Генерал Бетрищев у Гоголя и Бетрищевы после Гоголя

Сугай Л. А. (Банска Быстрица, Словакия), доктор филологических наук, профессор, Почетный работник Высшей профессиональной школы Российской Федерации, профессор кафедры славянских языков факультета гуманитарных наук Университета им. Матея Бела в Банской Быстрице / 2013

Тема войны 1812 г. в творчестве Н. В. Гоголя неоднократно затрагивалась в работах литературоведов, критиков, публицистов. Известна нелестная оценка В. В. Розанова, обвинившего Гоголя в попрании памяти о 1812 годе. В статье «Отчего не удался памятник Гоголю?» (1909) он писал: «Помните ли вы тот разговор Чичикова с генералом Бетрищевым, где упоминается об „Истории генералов 12-го года“? Если придвинуть сюда еще „Историю о капитане Копейкине“, то оба эти эпизода составят всего несколько страниц великой и грустной поэмы, великой и страшной поэмы: но их впечатление до того неотразимо, что у читающего совершенно ничего не остается от впитанного с детства восторга к Отечественной войне. Труд этого года, страдания этого года и, наконец, подлинное величие его — куда-то улетучивается. А никакого порицания нет, никакой сатиры нет. Нет насмешки, глумления. Страницы как страницы. Только как-то словечки поставлены особенно»1.

В. М. Гуминский, наиболее полно осветивший вопрос об отношении Гоголя к Отечественной войне 1812 года, ссылается в своих работах на данную цитату и объясняет ее критический пафос тем, что «в Розанове здесь прежде всего говорит человек, уже прочитавший „Войну и мир“» — отсюда его слова о «труде этого года, страдании этого года и, наконец, подлинном величии его»2. Исследователь критикует Розанова, не заметившего глубокой противоречивости в подходе Гоголя к великой теме, но считает, что Розанов уловил нечто весьма существенное, «специфически гоголевское» в этом подходе. Соглашаясь с оценкой противоречивости и «многосмысленности»3 гоголевского подхода, никак нельзя разделить мнения Гуминского о Розанове.

Гоголеборец Розанов, уличая создателя «Мертвых душ» во всех смертных грехах, всегда виртуозно жонглировал фактическим материалом, и его трактовка вопроса об отношении Гоголя в Отечественной войне целиком «специфически розановская», не имеющая отношения к тексту поэмы. Если в вышеприведенной цитате он безапелляционно отсылал, видимо, запамятовавшего читателя к эпизодам «великой и страшной поэмы», то в работе «Апокалипсис нашего времени» он уже ссылался на конкретный гоголевский текст, намеренно искажая содержание. По его словам, вся русская литература повинна в том, что «начало слагаться пренебрежение к офицеру как к дураку, фанфарону, трусу, во всех отношениях к — ничтожеству и отчасти к вору. Для чего надо было сперва посмотреть на Скалозуба в театре и прочитать, как умывался генерал Бетрищев, пишущий „Историю генералов отечественной войны“, — у Гоголя, фыркая в нос Чичикову»4.

Генерал Бетрищев не писал у Гоголя «Историю генералов», а хотел быть полезным Тентетникову в его сочинении, которое Чичиков, умеющий сыграть на заветной струне собеседника, представил как «Историю генералов 1812 года». Когда выдумка сработала и Бетрищев готов восстановить соседские отношения с Тентетниковым, Чичиков себе признается: «Экая оказия, как генералы пришлись кстати, а ведь язык взболтнул сдуру» (VII, 39-40).

Является ли на самом деле выведенный Гоголем персонаж дискредитацией героев Отечественной войны и русского офицерства в целом? Образ Бетрищева не стал предметом специального анализа гоголеведов, чаще всего упоминаясь в общем списке персонажей второго тома «Мертвых душ» (в ракурсе войны 1812 г. внимание комментаторов нацелено главным образом на два момента поэмы: Чичиков — Наполеон и вставная новелла о капитане Копейкине). Только в монографии Н. Л. Степанова силуэт генерала очерчен более рельефно: подчеркнуто его отличие от галереи «мертвых душ» первого тома, выделены типические черты натуры, проведена параллель с генералом А. П. Ермоловым5. Между тем и счастливцы, которым Гоголь прочел по рукописи завершенные главы сожженного впоследствии тома поэмы, и первые читатели опубликованных черновых вариантов особо выделяли именно характер созданного писателем генерала. Каким же предстает он в сохранившихся черновиках и воспоминаниях современников, слышавших чтение автором этих, позднее уничтоженных страниц?

