Публикации о жизни и творчестве Н. В. Гоголя на страницах «Le Monde» 1971 — 2005 годов

Замыслова Е. Е. (Москва), аспирантка фак-та журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова / 2006

Одно из ведущих мировых СМИ, французская газета «Le Monde» («Мир» переводе на русский язык) основана в 1944 году. На сегодняшний день тираж издания во Франции составляет 2 миллиона экземпляров. Кроме того, «Le Monde» доступен в более чем 120 странах (тираж 400 тысяч экземпляров). Старейшая французская газета по праву гордится своими архивным отделом, в котором можно найти досье на многих деятелей общественно-политического и культурного мирового процесса. На Н. В. Гоголя «заведена» отдельная папка. В ней 20 публикаций — все, что было написано о Гоголе в «Le Monde» за последние 35 лет, в период с 1971 по 2005 год¹.

Обозначим в общих чертах исторический контекст появления первых статей о Гоголе, анализируемых в данной работе. В 1971 году на XXIV съезде КПСС Л. И. Брежнев провозглашает программу «борьбы за мир и международное сотрудничество», призывая прекратить гонку вооружений и запретить испытание ядерного оружия во всем мире. «Оттепель» отражается на положении Церкви в СССР. Так, в мае 1971 года в честь новоизбранного Патриарха Московского и Всея Руси Пимена устраивается торжественный прием в недавно открывшейся гостинице «Россия» прямо напротив Мавзолея Ленина. В декабре того же года на советский экран выходит «Андрей Рублев» А. А. Тарковского, за два года до этого уже завоевавший приз Каннского фестиваля. Академик А. Д. Сахаров пишет «Памятную записку» Л. И. Брежневу, анализируя проблемы Советского государства и критикуя политические репрессии. В то же время А. А. Галича исключают из Союза писателей за диссидентство. Европа все еще настороженно относится к Советскому Союзу. Из Англии по обвинению в шпионаже высылают 105 советских граждан. СССР, Великобритания, США и Франция подписывают соглашение о статусе Западного Берлина, в котором иностранные державы сохраняют свои войска.

В этой непростой ситуации особенную нагрузку получила русская тема в западных СМИ, в том числе и освоение истории русской литературы и в частности творчества Гоголя.

Открывается гоголевское досье статьей выдающегося литературоведа Франции, члена Французской академии, писателя Пьера-Анри Симона (1903-1972), с 1961 года возглавлявшего литературный отдел «Le Monde». Статья датирована 21 мая 1971 года и приурочена к выходу книги Анри Труайа «Гоголь». Литературный обозреватель сообщает читателям, что, выпустив книги о таких великих писателях, как Пушкин, Лермонтов, Достоевский и Толстой, Труайа обратился к противоречивой фигуре Гоголя, который «известен несколькими первоклассными литературными удачами и тем, что открыл новые пути для русской литературы»².

«Этот человек <...> был окружен самоотверженными друзьями, которые открыто говорили ему о его недостатках: обманщик, мифоман, эгоист, гордец, нескромный; одним словом, несимпатичный и достаточно плоский человек»³. Автор особенно выделяет пороки, характерные, по его мнению, для Гоголя: мазохистское мироощущение, патологический пессимизм, склонность к гомосексуализму. В то же время Симон готов восхищаться в Гоголе гением комизма, карикатуры, прекрасным воображением, «пластичностью» мира его произведений. Признает критик и то, что Гоголь стал одним из родоначальников абсурда в мировой литературе. Симон как бы сочувствует Труайа, который взял на себя труд написать биографию столь противоречивого писателя.

«Талант Анри Труайа, — пишет Симон, — заключается в умении остаться великим художником перед этим достаточно неблагодарным материалом. Он то с помощью иронических эпитетов набрасывает комический силуэт Гоголя: „Ряженая цапля, странный, сухой и крючковатый персонаж“, то подчеркивает величие писателя с „болезненным, капризным и неуравновешенным характером, но чутким и тревожным, одаренным экстраординарным взглядом, пронизывающим насквозь и вскрывающим нелепость невзрачной человеческой натуры, при этом испытывая тайную жалость к ее невзгодам“»⁴.

