Индийский купец из города Мохтана и образ ростовщика в повести Гоголя «Портрет» (к вопросу об индо-азиатском мотиве в русском литературном сознании)

Белоногова В. Ю. (Нижний Новгород), кандидат филологических наук, преподаватель кафедры музеологии и кафедры журналистики Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского, член Пушкинской комиссии при научном совете РАН «История мировой культуры» / 2013

Давно известно, что прототипом страшного ростовщика в повести Н. В. Гоголя «Портрет» мог быть индус Моджерама Мотомалов, хорошо знакомый обитателям петербургской Коломны в первой трети XIX в. Подробное описание этой колоритной фигуры оставил в своих мемуарах актер Петр Каратыгин: «Некоторые петербургские старожилы, вероятно, и теперь еще помнят известного в то время богатого индийского ростовщика Моджерама-Мотомалова, который с незапамятных времен поселился в Петербурге и объяснялся по-русски довольно порядочно. Эту оригинальную личность можно было встретить ежедневно на Невском проспекте в своем национальном костюме: широкий темный балахон был надет у него на шелковом пестром халате, подпоясанном блестящим кушаком, высокая баранья папаха, с красной бархатной верхушкой, была обыкновенно заломана на затылок; бронзовое лицо его было татуировано разноцветными красками, черные зрачки его, как угли, блистали на желтоватых белках с кровавыми прожилками...»1

Сам Гоголь в Коломне не жил и о Моджераме, скорее всего, знал по рассказам других. М. А. Цявловский первым высказал предположение, что мысль вывести в повести ростовщика-индуса подсказал Гоголю Пушкин2. После окончания Лицея в 1817 г. и до ссылки в 1820 г. поэт жил с родителями в Коломне — в доме Клокачева на Фонтанке возле Калинкина моста. Конечно, он знал об этой экзотической личности, а возможно, и одалживался у индуса.

Общение Гоголя с Пушкиным началось в 1831 г. и было особенно активным в первой половине 1833 — 1834 году, как видно из дневника Пушкина3. Именно с конца 1833 и в 1834 г. Гоголь активно работает над первой редакцией повести, напечатанной в «Арабесках» 1835 г. В ней ростовщик пока «грек, или армянин, или молдаван» (III, 431) и зовут его Петромихали, хотя он наделен уже характерными чертами: страшные, горящие, как угли, глаза, широкий азиатский балахон. Уже там говорится о его особо изощренной системе начисления процентов по ссудам (в воспоминаниях Каратыгина о Моджераме упомянуты «дьявольские проценты»), о несчастных судьбах его должников.

Во 2-й редакции «Портрета», созданной Гоголем в 1837-1841 годах в Риме, ростовщик — уже «индеец, грек, персиянин, об этом никто не мог сказать наверно» (III, 121). Имя его не упоминается, теперь он просто «ростовщик» или «страшный ростовщик». Среди прочих переделок в повести был усилен мотив рока в судьбе тех, кто получал у ростовщика деньги. Гоголь приводит пять примеров вмешательства в жизнь этих людей разрушительных дьявольских сил. Два примера М. Цявловский связывал с устными рассказами Пушкина. В одном из них рассказано о судьбе представителя высшего общества князя Р. Исследователь видел здесь отголоски истории в семье Безобразовых (конец 1833 г.). Напомним: скандал, связанный с женитьбой флигель-адъютанта С. Д. Безобразова на красавице-фрейлине княжне Л. А. Хилковой, за которой ухаживал император, вызывал особый интерес А. С. Пушкина и нашел отражение в его дневнике как раз в те дни, когда сам поэт был пожалован в камер-юнкеры.

Другой пример — из «случившихся в низших классах <...>, извозчик, возивший несколько лет честно, за грош зарезал седока» (III,125). Этот случай из гоголевской повести, по мнению Цявловского, приводит на память лицейского дядьку Сазонова, который в то время, когда в Царскосельском лицее учился Пушкин, совершил несколько убийств, в том числе убийство извозчика ради 50 копеек4.

