова Е. И. Гоголь и русское общество. С. 549-550.

12. Сочинения Н. В. Гоголя, найденные после его смерти. М., 1855. С. 243-304.

13. Здесь и далее текст <Авторской исповеди> цит. по изд.: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М.; Л., 1937-1952. Т. VIII. С. 432-433.

14. См.: Барабаш Ю. Я. Гоголь. Загадка «Прощальной повести» («Выбранные места из переписки с друзьями». Опыт непредвзятого чтения). М., 1991; Анненкова Е. И. Православие в историко-культурной концепции Хомякова и творческом сознании Гоголя // Вопросы литературы. 1991. № 8. С. 13-20; Воропаев В. А. Духом схимник сокрушенный. М., 1994; Марголис Ю. Д. Книга Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями»: Основные вехи истории восприятия. СПб., 1998 и др.; см. также: Томачинский В. В. «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя: Своеобразие поэтики. АКД. М., 1999; Алексеева У. С. Художественное своеобразие цикла «Выбранные места из переписки с друзьями» в контексте поэтики «позднего» Гоголя. АКД. Новосибирск, 1999; Балдина Е. В. Книга Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» в оценке современников. АКД. М., 2005; Вильнова С. В. «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя в литературно-общественном контексте 1840-х годов: историко-функциональный аспект. АКД. Оренбург 2008; и др.

15. Анненков П. В. Литературные воспоминания / Вст. ст. В. И. Кулешова. М., 1983. С. 240.

16. Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 173.

17. Чаадаев П. Я. Статьи и письма. М., 1989. С. 314.

18. Григорьев А. А. Гоголь и его последняя книга // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / Подгот. текста, сост., вст. ст. и примеч. В. К. Кантора и А. Л. Осповата. М., 1982. С. 106.

19. Игнатий (Брянчанинов), святитель. Полн. собр. творений: В 8 т. М., 2007. Т. 8. Письма. С. 511-512.

20. См.: Леонтьев-Щеглов И. Л. Гоголь и о. Матвей Константиновский. [Электронная версия] http://dugward.ru/library/gogol/cheglov_matvey.html. Дата открытия 06.06.2013.

21. С. Т. Аксаков в письме к сыну Ивану от 14 января 1847 г. негодовал: «Я вижу в Гоголе добычу сатанинской гордости, а не христианское смирение», — а через два дня написал: «Обстоятельства переменяются. Мы не можем молчать о Гоголе, мы должны публично порицать его. Шевырев даже хочет напечатать беспощадный разбор его книги. Дело в том, что хвалители и ругатели Гоголя переменились местами: все мистики, все ханжи, все примиряющиеся с подлою жизнию своею возгласами о христианском смирении, весь скотный двор Глинки, а особенно женская свита К. В. Новосильцевой утопают в слезах и восхищении. Я думал, что вся Россия даст ему публичную оплеуху, и потому не для чего нам присоединять рук своих к этой пощечине; но теперь вижу, что хвалителей будет очень много, и Гоголь может утвердиться в своем сумасшествии. Книга его может быть вредна многим» (Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 166).

22. Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т. 8. С. 283.

23. Анненков П. В. Указ. соч. С. 120.

24. Там же. С. 236.

25. Ср.: «Ни одна книга в последнее время не возбуждала такого шумного движения в литературе и обществе, ни одна не послужила поводом к столь многочисленным и разнообразным толкам, как „Выбранные места...“» (Финский вестник. СПб. 1847. № 2. С. 33).

26. П. В. Анненков отмечал, что Гоголь для достижения своих целей очень умело опирался на «практические средства, и притом с разнообразием, энергией и дальновидностью расчета, заслуживающими изумления». Один из примеров для подтверждения своих наблюдений мемуарист берет из письма Гоголя к Н. Я. Прокоповичу по поводу печатания 1-го тома «Мертвых душ»: «О книге можно объявить. Постарайся об этом. Попроси Белинского, чтобы сказал что-нибудь о ней в немногих словах, как может сказать не читавший ее. Отправься также к Сенковскому и попроси от меня поместить в литературных новостях известие, что скоро выйдет такая-то книга, такого-то, и больше ничего» (цит. по изд.: Анненков П. В. Лит. воспоминания. С. 101-102).

27. Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1974. Т. 2. С. 225.

Яндекс.Метрика