«Последние годы жизни Гоголя были ничтожны, — заключает Симон, — рассудок ослабел, творческий гений почти увял, религиозный мистицизм принял пугающие размеры»⁵. Конечно, столь критичный взгляд на фигуру русского писателя Пьеру-Анри Симону отчасти навеяла книга Труайа, который не раз указывал на человеческие слабости, присущие Н. В. Гоголю. «Раздражительный, болезненный, требовательный, нерешительный, желающий, чтобы ему все время угождали, и неспособный проявить внимание к окружающим. Сам ничего не имея, он все время чего-то требовал, полагая в глубине души, что имеет все права, ничего не давая в замен», писал Труайа о Гоголе. «Его истинное лицо скрывается за десятком масок. Мифотворец, терзающийся желанием быть чистосердечным; эгоист с благородными устремлениями; гурман, мечтающий об аскетизме; гордец, понуждающий себя к смирению; мужчина, равнодушный к женщинам, проповедавший им добропорядочность; мистик, привязанный к благам сего мира, — вот таким предстает передо мною Н. В. Гоголь, и таким я пытался его нарисовать» — резюмирует Труайа в заключительной части своей книги⁶.

Но необходимо признать, что французский критик более резок в своих высказываниях о русском писателе, он нарочито скандализирует фигуру Гоголя. Вероятно, тем самым автор «Le Monde» реализует вполне практическую задачу — пытается заинтриговать читателя и «подтолкнуть» его к встрече с книгой Труайа и произведениями самого этого странного русского писателя.

Вполне закономерно, что в заключительной части статьи известный моралист и католический мыслитель Симон, автор очерка «То, во что я верю» (1965), особый интерес проявляет к религиозным взглядам русского писателя. «Для Гоголя самое главное, суть заключается не в добродетели и не в счастье, которое она может дать, еще меньше в научном прогрессе и демократии, дорогой западным либералам; главное — в смирении несчастных грешников, где христианство, особенно в его славянской⁷ форме, приглашает ко встречи с Богом. Для латинского гуманиста, верующего или светского, необходимо большое усилие, чтобы войти в эту диалектику. Какова бы ни была диалектика Гоголя, я ему верю»⁸. В то же время сам Симон свою веру определят так: «В правоверности и религиозной практике я пытаюсь согласовать мою принадлежность к Церкви с взглядом на мир, сомнениями, проблемами, страхами и надеждами человека XX века. Добровольная преданность вне понимания рассудка и сопротивления плотской натуры, поэтому я без напыщенности и лицемерия свидетельствую и надеюсь, что преданность эта имеет вес на чаше Господа»⁹. Таким образом, католический мыслитель Симон, ставящий на первое место добровольную преданность Богу, безжалостно критикует моральные качества и взгляды Н. В. Гоголя, но, в итоге, признает философию смирения, исповедываемую русским православным писателем. Понятно, что подобная точка зрения была совершенно неприемлема для советского, марксистско-ленинского литературоведения, также критиковавшего религиозное мироощущение позднего Гоголя, но с совершенно других исходных позиций. И соответственно французская публика совсем по-другому видела творчество позднего Гоголя, чем в эти же годы в России.

Еще один интересный взгляд на философию Н. В. Гоголя представлен в статье Габриэля Матзнеффа «Христос и Дьявол в России. Духовное наследие Гоголя и Бухарева» (1978). Публикация предваряет выход трех книг во Франции: «В тени Гоголя» Абрама Терца, «Александр Бухарев» Элизабет Бехр-Сигель и «Дневник» Анны Достоевской. В статье подчеркивается, что именно Гоголь «решительно порвал с Вольтером и Гете и освободил русскую литературу от лоскутов¹⁰ европейского гуманизма, в которые она была завернута как мумия. Гоголь первый предчувствовал конвульсивные кризисы и хаотичные столкновения, которые в скором времени потрясли Россию»¹¹. И главное, на чем акцентирует внимание автор статьи Габриэль Матзнефф, это то, что с Гоголем связано появление образа Христа в русской литературе. «Позднее вся пророческая литература брала свое начало у Гоголя»¹². Восприемником его философско-религиозных идей рецензент называет Бухарева (1824-1871), в монашестве архимадрида Феодора (Правда «Le Monde» не уточняется ни этот факт, ни конкретные положения упомянутого сочинения Бухарева), известного своей работой «О православии в отношении к современности» (1860). В этой связи стоит заметить, что Бухарев действительно вслед за Гоголем продолжает построение системы «православной культуры», считая, что «православию надобно быть как солнцу во всей гражданской жизни, во всем круге наших знаний, искусств, служебных отношений»¹³. Если Гоголь был пророком «православной культуры», то Бухарев дает уже положительное раскрытие православного восприятия современности, которое, в свою очередь, позднее развивали и Владимир Соловьев, и Сергей Булгаков, и Василий Розанов.