Проблема литературных прототипов, при всей своей привлекательности (особенно для обыденного сознания), на самом деле, одна из сложнейших. И любое имя, возникающее в представлении читателей или критиков в качестве прообраза героя литературного произведения, может рассматриваться лишь гипотетически. Послужив импульсом к созданию образа, реально существовавшее лицо в процессе творческого освоения автором жизненного материала меняется, черты «модели» перерабатываются. И образ реального ростовщика у Гоголя тоже преображается, обретает художественную завершенность, становясь воплощением зла. Приземистый и тучный, по описанию мемуариста, Моджерама превращается в «высокого, почти необыкновенного роста человека». Включаются механизмы романтического повествования. Потому что страшный ростовщик у Гоголя — конечно, фигура романтическая.

Индия для России в начале XIX в. — еще неведомая земля. Легенды и рассказы о ней бытовали издавна. Эпизодическими были торговые контакты. Но, хотя люди просвещенные интересовались этой далекой экзотической страной (среди них Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, П. Я. Чаадаев, А. Н. Оленин), научное изучение ее истории и культуры, да и активные контакты между Россией и Индией, начнутся только во второй половине XIX в. И если образ ростовщика-индуса действительно «подарил» Гоголю Пушкин, то, конечно, вместе с этим романтическим колоритом. Ибо даже поверхностное знакомство с темой «Пушкин и Индия» — начиная с его «индийской заразы»-холеры и его рисунков в рукописях, изображающих то индийского набоба в чалме, то самого Пушкина в индийском наряде, и кончая сюжетом индийской драмы «Шакунтала» (с ней перекликается «Русалка»), — говорит о том, что для поэта Индия была страной романтической. Независимо от того, говорил он о ней серьезно или шутил.

Несколько расширить наши представления о восприятии Индии и индусов в России первой трети XIX в. позволяет дело «О смерти в С.-Петербурге Индейского купца Майжорама Матамайлова Вокатрио и об оставшемся после него имуществе» (дело начато 24 октября 1833 г., окончено 10 марта 1841 г., занимает 60 страниц, хранится в Архиве внешней политики Российской империи)5. В данном тексте написание трудно воспроизводимого для русских чиновников и писарей имени индийского купца (как и его соплеменников, упоминаемых в деле) разнится: то Майжорам Матамайлов, то Майжурам, то Майзурам, то Манджурам Матамала, то Муджарам Матамайла. Далее мы называем его согласно принятой в литературоведении традиции — Моджерама Мотомалов.

Первое, что мы узнаем из этих документов, — точную дату смерти Моджерамы: 15 октября 1833 г. «в ночи». Собственно говоря, прототипична для повести Гоголя не столько личность индуса (она остается загадочной, как бы «недопроявленной»), сколько ситуация его смерти. Ведь в основе фабулы — заказ умирающим ростовщиком портрета, где он хотел продолжить жизнь.

П. Каратыгин в мемуарах ошибочно датировал его смерть концом 1820-х годов, так как писал воспоминания спустя много лет после описываемых им событий и многие даты приводил по памяти, приблизительно. О возрасте Моджерамы Каратыгин тоже говорит лишь то, что он «тогда (в середине 1820-х годов. — В. Б.) был уже очень стар». Зато комментаторы первого издания «Записок» Каратыгина (1930) указали в примечаниях6 даты жизни Моджерамы Мотомалова: родился около 1758 — умер в 1833 г. Нам неизвестно, каким источником они воспользовались (возможно, приблизительная дата рождения дается в комментарии по косвенным свидетельствам о его возрасте). В упомянутых нами архивных документах даты рождения, даже приблизительной, нет, но дата смерти указана та же.

Строго говоря, факт знания или незнания автором повести даты смерти ростовщика не так уж и важен. Хотя получается, что тот умер перед тем, как Гоголь начал работать над первой редакцией повести «Портрет». Возможно, творческий импульс для этого дала случайно услышанная весть о смерти загадочного ростовщика. А далее его образ стал обретать в фантазии молодого писателя черты демона-соблазнителя, явившегося в мир для пагубы людей и даже после смерти продолжавшего свое черное дело.

