Гоголь в интерпретации Набокова

Тема «Набоков и Гоголь» привлекла многих исследователей. Она принципиально значима при изучении творческого своеобразия того и другого писателя. Очевидным основанием для ее постановки явилась вышедшая в 1944 году в Америке книга «Николай Гоголь» — первое выступление В. Набокова в роли исследователя литературы. В то же время, это первая книга Набокова — американского писателя. Обращение к Гоголю — совпадение полученного заказа и собственных пристрастий. Из русских классиков Гоголь был не только интересен, но и созвучен Набокову. В интервью, данных в разные годы, он говорил о том, что «на Западе особенно остро почувствовал обаяние Гоголя» (Андрею Седых в ноябре 1932) (1), но «старался ничему у него не учиться» (Герберту Голду и Дж. Плимтону в сентябре 1966) (1, с. 222).

Недавно вышедшее издание «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Набокова» (М., 2000) позволяет познакомиться с откликами на публикацию книги Набокова о Гоголе. Среди рецензий были и комплиментарные и достаточно негативные. Так, в леворадикальной газете Набокова критиковали за равнодушие к «социально историческому и национальному фону гоголевского творчества» (2). Э. Уилсон подчеркивал умение Набокова передать своеобразие стиля Гоголя и значимость сделанных при написании книги собственных переводов гоголевских произведений (2, с. 242). Г. Федотов писал о конгениальности обоих художников, но и о серьезном различии между ними, о недопустимости ухода, что делает по его представлениям Набоков, от человечески-нравственного содержания Гоголя (2, с. 244).

Очевидно, что самое важное значение этой книги в том, что она «послужила мощным стимулом включения гоголевского творчества в общемировой культурный контекст» (3).

Выделим ряд особенностей в подходе Набокова к Гоголю, которые, на наш взгляд, представляются особенно значимыми.

В своей книге Набоков не выполнил заказ издателя — написать традиционный очерк жизни и творчества Гоголя. Мало того, что Набоков дает подчеркнуто субъективное восприятие любимого писателя, он останавливает внимание лишь на нескольких, хотя и важнейших произведениях («Петербургские повести», «Ревизор», «Мертвые души», «Шинель»), демонстративно уходя от характеристики раннего Гоголя и не стремясь создать полную картину творчества за счет упоминания всего написанного.

Книги писателей о писателях всегда ценны тем, что дают представление о том, кто пишет, не в меньшей степени, чем о герое повествования. Гоголь, увиденный глазами Набокова, становится ближе и понятнее в самых главных своих противоречиях — в словотворчестве, в постижении иррационального, в попытках заглянуть в пустоту, бездну.

Не может не привлекать читателя и то, что книга становится своеобразной исповедью автора. Пишущий не только делится своими наблюдениями, но приоткрывает собственную творческую лабораторию, в которой оказывается «переплавлен» художественный опыт великого предшественника.

Приведем в подтверждение сказанного размышление об этой книге одного из авторитетных набоковедов Б. Бойда: «В англоязычном мире эта набоковская книга сделала для Гоголя больше, чем любая другая» (4); «Он близок не столько к пестрому конгламерату, каким является реальный Гоголь, сколько к изысканному прото-Набокову, которого он извлекает из этой неподатливой руды» (4, с. 69). Бойд пишет о том, как рассказ о смерти Гоголя, ставший началом книги, воспроизводился автором в его лекциях американским студентам: «Набоков эти несколько мгновений был Гоголем, вздрагивал и трясся, его руки держал могучий санитар, голова была запрокинута назад от боли и ужаса...» (4, с. 218).

Благодаря таким книгам мы не умозрительно, а вполне конкретно — сопереживая, представляя, сомневаясь, утверждаясь, — убеждаемся, что Гоголь удивительно современен нам.

Приводя явно полемичное утверждение о «невозможности изучать Россию по произведениям Гоголя», Набоков в качестве аргумента ссылается на Шекспира — никто ведь не знакомится с реальной Данией по тем впечатлениям от Эльсинора, которые складываются при чтении «Гамлета». Но правомерно ли такое сопоставление и так ли абсолютно утверждение Набокова об отсутствии материала для исследования России в художественных текстах Гоголя?

Не знаю, кто ближе к постижению подлинной русской действительности — писавшие о «язвах крепостничества» или Набоков, уловивший в изображении Гоголя внутренние особенности русской жизни, разгадавший типы Хлестакова, Чичикова. Набоков как бы мимоходом замечает, что Чичиков «едва ли серьезно грешил с точки зрения морали», «пытаясь покупать мертвецов в стране, где законно покупают и закладывают живых людей» (5). Набоков выводит характеристику России не из конкретных примеров, взятых в гоголевских произведениях, а из общей атмосферы жизни, из созданного образа всепроникающей пошлости: «Если подойти к легендарному пошляку Чичикову так, как он того заслуживает, то есть видеть в нем особь, созданную Гоголем, которая движется в особой, гоголевской круговерти, то абстрактное представление о жульнической торговле крепостными наполнится странной реальностью и будет означать много больше того, что мы увидели бы, рассматривая ее в свете социальных условий, царивших в России сто лет назад» (5, с. 456).