Вот самое первое упоминание соседа Тентетникова: «Генерал жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье, сам визитов не платил, говорил хрипло, читал книги и имел дочь, существо дотоле невиданное, странное» (VII, 23, курсив мой. — Л. С.). В другом сохранившемся варианте поэмы характеристика несколько отлична в деталях, но неизменно отмечается: «читал книги» (VII, 145). Конечно, само указание на чтение книг у Гоголя может носить и иронический подтекст: Петрушка тоже имел «благородное побуждение к просвещению, т. е. чтению книг» (VI, 20), и помним, в каком гротескном ракурсе представил писатель сие пристрастие лакея Чичикова. Но характеристика Бетрищева развертывается по иному сценарию, и вопрос образования и воспитания героя выдвигается автором на первый план: «В нем было всё как-то странно, начиная с просвещения, которого он был поборник и ревнитель; любил блеснуть и любил также знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает. Словом, он любил немного похвастать умом. Воспитанный полуиностранным воспитаньем, он хотел сыграть в то же время роль русского барина» (VII, 38, курсив мой. — Л. С.).

Розанов с «легкостью в мыслях необыкновенной» может уравнять гоголевского генерала, поборника просвещения, со Скалозубом, готовым «фельфебеля в Вольтеры» дать. Между тем, если сравнить генерала Бетрищева, например, с тургеневским генералом 1812 г., то явится «дистанция огромного размера», но автора «Отцов и детей» ни Розанов, ни кто другой не обвиняет в покушении на святые страницы отечественной истории и в истреблении «впитанного с детства восторга к Отечественной войне».

Отец братьев Кирсановых «боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой русский человек, — как повествует о нем Тургенев, — всю жизнь свою тянул лямку, командовал сперва бригадой, потом дивизией и постоянно жил в провинции, где в силу своего чина играл довольно значительную роль»6. Полуграмотный отец «лишь изредка присылал сыновьям большие четвертушки серой бумаги, испещренные размашистым писарским почерком. На конце этих четвертушек красовались старательно окруженные «выкрутасами» слова: „Пиотр Кирсаноф, генерал-майор“»7.

Генерал не умел даже расписаться, и предыстория братьев Павла и Николая Кирсановых, воспитанных «матушкой-командиршей», «дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями»8, позволяет основательно пересмотреть хрестоматийный вопрос о противопоставлении в романе Тургенева аристократов демократу Базарову.

Разными были боевые генералы, сокрушившие армаду Наполеона, и сотворенный Гоголем характер Бетрищева, полнокровный, не вмещающийся в каноны сатирических типов, никак не может свидетельствовать об умалении подлинного величия 1812 года.

Генерал поразил Чичикова «величественной наружностью»: «Открытый взгляд, лицо мужественное, усы и большие бакенбарды с проседью, стрижка на затылке низкая, под гребенку, шея сзади толстая, называемая в три этажа, или в три складки, с трещиной поперек; словом, это был один из тех картинных генералов, которыми так богат был знаменитый 12-й год» (VII, 37). Характерно, что среди галереи гоголевских персонажей, воссозданных в рисунках П. М. Боклевского, два портрета Бетрищева явно не схожи с изображением прочих гоголевских типов. Один портрет (в профиль) с более заостренными, но никак не гротескными чертами, другой (в анфас) — реалистически написанный «картинный генерал»9 — как у Гоголя.

Во всех сохранившихся набросках и вариантах второго тома поэмы есть авторское обобщение, типологическая характеристика: «Генерал Бетрищев, как и многие из нас, заключал в себе при куче достоинств и кучу недостатков. То и другое, как водится в русском человеке, было набросано у него в каком-то картинном беспорядке. В решительные минуты — великодушье, храбрость, безграничная щедрость, ум во всем и, в примесь к этому, капризы, честолюбье, самолюбие и те мелкие личности, без которых не обходится ни один русской, когда он сидит без дела» (VII, 37-38; ср.: VII, 161-162, 293). В. В. Гиппиус отметил: «Не достигая глубины типических обобщений первого тома, Бетрищев вполне жизненный характер, равный по яркости многим прежним гоголевским образам»10. Принимая вторую часть данного заключения, нельзя согласиться, что в образе Бетрищева меньше типического обобщения, чем в образах помещиков и чиновников первого тома «Мертвых душ». Писатель меняет сами принципы типизации, расширяет обобщение и углубляет социально-психологическую характеристику героя. В «Четырех письмах к разным лицам по поводу „Мертвых душ“» Гоголь сообщал: «Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми» (VIII, 293). В Бетрищеве такие черты налицо: генерал добряк и весельчак, хлебосол, любящий отец, не солдафон. Что же касается отношения Гоголя к Отечественной войне, то беседа Бетрищева и Тентетникова о написании ее истории и то, как генерал одернул Чичикова, вставившего свою реплику о холодах, убеждают, что писатель не отнимал у соотечественников, а напротив, укреплял в их сердцах восторг по поводу воинского подвига народа.