Архивный документ сообщает нам и точное местоположение дома, где жил и умер Моджерама Мотомалов. Процедура описи и опечатывания имущества умершего происходила в доме купчихи Жилиной, состоявшем в Адмиралтейской части первого квартала близ Чернышева моста. Петербургская Коломна была ограничена с севера р. Мойкой и Театральной площадью, с юга — р. Фонтанкой, с запада — р. Пряжкой и устьем Большой Невы, с востока — Крюковым каналом. Чернышев мост (ныне Ломоносовский) находится значительно ниже по Фонтанке, перед Аничковым мостом. Значит, индиец жил (во всяком случае, на 1833 год) не в Коломне, как считал Цявловский, а за ее пределами, хотя и неподалеку. Скорее всего, и лавку свою он держал там же.

Бедные дворяне Пушкины могли позволить себе снять квартиру у Калинкина моста — последнего на Фонтанке перед впадением ее в Неву, это самый край окраинной Коломны. А богатый ростовщик живет в нескольких кварталах от Александринского театра и Невского проспекта. Недаром Каратыгин пишет, что индуса в его живописном костюме можно было ежедневно видеть на Невском. И должниками его становились не только жители Коломны, но и знатные обитатели первой Адмиралтейской части.

Суть архивного дела состоит в служебной переписке полиции с Азиатским департаментом по поводу оставшегося после смерти иноземца имущества. Ведь только по дипломатическим каналам можно было предпринять усилия по поиску родственников и наследников. А наследство было немалое. В деле хранится копия описи имущества старого индуса, где значилось: около 200 рублей наличных; 8 билетов Государственного Заемного Банка и Санкт-Петербургской сохранной казны на сумму 322 153 рубля; 104 заемных письма на 113 946 рублей 82 копейки; 4 расписки на 15 626 рублей; золотые, серебряные и бронзовые предметы (в том числе золото в слитках), которые вкупе с остальным имуществом оценены в 9 091 рубль 20 копеек. В целом состояние Моджерамы насчитывало без малого полмиллиона. И это не учитывая стоимости принадлежавших ему трех домов7. Один состоял в Каретной части третьего квартала под № 593 в Петербурге, два других — в г. Павловске на Старой Богоявленской улице под № 12 и 13.

Первыми претендентами на наследство стали соотечественники Моджерамы — проживавшие в Петербурге индийские купцы. Видимо, близким человеком для умершего был купец Кимчандо Андреже, участвовавший в процедуре описи и поначалу надзиравший за описанным имуществом. Свои права на хранение индийцы мотивировали и законами своей страны, по которым они якобы были обязаны возвращать в отечество имущество своих умерших на чужбине единоземцев, и Указом Петра Первого от 31 октября 1722 г., данного их предкам в Астрахани.

Астрахань с XV в. была главным перевалочным пунктом в связях России со Средней Азией, Ираном и Северной Индией. Там обосновалась целая индийская колония. Во время Персидского похода 1722 г., когда Петр находился в Астрахани, там как раз шел спор за имущество умершего бездетным купца-индуса. Царь издал указ о том, что впредь оставшиеся после умерших индийцев «пожитки» надлежит отдавать единоземцам и астраханским «управителям» никакого другого «распоряжения не чинить».

Но ведь в петровском указе более чем столетней давности речь шла об индийской колонии в Астрахани. В николаевском же Петербурге, по истечении сроков обязательств, должники, кредиторы и возможные наследники должны были обратиться к официальным властям. После обращения индийских купцов на Высочайшее имя (под письмом значатся, кроме Кимчандо Андреже, еще четыре подписи) началось следствие, официальная и частная переписка многих ведомств и лиц. Среди них — глава Азиатского департамента К. К. Радофиникин, вице-канцлер граф К. В. Нессельроде, министр юстиции Д. В. Дашков и другие.

Индийцы были вынуждены сложить с себя функции хранителей. По распоряжению Губернского правления полиции, имущество умершего Моджерамы Мотомалова было передано в ведомство магистрата вплоть до нахождения законных наследников. Предпринять усилия для их поиска в Индии предписывалось Азиатскому департаменту. Дипломаты отмахивались: тогда между странами не было дипломатических отношений, формальным владельцем части индийских земель выступала Великобритания. В России не было индийского консульства, и об индийцах — как живых, так и умерших, — действительно, некому было позаботиться.

