Чехов и Гоголь. Особенности игрового начала
Гордович К. Д. проф. Сев.-зап. ин-т печати СПбГУТД (Санкт-Петербург) / 2009
Вопрос о творческих перекличках Чехова и Гоголя возникал неоднократно. Большая работа М. Семановой в Чеховском сборнике 1954 года посвящена этой теме. Особое внимание в статье уделяется тому, как молодой Чехов входил в гоголевскую атмосферу, использовал гоголевские образы1. Другой исследователь Чехова — А. Чудаков — выявлял общность Чехова и Гоголя в обращении к вещному миру2. В работе В. Катаева отмечается близость к Гоголю в соединении гротескности и психологизма, в особенностях использования повторов, в картинах «оживотнивания, оскотинивания человека»3. Исследователь акцентирует внимание на том, что Чехов не подражает Гоголю, а стилизует гоголевские интонации, приемы.
Н. В. Гоголь и А. П. Чехов в научных исследованиях и в учебных изданиях чаще всего рассматриваются как писатели-реалисты, величайшие мастера русской реалистической школы. Вместе с тем, — и это очевидно не только для специалистов, но и обычных читателей, — их произведения не укладываются в представление о традиционном реализме и интересны прежде всего своей нетрадиционностью, непохожестью. Классический реализм постигает глубины внутреннего мира человека, создает художественный мир, заставляющий забыть о том, что это не реальная действительность, а плод авторской фантазии. В мире Гоголя и Чехова все напоминает не столько реальность, сколько театральное действо, построенное на преувеличении, условности, игре. Все отношения между персонажами — игровые, а не подлинные. Все чувства, хотя и напоминают человеческие эмоции, но они тоже театральны, они скорее играются, чем переживаются.
Чехов очень высоко ценил Гоголя-художника и в раннем творчестве, безусловно, выступал его последователем. Сопоставительный анализ построим на выявлении особенностей игровых ситуаций. Именно ситуация становится стержнем художественных экспериментов писателей. Перед читателем развертываются своего рода сценические этюды: ситуация любовного объяснения, ссоры, торговой сделки, взятки, званого обеда, общения с вышестоящим чиновником.
Начнем с любовного объяснения. В реалистической психологической прозе любовные отношения — встречи, союзы, разрывы — становятся решающей проверкой героев. В произведениях Гоголя и Чехова эти отношения тоже принципиально значимы, но авторская задача совсем другая. Соответственно иной оказывается и стилистика. Эпизоды сватовства, предложения руки и сердца не предполагают раскрытия тайников душевной жизни персонажей. Их смысл — в обнаружении несостоятельности, пустоты, никчемности обоих участников при видимой заинтересованности и озвучивании пылких страстей и желаний.
Рассмотрим в качестве примеров у Гоголя эпизоды из повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» и пьесы «Женитьба», у Чехова «Предложение» и рассказ «Жених и папенька».
Гоголь дает нам возможность представить краснеющего Ивана Федоровича, которому «ни одна мысль не приходит на ум» и белокурую барышню, следящую глазами за кошкой: «Молчание продолжалось около четверти часа. Барышня все так же сидела. Наконец, Иван Федорович собрался духом. „Летом очень много мух, сударыня!“ — произнес он полудрожащим голосом. „Чрезвычайно много! — отвечала барышня. — Братец нарочно сделал хлопушку из старого маменькиного башмака; но все еще очень много“. Тут разговор опять прекратился. И Иван Федорович никаким образом уже не находил речи» (1, 305).
Преувеличенная робость, отсутствие тем для разговора делают эту любовную сцену не просто комичной, но карикатурной. Впечатление еще усиливается в следующем за этой сценой разговоре с тетушкой: «Вы совершенно в стыд меня приводите... я еще никогда не был женат... Я совершенно не знаю, что с ней делать!». И уж совсем потерялся Иван Федорович, в холодном поту просыпаясь от жутких снов, где ему являлась жена то с гусиным лицом, а то и вовсе не человеком, а «какой-то шерстяной материей».
В «Женитьбе» ситуация сватовства и объяснения оказывается центральной и ею определяется ход развития сюжета. Чуть более развернутым получилось «объяснение»:
— Вы, сударыня, любите кататься? — Как-с кататься? — Какое-то лето будет — неизвестно. — А желательно, чтобы было хорошее. — Вы, сударыня, какой цветок больше любите? — Который покрепче пахнет-с; гвоздику-с. (V, 50).
Взаимное удовлетворение «разговором», казалось бы, обеспечивает счастливую развязку. Она: «Какой достойный человек! Я теперь только узнала его хорошенько; право, нельзя не полюбить: и скромный и рассудительный». Он: «Мы переговорили обо всем, и, признаюсь, я очень доволен; с большим удовольствием провел время» (V, 52).