Достаточно объемные публикации, посвященные непосредственно личности и творчеству Гоголя, составляют небольшую часть гоголевского досье. ¾ материалов представляют собой отклики на премьеры спектаклей, фильмов по мотивам произведений Гоголя, анонсы на переводы его сочинений. Причем необходимо заметить, что основное внимание отводится не самому писателю, а тем, кто интерпретировал его произведения на сцене и в кино.

Особый интерес «Le Monde» привлекают оперные постановки. Отмечена опера французского композитора Пьера Анселяна (1934-2000) «Записки сумасшедшего» (1975), поставленная театром города Метц, (север Франции). Это оперный дебют Анселяна, написанный в 1968 году. «Я попытался проанализировать условия человеческого существования, современного человека, борющегося со своим одиночеством, своей беспомощностью в попытках найти общий язык с себе подобными», — объясняет композитор¹⁴. По словам автора статьи Жака Лоншана, Анселян уловил тон Гоголя: «очень яркий речитатив рассказывает о приключениях сумасшедшего с карикатурной правдивостью»¹⁵.

Показательно, что даже в 70-е годы в условиях сохраняющегося железного занавеса французская пресса не смогла обойти вниманием успех первой в мире оперной постановки «Мертвых душ», представленной Большим театром (1977). «Обильными овациями, килограммами цветов, брошенных на сцену, нескончаемыми аплодисментами приветствовали премьеру оперы Родиона Щедрина „Мертвые души“ по мотивам Гоголя в Большом театре в Москве» — восторженно начинает журналистка Николь Занд свою корреспонденцию. «„Мертвые души“ — вызов молодежи Большому театру!» — резюмирует она, радуясь за успех двадцатипятилетнего баритона Александра Ворошило (партия Чичикова) и тридцативосьмилетнего Юрия Темирканова, главного дирижера Театра оперы и балета им. Кирова (Мариинский театр), специально приглашенного в Москву для постановки «Мертвых душ».

Великая поэма Гоголя вновь оказывается в поле зрения «Le Monde» в 1983 году, в связи с ее «переводом» на язык драматического театра Мехметом Улюзоем в парижском «Олней-су-Буа». В его постановке гоголевские персонажи предстают как микроскопические насекомые, которые, спасаясь от колоссальной решетки, то поднимающейся, то опускающейся на сцену, пытаются пролезть между прутьями, вскарабкаться на нее, чтобы не быть раздавленными. Рецензент Мишель Курно справедливо упрекает режиссера за чрезмерно вольное обращение с текстом «столь мистического и непостижимого» произведения Гоголя. «В интерпретации Улюзоя ничего не осталось ни от гениальных страниц, которые русские дети знают наизусть, ни от колоссального сломанного белого ствола березы, внезапно появившегося из хаоса заброшенного сада, ни от звуков украинских ночей, ни от мечты о несущейся сломя голову тройки, которая завершает первую часть поэмы, ни от чудесной поэзии в прозе, в которой воплощается для советских людей чуть ли не судьба народа»¹⁶ — констатирует автор статьи. Правда, нельзя не заметить, что и рецензент несколько неточен в передаче содержания «Мертвых душ», приписывая поэме страницы из «Миргорода» и «Вечеров на хуторе близ Диканьки», воспевающие красоту украинской ночи.