Одним из тех немногих, кому Гоголь читал главы второго тома «Мертвых душ», был Л. И. Арнольди (брат А. О. Смирновой). Его мемуары не только дают наиболее полный пересказ сожженных глав, но и позволяют «достроить» образ Бетрищева, каким его задумывал автор. Свидетельство современника демонстрирует истинный пафос отношения Гоголя к эпохе 1812 года: «После второго блюда генерал заговорил с Тентетниковым о его сочинении и коснулся 12-го года. Чичиков струхнул и со вниманием ждал ответа. Тентетников ловко вывернулся. Он отвечал, что не его дело писать историю кампании, отдельных сражений и отдельных личностей, игравших роль в этой войне, что не этими геройскими подвигами замечателен 12-й год, что много было историков этого времени и без него; но что надобно взглянуть на эту эпоху с другой стороны: важно, по его мнению, то, что весь народ встал как один человек на защиту отечества; что все расчеты, интриги и страсти умолкли на это время; важно, как все сословия соединились в одном чувстве любви к отечеству, как каждый спешил отдать последнее свое достояние и жертвовал всем для спасения общего дела; вот что важно в этой войне и вот что желал он описать в одной яркой картине, со всеми подробностями этих невидимых подвигов и высоких, но тайных жертв! Тентетников говорил довольно долго и с увлечением, весь проникнулся в эту минуту чувством любви к России. Бетрищев слушал его с восторгом, и в первый раз такое живое, теплое слово коснулось его слуха. Слеза, как бриллиант чистейшей воды, повисла на седых усах. Генерал был прекрасен <...> Когда Тентетников кончил, водворилась тишина, все были взволнованы... Чичиков, желая поместить и свое слово, первый прервал молчание. „Да, — сказал он, — страшные холода были в 12-м году!“ — „Не о холодах тут речь“, — заметил генерал, взглянув на него строго. Чичиков сконфузился. Генерал протянул руку Тентетникову и дружески благодарил его»11. Для самого Гоголя и для Тентетникова и Бетрищева непререкаемая истина в том, что Наполеона сокрушил не «генерал Мороз», а единение всего русского народа.

«Хорош, хорош Быстрищев со всем, что в нем есть!»12 — написал Константин Аксаков брату Ивану 20 января 1850 г. Неточная передача фамилии генерала указывает на то, что автор письма, скорее всего, воспринимал текст на слух, то есть познакомился с главами второго тома, слушая чтение Гоголя. Когда же появились в печати найденные отрывки из второго тома, одним из первых откликнулся на публикацию А. Ф. Писемский: «Многие, конечно, из читателей, прочитав еще в рукописи, знают, помнят и никогда не забудут генерала Бетрищева; лично же на меня он, при каждом новом чтении, производит впечатление совершенно живого человека. Фигура его до того ясна, что как будто облечена плотью. Но, кроме этой, вполне законченной, внешней представительности, посмотрите, каким полным анализом раскрывается его нравственный склад»13. Бетрищева назвал первым в ряду превосходно очерченных характеров второго тома «Мертвых душ» и Н. Г. Чернышевский14.

«И долго еще определено мне чудной властью итти об руку с моими странными героями...» (VI, 134) — писал Гоголь в лирическом отступлении 7-й главы первого тома поэмы, хотя вряд ли подозревал, какими непредсказуемыми тропами побредут его создания в последующей литературно-эстетической жизни и каким метаморфозам подвергнутся. Не исключение и генерал Бетрищев.