Дело сдвинулось с мертвой точки через два с лишним года после смерти ростовщика — в ноябре 1835 г. На имя петербургского генерал-губернатора поступило прошение от индийского подданного Гемираджи Кехитери-Ваги, он сообщал, что «умерший здесь индийский купец Маджурама Матамала Кехитери-Ваги — его дядя». К прошению прилагались удостоверяющие личность документы: «два на Индустанском и одно на Персидском языке». Документы переслали в Азиатский департамент. Требовался перевод. И вот парадокс, в столице Российской империи не нашлось тогда ни одного переводчика с хинди. Перевести смогли только персидский вариант текста.

Эти свидетельства подписали девять представителей индийского города Мохтана. Оказывается, в молодости Муджарам Сафачандин Мулгум сын Матамайлы Кехтари-Ваги (так, оказывается, звали нашего героя в Индии — В. Б.) отправился из родного города в Астрахань тоже для получения наследства, оставшегося по смерти его родственника. Но, получив его, отправился дальше на север в Петербург, где занялся торговлей. В Индии у него остались два родных брата — Магандас и Саномел. Но старший, Магандас, уже умер, оставив трех сыновей. Так что наследниками Моджерамы становились Саномел и три его племянника. Один из них, Гемираджа, и прибыл за наследством. Дальше в документе шло подробное описание внешности и особых примет наследников.

Указ Его Императорского Величества об удовлетворении их прошения вышел только через год. 2 декабря 1836 г. он был получен Правительствующим Сенатом и принят к исполнению. Денежный капитал и невостребованные ценные вещи, заложенные когда-то у ростовщика Моджерамы, отправились путем Афанасия Никитина в его далекую отчизну.

В начале 1840-х годов в Азиатский департамент еще продолжают поступать обращения из Управы благочиния с просьбой перевести «с индустанского языка» расписки индийского подданного Гемираджи Вокатрио по заемным письмам должников Моджерамы. Удалось ли наследникам в далекой Индии, находясь за тысячи верст от Петербурга, вытребовать долги у бывших заемщиков старого индуса-ростовщика, — неизвестно. Каратыгин, описывая обряд сожжения тела Моджерамы на Волковом кладбище, иронизировал: «Недоимки рассыпались вместе с его прахом».

Но переводчики с хинди, надо думать, к этому времени в иностранном российском ведомстве уже появились. В 1840-е годы взаимоотношения России и Индии становятся более оживленными. Участились путешествия в эту страну российских ученых (А. Д. Салтыков, А. Г. Рогачев). Об Индии выходят книги. В журнале «Отечественные записки» Белинский, Добролюбов, Чернышевский обращаются к судьбам индийцев, находящихся под гнетом англичан. В университетах начинается изучение санскрита. Пройдет немного времени, и в конце XIX в. сформируется школа отечественной индологии, заслуга основания которой принадлежит петербургскому профессору И. П. Минаеву.

Индия для русских людей постепенно утрачивает романтический ореол. И написанные в 1870-е годы воспоминания Каратыгина, на которые мы ссылались, о старом индусе говорят зачастую с юмором. Один из постоянных его должников, певец Климовский, якобы жаловался: «Живодер Моджерам заломил такие проценты, что нет никакой возможности иметь дела с этой индийской чучелой...»8

Но совсем иным было отношение к Индии в России первой трети XIX в. И не случайно демонический ростовщик у Гоголя — индус. Это не «немец на тонких ножках», который в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» ассоциируется с чертом в соответствии с фольклорной традицией. Немцы, конечно, чужаки, но отчасти свои, их в России много. Индия же — таинственная земля, чуждый, почти потусторонний мир. Потому от гоголевского ростовщика, представителя такого мира, как от всего непонятного, изначально исходила скрытая угроза.

Примечания

1. Каратыгин П. А. Записки. Л., 1970. С. 143-144.

2. Цявловский М. А. Отголоски рассказов Пушкина в творчестве Гоголя // Он же. Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 254, 256.

3. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 8. С. 25, 33, 37.

4. Цявловский М. А. Указ. соч. С. 256.

5. АВПРИ ИДУ МИД РФ. Фонд 161. Опись 42. Разряд II-7. 1833-1834. Ед. хр. 2. С. 1-60.

6. Каратыгин П. А. Записки: В 2 т. Л., 1930. Т. II. С. 464.

7. АВПРИ ИДУ МИД РФ. Указ. рукопись. С. 38 об — 39.

8. Каратыгин П. А. Записки. Л., 1970. С. 144.

Яндекс.Метрика