Так и не сумел Подколесин сам произнести нужные слова, все мямлил о «странном дельце», и пришлось за него сделать это Кочкареву. Гоголь продолжает розыгрыш. В порыве благодарности приятелю Подколесин обещает не только «век помнить услугу», но и «будущей весной навестить непременно могилу его отца» (V, 58).
Разыгравшееся желание героя ускоряет события («Хочу, чтобы сию же минуту было венчание!»), благо и невеста «давно готова». Однако страх перемены состояния оказывается сильнее и ожидания блаженства и представлений о приличиях, — и Подколесин бежит без шляпы и через окно.
В чеховском «Предложении» автор обыгрывает подобную же ситуацию, по уровню развития похожи и герои. Не приходится говорить о подлинных человеческих чувствах. Нет ни слов, ни эмоций, разве что желания: «Главное — нужно решиться. Если же долго думать, колебаться, много разговаривать да ждать идеала или настоящей любви, то этак никогда не женишься...»4.
Насколько трудно идет разговор о «чувствах», настолько легко он переключается на бытовые вопросы. Спор о Лужках и собачьих прелестях ведется куда более горячо, почти страстно, бесспорно, искренне. Авторская насмешка — и в жажде справедливости героини, и в системе доказательств героя: «Бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки...» (Х1, 319). Из-за этих споров чуть не сорвался замысел сделать предложение.
И в «счастливом» финале стилистика карикатуры продолжается. И в том, что решающие слова говорит отец, и во включении слов лишних, бессмысленных: «Женитесь вы поскорей и — ну вас к лешему! Она согласна! Она согласна и тому подобное. Благословляю вас и прочее. Только оставьте вы меня в покое!» (Х1, 330).
В сценке «Жених и папенька» Чехов обыгрывает предложение, уже целиком исходящее от отца. Задача предполагаемого жениха в данном случае — любыми доводами доказать свою несостоятельность. Он и пьяницей себя характеризует, и растратчиком, и беглым каторжником. Понимая, что нарушено всякое правдоподобие, остановиться уже не может и как за последний путь спасения хватается за идею своего сумасшествия.
Формально различные финалы любовных объяснений в произведениях Гоголя и Чехова близки по смыслу — и в тех случаях, когда «женихи» активны в поисках «подруги», и когда они готовы сбежать в решающий момент. Развязки этих эпизодов воспринимаются как виток игровых ситуаций, которые развертываются перед читателем.
Одна из выигрышных игровых ситуаций — воспроизведение ссоры персонажей. Чаще всего повод для ее возникновения — случайный, незначительный, пустяковый. Однако герои настолько распаляют себя, что пустяк может перерасти в разрыв многолетних приятельских отношений, а то и в бесконечные судебные тяжбы.
Классический пример подобной ссоры — у Гоголя в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», у Чехова в уже упоминаемом «Предложении». Разыгранные этапы ссоры не имеют ничего общего с мировоззренческими диспутами героев психологической прозы, где тоже возможны и непонимание, и взаимные обиды, и разрыв отношений.
В текстах, о которых пойдет речь, ссора персонажей помогает автору высветить круг интересов, уровень потребностей. Безуспешная попытка выменять понравившееся ружье завершается взаимными обвинениями и оскорблениями: «Поцелуйтесь с своею свиньею, а коли не хотите, так с чертом!» «...» «После разговора с вами нужно и лицо и руки умыть, и самому окуриться». «...> „Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьем, как дурень с писаною торбою...“. »...> «А вы, Иван Иванович, настоящий гусак» (11, 236).
Гоголь дает себе волю и обыгрывает нечаянно брошенное слово. Писатель добивается комического эффекта включением слова «гусак» в письменную речь (заявление в суд), где подробно, с уточнениями «аргументируется» неправомерность данного «определения»: «Доказательством же дворянского моего происхождения есть то, что в метрической книге, находящейся в церкви Трех Святителей, записан как день моего рождения, так равномерно и полученное мною крещение. Гусак же, как известно всем, кто сколько-нибудь сведущ в науках, не может быть записан в метрической книге, ибо гусак есть не человек, а птица, что уже всякому, даже не бывшему в семинарии, достоверно известно» (11, 249).
С массой деталей прописываются все мизансцены развивающейся ссоры, включая выражение глаз персонажей, жесты. Вспомним, к примеру, «разинувшую рот бабу», позу Ивана Ивановича «с поднятою рукою вверх, как изображались римские трибуны» (11, 238).