Сатирическая литература и публицистика периода первой русской революции «воскресила» образ гоголевского генерала. Бетрищев появляется в фельетоне Власа Дорошевича «История одного борова». С черным юмором повествуется про то, как в сочельник Вавочка, забравшись в кухню, играл с поросеночком, а кухарка Акулина читала в газете про буров, плакала, ругала Чемберлена. «Меланхолически и рассеянно взяла Вавочку и зарезала. Меланхолически и рассеянно его выпотрошила и положила в кастрюлю вариться. А поросенку дала шлепка:

— Генеральское дитя, а по куфням шляешьси!»15

В трагикомической истории поросенка, заменившего генеральского сына и дошедшего до высоких чинов, есть наиболее фантасмагоричная сцена поедания младенца, в ней-то и фигурирует известное по Гоголю лицо:

«А генерал Бетрищев, съев ребрышко, попросил еще и заднюю ножку:

— Не поросенок, а, прямо, младенец!

На что матушка Вавочки с гордостью ответила:

— Свой!

Это слово заставило генерала Бетрищева даже вздохнуть:

— „Свой“! Это напоминает доброе, старое, помещичье время!.. Тогда хоть свиньи-то настоящие водились. А теперь что? Что за время? И свиней даже настоящих нет!»16

Создатель цикла «Безвременье» использовал маску гоголевского персонажа как символ ушедшей крепостнической эпохи, как тип патриархального барина-генерала со всеми его амбициями, привычками, предрассудками, слабостями.

Иные художественные и политические задачи преследовал В. Г. Короленко, воскрешая в памяти читателей образ поэмы Гоголя. В духе традиций русской сатирической публицистики он создает и печатает в 1907 г. на страницах журнала «Пятница» сочинение под названием «Из записок Павла Андреевича Тентетникова». Сын гоголевского Тентетникова и Улиньки, внук генерала Бетрищева и крестник Чичикова — таким предстает «автор» записок. Тентетников-младший идет по стопам отца и деда (о которых рассказывает в преамбуле к своему труду) — пишет историю современных генералов. Стилизованные под канцелярское косноязычие и одновременно высокопарную речь сатирические очерки представляют читателям «доблести» «российских генералов, преимущественно военных, однако же не обегая и штатских»17, бездарных в ратном деле, но преуспевших на поле искоренения российской крамолы. Ироническая параллель «Истории генералов 1812 года» и злободневных генеральских историй — главный сатирический прием, скрепивший отдельные эпизоды, портреты, характеристики в единое целое.

Однако следует указать, что в собственно военной публицистике начала ХХ в. имя генерала Бетрищева имело хождение без травестийного снижения. Будущий генерал П. Н. Краснов, в ту пору военный журналист, вел в газете «Русский Инвалид» рубрику под названием «Вторники у генерала Бетрищева», и содержание публиковавшихся в ней фельетонов было отнюдь не комическим. «Темы были самые разнообразные: писал я о количестве калорий в солдатской пище по новой раскладке, о шкале наказаний в кадетских корпусах <...> Писал я и о Задонском коневодстве, и о доме для инвалидов Японской войны на Охте, и т.д. и т.д.»18, — вспоминал Краснов впоследствии.

Но наиболее интересными в плане эстетического бытования образа Бетрищева являются неоконченные мемуары Валерия Брюсова «Памяти». В своем знаменитом докладе «Испепеленный» (1909) Брюсов не упоминал Бетрищева, который никак не подходил под его трактовку. По Брюсову, «если бы мы пожелали определить основную черту души Гоголя, ту faculte maitresse, которая господствует и в его творчестве, и в его жизни, — мы должны были бы назвать стремление к преувеличению, к гиперболе»19. Но Бетрищев не вписывался в «мир маниаков», персонажей, у которых «гипертрофия какой-нибудь одной стороны души»20, и, дополнив при публикации доклада список гиперболических типов героями второго тома21, поэт обошел молчанием Бетрищева.

Брюсов не был доволен своим докладом и в дальнейшем планировал написать иную работу о Гоголе, да так и не удосужился. Мемуарные заметки в какой-то мере восполняют неосуществленный замысел.

«Одно лето, мальчиком лет 13, я гостил у моего деда-поэта22, в маленьком именьице, которое он арендовал <...> С дедом бывал и я в оскуделых усадьбах, — повествует Брюсов. — Конечно, только в таком „медвежьем углу“, как тот, о котором я говорю, могли уцелеть, в 80-х годах прошлого века, навыки далекого прошлого. Зато как они там уцелели! Мелкая дворянская спесь, фуражки с красным околышем („как обще-дворянское отличие“), презрение ко всему недворянскому, ломаная французская речь в гостиных, на именинах хозяина первый тост „за царя“ — все было на месте. И какие типы!»23