Думаю, что Набоков в книге о Гоголе дал ключ к осмыслению художественного текста, не поддающегося характеристике по законам здравого смысла. Это не любовь к иррациональному и тем более не увлечение фрейдизмом (в чем Набокова уж никак не упрекнешь). «Абсурд художественного мира Гоголя, — пишет современная исследовательница Набокова, — это не юмористический или сатирический «обличительный» прием, а отражение алогизма вселенского бытия: «Провалы и зияния в ткани гоголевского стиля соответствуют разрывам в ткани самой жизни» (6).

Насколько подход к Гоголю Набокова отличается от того, что писали о нем в советской России?

В 2004 году в петербургском университете защищена диссертация З. Виноградовой по теме «Гоголь в литературном процессе 1920-х годов». Ее автор убедительно показала, как «приспосабливали» Гоголя для возможности включить его в учебные курсы, как приходилось «выбрасывать» значительную часть созданного, чтобы представить Гоголя вполне «красным» сатириком, обличавшим крепостничество.

Из исследований, посвященных Гоголю и опубликованных в советской России до книги Набокова, стоит сказать о работе Б. Эйхенбаума «Как сделана „Шинель“ Гоголя» (1919) и книге А. Белого «Мастерство Гоголя» (1934). Эйхенбаум развивал близкие Набокову мысли о принципиальной значимости языка при «бедности» внешнего сюжета. Ученый пишет об обилии ненужных подробностей, отвлекающих внимание, включает в подтверждение своих выводов комментарий Гоголя к речи Акакия Акакиевича: «Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения» (7). Наблюдения Эйхенбаума перекликаются с отмеченным Набоковым значением второстепенных, внесюжетных, внесценических персонажей у Гоголя: «У Гоголя особая манера заставлять «второстепенных» персонажей выскакивать при каждом повороте пьесы, романа или рассказа (5, с. 434); «Побочные характеры в его романах оживлены всяческими оговорками, метафорами, сравнениями и лирическими отступлениями. Перед нами поразительное явление: словесные обороты создают живых людей» (5, с. 459).

Перекликаются наблюдения Набокова и с тем, что писал о Гоголе А. Белый. Для него книга о Гоголе была тоже одним из путей самовыражения. Белый, как и Набоков, очень высоко оценивал постановку «Ревизора» Мейерхольдом: «Мейерхольд нас ударил по глазу и уху — до искр: непрочитанным Гоголем... Постановка „Ревизора“ — едва ли не последнее достижение не русской, а мировой сцены. Весьма знаменательно, что достижение это — и в Гоголе, и посредством его... как знак, до чего Гоголь-мастер в нас жив» (8).

Подчеркнем самый существенный вывод этой книги, сближающий ее с «Гоголем» Набокова: Гоголь рассматривается в контексте литературы ХХ века. Традиции Гоголя открываются в творчестве Блока, Маяковского. Набоков, в свою очередь, писал, что и «стихи Блока, и роман Белого „Петербург“, написанные на заре нашего века, кажется, лишь полнее открывают город Гоголя, а не создают какой-то новый его образ» (5, с. 411).

Само творчество Гоголя плохо подчинялось тем «операциям», которые призваны были его приспособить к участию в советском литературном процессе. Вскоре после выхода книги Набокова в Америке в Москве публикуется исследование Г. Гуковского «Реализм Гоголя» (1948). Не социологическим аспектам, а проблемам поэтики посвящена книга Ю. Манна.

Однако значительно чаще в советские годы писали о Гоголе-сатирике, борце с крепостничеством. Реализм трактовался как правдивое изображение негативных сторон действительности, обличение этой действительности и ее «героев». «В своих произведениях Гоголь, — утверждал С. Машинский, — не только показывал те или иные стороны русской „ежедневной действительности“, но и вскрывал ее внутренний механизм, не только изображал зло, но и пытался выяснить, откуда оно происходит, что его порождает. Исследование вещественной, материально-бытовой основы жизни, ее невидимых черт и возникающих из нее нищих духом характеров, самонадеянно уверовавших в свое достоинство и право, было открытием Гоголя в истории отечественной литературы» (9).