Нечто подобное можем заметить в чеховском «Предложении», когда любовное объяснение подменяется яростным спором о том, кому принадлежат Воловьи Лужки и чем замечателен пес Угадай. Чехов, как и Гоголь, не поскупился на краски в создании карикатурной ситуации с обмороками, сердечными приступами, которые не воспринимаются всерьез. А выглядят как игра с полной самоотдачей исполнителей. И здесь обвинения касаются не только конкретной личности, но «всего рода». И здесь звучит угроза суда: «Можете подавать в суд, милостивый государь, и тому подобное! Можете! Я вас знаю, вы только, вот именно, и ждете случая, чтобы судиться и прочее... Кляузная натура! Весь ваш род был сутяжный! Весь!» «...» «Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который бы находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка!» (Х1, 322).
Финалы в этих горячих ссорах разные. У Гоголя ситуация растянулась на годы, и, похоже, конца ей не будет. У Чехова накал обвинений гостя заставляет вспомнить о цели его визита и, соответственно, все кардинально меняется к «лучшему». Вместе с тем, именно разыгрывание ссоры помогает авторам высветить, кто чего стоит из его персонажей.
Далее рассмотрим ситуацию застолья. Каких только праздников ни изобразили Гоголь и Чехов! Мотив «еды» в их текстах — один из самых частотных. Мы остановимся на рассказах, в которых застолье «срывается». Сначала обратимся к гоголевской «Коляске».
В первой части рассказа читатель становится свидетелем генеральского званого обеда, для которого был «закуплен весь рынок», а перечисление приготовленных блюд и выставленных напитков занимает полстраницы. Этот парад изобилия собирается повторить на следующий день Пифагор Пифагорович Чертокуцкий, пригласив к себе и генерала, и господ офицеров.
Затем происходит характерная для гоголевских произведений ситуация, когда герой совершает поступки как бы нечаянно, как бы против воли: "...как-то так странно случилось, что он остался«(111, 184). Чертокуцкий после обеда начинает играть в вист, выпивает лишнее и домой ночью прибывает уже совсем в непотребном состоянии. Очень изящно обыгрывает Гоголь эту неловкость, рассказывая, как он упал на кровать и «уложился возле своей молоденькой и хорошенькой жены» (111, 185).
Распорядиться об обеде хозяин, конечно, забыл и продолжал спать, когда явились гости на званый обед. Здесь уже автор обыгрывает не качество застолья, а возникший конфуз и попытку «выхода» из него. Чертокуцкий не находит ничего лучшего, как спрятаться от гостей в каретный сарай. Обманутые гости решают сами посмотреть коляску, которую им так разрекламировали накануне. В ней-то неожиданно и предстал их взору в неприличном виде хозяин дома.
В чем-то этот не состоявшийся обед перекликается с ситуацией рассказа Чехова «Свадьба с генералом». Повествование о свадебном застолье переключается на воспроизведение бесконечных реплик, восклицаний, воспоминаний генерала, приглашенного для «повышения статуса» мероприятия. Морские термины, названия частей судна радуют слух произносящего, он в упоении и не замечает, что испортил свадьбу. Автору не только «не пришлось» поведать о прелестях того, что было подано к столу, но он «вынужден» отметить, что «приближался уж конец ужина, а между тем не было сказано еще ни одного длинного тоста, ни одной речи». Обиженная хозяйка не выдерживает: «Генерал, а безобразите!» (111, 112).
Чем-то похожи и финалы этих рассказов. Может быть, спокойной интонацией, не очень сочетающейся с только что произошедшим недоразумением, конфузом. У Гоголя: «...генерал тут же захлопнул дверцы, закрыл опять Чертокуцкого фартуком и уехал вместе с господами офицерами» (111, 189). У Чехова: «Он встал из-за стола, засеменил в переднюю и, одевшись, вышел... Больше уж он никогда не ходил на свадьбы». (111, 112).
В художественном мире и Гоголя, и Чехова можно выделить эпизоды, в которых реализуется «деловой зуд» персонажей — стремление продать, обменять, подарить, устроить «сделку» — пусть самую невыгодную, нелепую. Явную перекличку обнаруживаем между эпизодами из «Мертвых душ», когда Ноздрев пытается продать Чичикову жеребца, или каурую кобылу, или пару собак, или — на худой конец — хоть шарманку, и рассказом Чехова «Дорогая собака». В нем поручик Дубов пытается продать приятелю свою собаку сначала за сто пятьдесят, потом за сто, за пятьдесят рублей. Забыв о том, как только что расхваливал ее охотничьи качества, проговаривается, что готов отдать хоть на живодерню.