Далее Брюсов замечает: «Никого не удивляли самые подлинные генералы Бетрищевы; такой генерал снизошел до разговора со мной, разумеется, говоря мне „ты“24 (положим, я был еще мальчик); ему был нужен новый слушатель (остальные все наизусть знали его истории), чтобы похвастаться подвигами, не своими, а своего деда, в „отечественную войну“. — „Тогда мой предок...— повествовал мне генерал Бетрищев, — тут мой предок приказал...“, „так по распоряжению моего предка“... Налицо был и Тентетников, которого считали „либералом“, тоже, как его тезка, писавший или обдумывавший универсальное сочинение о России; был и настоящий Собакевич, были дамы „просто приятные“ и „приятные во всех отношениях“ и, по счастью, в эту гоголевскую галерею вклеились типы пушкинских уездных барышень, с неизменными альбомами для стихов... В целом какое-то уэллсово плоскогорье, где продолжали существовать допотопные животные, сразу разных геологических эпох»25.

Итак, гоголевский текст, сгоревший в камине дома на Никитском бульваре, неоднократно воскресает в русской литературной истории и журналистике, среди его героев неоднозначная фигура генерала 1812 года предстает в противоречивой рецепции потомков, вызывается к жизни то для порицания современных порядков, то для осмысления прошлого, путей России.

В заключение — еще одна цитата из Брюсова, но Брюсова совсем юного, гимназиста, в отличие от современных школьников, проштудировавшего перед сочинением «Несколько мыслей о Гоголе» целую библиотеку по гоголеведению: «Мне кажется, что о задуманных произведениях нельзя судить по отысканному второму тому „Мертвых душ“, так как это, очевидно, первоначальная отделка. Здесь еще мало звучит тон „Переписки“ и „Исповеди“, а слог приближается к первым созданиям. Но во всяком случае, если у нас даже только набросок второго тома, все же смело можно сказать, что многого не досказал он, что среди всех заблуждений, — Гоголь, как человек, был выше, чем Гоголь-писатель»26.

Примечания

1. Розанов В. В. Собр. соч. Итальянские впечатления. Среди художников. М., 1994. С. 307.

2. Гуминский В. М. Гоголь и 1812 год // Отечественная война 1812 г. и русская литература ХIХ в. М., 1998. С. 248.

3. Гуминский ссылается на определение Е. Смирновой. См.: Смирнова Е. А. О многосмысленности «Мертвых душ» // Контекст 1982. М., 1983. С. 164.

4. Розанов В. В. Собр. соч. Мимолетное. М., 1994. С. 451.

5. См.: Степанов Н. Л. Н. В. Гоголь: Творческий путь. М., 1959. С. 552-554.

6. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. М., 1981. Соч. Т. 7. С. 7.

7. Там же. С. 8.

8. Там же. С. 7.

9. См.: Альбом гоголевских типов по рисункам художника П. Боклевского. СПб., 1909.

10. Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. М.; Л., 1966. С. 197.

11. Арнольди Л. И. Мое знакомство с Гоголем // Н. В. Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952. С. 486.

12. Лит. наследство. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1952. Т. 58. С. 724.

13. Писемский А. Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 9. С. 534.

14. Чернышевский Н. Г. Cобр. соч.: В 5 т. М., 1974. Т. 3. С. 172.

15. Дорошевич В. М. Собр. соч. М., 1905. Т. 2. Безвременье. С. 75.

16. Там же. С. 76.

17. Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1955. Т. 9. С. 725.

18. Краснов П. И. На рубеже Китая. Париж, 1939. Доступно на сайте: http://forum.kazarla.ru/index.php?/topic/2690-

19. Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 136.

20. Там же. С. 138.

21. Ср.: Брюсов В. Я. Испепеленный: Черновой автограф; Набор. экз.; Черновой набросок // ОР РГБ. Ф. 386. Карт. 40. Ед. хр. 7. Л. 1-47.

22. Александр Яковлевич Бакулин, писатель-самоучка.

23. Брюсов В. Я. Моя юность. Памяти. Из воспоминаний за полвека. М., 1927. С. 96; 97.

24. Вспомним, что разрыв Тентетникова с Бетрищевым произошел из-за того, что генерал фамильярно обращался к нему на «ты».

25. Брюсов В. Я. Моя юность... С. 97.

26. Брюсов В. Я. Гимназические сочинения о Гоголе // ОР РГБ. Ф. 386. Карт. 4. Ед. хр. 11. Л. 59.

Яндекс.Метрика