В России книга Набокова впервые опубликована в сокращенном виде в «Новом мире» в 1987 году. Критики отметили нестандартность, нетрадиционность подхода, мастерство Набокова-читателя, значимость внимания к стилистике Гоголя. Был высказан ряд замечаний. Наиболее существенные из них: Набоков пишет не столько о Гоголе, сколько о себе; не понял и не оценил ранней фантастики; категоричен в суждениях о том, что по произведениям Гоголя нельзя судить о России; считал абсурд «любимой музой» Гоголя (10).

Частично я уже высказала свои соображения по поводу этих замечаний. Думаю, что сегодня подход Набокова уже не удивляет, не шокирует неожиданностью. Перекликается с книгой Набокова одна из последних работ А. Синявского — «В тени Гоголя». Их сближает не только ряд наблюдений, но и общность структуры. Набоков начинает с рассказа о смерти Гоголя, первая часть книги Синявского — «Эпилог».

В исследованиях постсоветского времени, естественно, изменились акценты. В ряде работ ставится вопрос о творческих перекличках Набокова и Гоголя. Стоит особое внимание уделить «системе зеркал». Зеркальное отражение, зазеркалье — для Набокова образы принципиальные. Сопоставляя зеркальную плоскость и зеркальный шар, Б. Аверин обнаруживает перекличку романа Набокова «Смотри на арлекинов!» с «Ревизором» Гоголя: «В романном мире, где отражение построено по принципу зеркального шара, осуществлено то самое искривление пространства, та самая его кривизна, которую Набоков считал качеством, роднящим Гоголя с Лобачевским» (3, с. 381).

В библиографическом очерке О. Гурболиковой «Тайна Владимира Набокова» (М., 1995) характеризуются отклики и рецензии на публикацию набоковского «Гоголя» в России. В уже названном ранее исследовании Злочевской осмысливается общая концепция подхода Набокова к Гоголю как к великому Демиургу и выявляются наиболее значимые составляющие этой характеристики. Утверждается близость этих художников в подходе к соотношению бытового и мистического, «реального» и «фантастического».

На мой взгляд, развитие этих наблюдений, анализ принципов «игры», определение характера пародирования — то направление, которое задал когда-то Набоков, а мы сегодня продолжаем по нему идти при изучении особенностей современного литературного процесса. «Ключ» к Гоголю, данный Набоковым, помогает при интерпретации текстов писателей-постмодернистов.

Явные «отсылки» к Гоголю, не без участия Набокова, находим в «Голове Гоголя» Анатолия Королева и в его же коллаже «Носы». «Тень» Гоголя угадывается как в ранних произведениях Виктора Пелевина (вспомним, к примеру, «Затворника и Шестипалого»), так и в последнем его романе «Священная книга оборотня».

Мир гоголевского «зазеркалья», раскрытый Набоковым, позволяет лучше понять смысл использования гротеска такими писателями первой половины ХХ века, как Е. Замятин, А. Платонов, М. Булгаков, и пришедшими в литературу на исходе этого столетия — Т. Толстой, Д. Липскеровым.

При сегодняшнем прочтении книги Набокова трудно избавиться от мысли, что понятное специалистам далеко не всегда становится доступным широкому читателю. Набокова огорчала «глухота» американских студентов. Думаю, что современные российские не многим лучше. И все же Набоков стремился передать им свое понимание Гоголя, сам переводил его произведения, теоретически и практически раскрывал секреты уникального феномена языка.

Очень современно по контрасту с Гоголем звучат высказанные в той же книге наблюдения о «массовой» литературе — мнимо значительной, мнимо красивой, мнимо глубокомысленной, мнимо увлекательной (5, с. 453). Сказанные шесть десятилетий назад, мысли эти сохраняют свою актуальность и побуждают к продолжению освоения темы «Набоков и Гоголь».

Литература

1. Набоков В. Интервью Андрею Седых // Набоков о Набокове. — М., 2002, с. 52.

2. Классик без ретуши. Литературный мир о Набокове. — М., 2000, с. 240.

3. Манн Ю. Предварительные замечания // Гоголь как явление мировой культуры. — М., 2003, с. 6.

4. Бойд Б. Владимир Набоков. Американские годы. — СПб., 2004, с. 68.

5. Набоков В. Николай Гоголь // Собр. соч. американского периода в пяти томах, т. 1. — СПб., 1997, с. 455.

6. Злочевская А. Художественный мир Владимира Набокова и русская литература XIX века . — М., 2002, с. 139.

7. Эйхенбаум Б. Как сделана «Шинель» Гоголя // Эйхенбаум Б. О прозе. — Л., 1969, с. 317.

8. Белый А. Мастерство Гоголя. — М.-Л., 1934, с. 319.

9. Машинский С. Художественный мир Гоголя. — М., 1971, с. 6.

10. Барабаш Ю. Набоков и Гоголь (Мастер и Гений): Заметки на полях книги Владимира Набокова «Николай Гоголь» // Вопросы литературы, 1989, № 1.