В ходе развития «торгов» выясняется, что инициатору сделки важно продать все равно что, почти все равно за сколько. С потолка назначается цена, звучат уговоры, обиды. Героем руководит азарт игры куда сильнее, чем корыстные цели.
В любом произведении Х1Х-ХХ вв., где действие происходило в мире чиновников, в том или другом ключе звучит тема взятки, и воспроизводятся ситуации, в которых один берет, а другой (другие) дают взятки. Вместо публицистического развенчания разворачивается игровая ситуация, расписанная по секундам, по мельчайшим движениям и невысказанным страхам, надеждам, ожиданиям.
Вспомним в «Мертвых душах» эпизод в казенной палате: «Чичиков, вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас ее книгою. Чичиков хотел было указать ему ее, но Иван Антонович движением головы дал знать, что не нужно показывать» (v1, 143-144).
Очень похожая ситуация у Чехова в рассказе «Справка». Почти как при замедленной съемке мы имеем возможность рассмотреть чиновника, не замечающего просителя. Поданный ему рубль ничего не изменил как слишком малая сумма: «Все не замечая Волдырева, чиновник поймал на губе муху, посмотрел на нее со вниманием и бросил. Помещик кашлянул и громко высморкался в свой клетчатый платок. Но и это не помогло. Его продолжали не слышать. Минуты две длилось молчание. Волдырев вынул из кармана рублевую бумажку и положил ее перед чиновником на раскрытую книгу. Чиновник сморщил лоб, потянул к себе книгу с озабоченным лицом и закрыл ее» (11, 226).
Оживает чиновник лишь после значительного увеличения «бумажки»: «Чиновник ожил, точно его подхватил вихрь. Он дал справку, распорядился, чтобы написали копою, подал просящему стул — и все это в одно мгновение. Он даже поговорил о погоде и спросил насчет урожая» (11, 227).
Еще одна игровая ситуация возникает в эпизодах общения мелкого чиновника с вышестоящим. Этот мотив встречается и у Гоголя, и у Чехова. Он принципиально значим в развитии сюжета «Шинели», у Чехова звучит в «Смерти чиновника», «Толстом и тонком», «Хамелеоне». Как и в предыдущих случаях, сосредоточим внимание на том, как обыгрывает писатель ситуацию, как каждый из ее участников исполняет свою «роль».
В «Шинели» Гоголь демонстрирует нам незначительность «значительного лица». Акакий Акакиевич, который «заблаговременно почувствовал надлежащую робость», все-таки старался «собрать всю небольшую горсть присутствия духа» (111, 166), чтобы поведать о своем несчастье. Но и в его робких почтительных словах сумел генерал увидеть «буйство». Гоголь передает не только особенности звучания слов в этом «спектакле», но и их восприятие как совершенно потерявшимся Акакием Акакиевичем, так и распекающим его начальником: «Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом »..." В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим...«; «А значительное лицо, довольный тем, что эффект превзошел даже ожидание и совершенно упоенный мыслью, что слово его может лишить даже чувств человека...» (111, 167).
Чеховская «Смерть чиновника» перекликается с «Шинелью» трагичностью финала — смертью маленького чиновника. Но если Акакий Акакиевич вызывает сочувствие, то Червяков скорее отталкивает своей униженностью, нелепостью причины столь глубокого расстройства. Такое впечатление Чехов усиливает многократностью попыток героя все-таки извиниться. Именно повторы и обнаруживают бессмысленность самой ситуации. Несоизмеримость причины и следствия явно отличается от многозначности финальных эпизодов «Шинели».
Чехов обыгрывает не только повышенную робость перед вышестоящим, но и попытки бунта. Герои—"бунтари" тоже выглядят достаточно жалко и нелепо. К примеру, в рассказе «Депутат» «протест» Дездемонова завершается утратой 25 рублей — не зря этот «результат» введен Чеховым даже в название рассказа.
Особенности игровых ситуаций, художественные пути выявления душевной пустоты, никчемности персонажей позволяют почувствовать внутреннюю близость Чехова и Гоголя и созвучие их произведений литературе постмодернистской. Они, подобно писателям-экспериментаторам ХХ века, вводят читателя в театральный мир, в котором страсти, обиды, страхи разыгрываются на полном серьезе, но герои — марионетки, исполняющие роли чиновников, влюбленных, оскорбленных. При анализе этих произведений главное — понять замысел автора, а не выяснять «сатирическую составляющую», что делали с текстами Гоголя и раннего Чехова многие литературоведы советских лет.
ПРИМЕЧАНИЯ
2. Чудаков А. Вещь в мире Гоголя // Гоголь: История и современность. — М., 1985.
3. Катаев В. Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники. — М., 2004, с. 49.