Рекордсменом по упоминаниям на страницах «Le Monde» стал «Ревизор». Отмечены, например, постановки комедии Гоголя в парижских театрах «Де л’Юните» (1975), «Д’Иври» (1980) и «Комеди Франсез» (1991). Первая из них подготовлена театром «Де л’Юните» совместно с театром «Де ля Плен». Уже в программе этого молодого театрального содружества под руководством Ж. Лившина демонстрировались особенности прочтения ими гоголевской комедии: «Необходимо разрушить привычный образ русского общества. Социализму часто приписывают то, что, на самом деле, просто русское»¹⁷. И, судя по рецензии, русские действительно показаны здесь изначально и навечно «обреченными на мнимые загадки славянской души, ностальгию и „ничего“»¹⁸.

Интересна постановка «Ревизора» Антуаном Витез в театре «Д’Иври». Декоратор Клод Лемер расположил на сцене множество зеркал под разными углами так, что зрители видели перед собой свое фрагментарное отражение. Когда же на сцене появлялся актер, отражение его преломлялось в тех же зеркалах. Таким образом, публика видела себя участвующей в действии, а актер одновременно был и собственным зрителем. Журналист Мишель Курно пишет, что просмотр такого «Ревизора» стал для него настоящей пыткой: «Я ощущал себя не в театре, а в какой-то кошмарной лаборатории... Это искривление в зеркалах вызывали у меня судороги и души, и тела»¹⁹. Рецензент признается, что в антракте после второго акта он спешно покинул театр.

Как и в случае с оперными постановками, французская газета отмечает не только гастроли русских в Париже и постановки по произведениям Гоголя в национальных театрах Франции, но и следит за театральной жизнью в Советском Союзе. Так, например, в апреле 1982 года московские гастроли театра имени Кирова, представившего публике балет «Ревизор», освещаются одним из первых редакторов «Le Monde» Оливье Мерланом, который высоко оценивает мастерство ленинградской балетной труппы под руководством Олега Виноградова: «Хореография групповой пантомимы воскрешает в памяти Ролана Пети, гротескные фигуры — Феллини... Эта живопись пленяет нас как своей исторической аутентичностью, так и ярким национальным исполнением русских танцовщиц, которые восхищают своими костюмами, ярким макияжем, железными ляжками и динамичной экспрессией, которой нет равных»²⁰ — пишет Оливье Мерлан в характерном для газеты аналитическом и одновременно эмоциональном стиле.

В «Ревизоре» «Комеди Франсез» Хлестаков предстает как «прекрасный поэт-обманщик». «Его обман бесконечно размножается. Но разве само искусство не содержит в себе зерно обмана? Распространение этого обмана — не является ли оно сутью, моральным законом и конечной целью акта творения?» — таким вопросом задается рецензент Люсьан Пинтилье. В итоге он приходит к выводу, что Хлестоков — это и есть сам Гоголь, явно огрубляя замысел писателя, который, как известно, считал необходимым подчеркнуть, что Хлестаков есть в каждом из нас, но все же не отождествлял себя со своим героем.

Значительная часть заметок посвящена гоголевскому Петербургу. «Le Monde» выделяет радиопередачу «Литературный Петербург XIX века» (1979). Этот радиопроект был подготовлен известными специалистами по русской литературе Жаком Като и Жаном Монталбетти и рассказывал о Петербурге Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя. «Le Monde» отмечен так же выход художественного фильма сценариста Шанталя Реми и известного французского режиссера Пьера Баделя по мотивам «Портрета» (1980). Анонсируется и выход перевода «Петербургских повестей» в издательстве «Folio» (1997).

Первое и единственное интервью в гоголевском досье взято у известного советского мультипликатора Юрия Норштейна, который в июне 1989 года выпускает свою знаменитую «Шинель». Интервью с метром российской мультипликации предваряет ретроспективу его работ, представленную в кинозале Лувра. Норштейн рассказывает, что «Шинель» потрясла его еще в детстве. «Это было не эстетическое потрясение, а скорее ужас, резюмирующийся для меня в словах Акакия Акакиевича: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»²¹

Одна из последних гоголевских публикаций в «Le Monde» датирована 17 ноября 2005 года и приурочена к совместной постановке оперы «Нос» Д. Д. Шостаковича петербургским Мариинским театром и парижской Оперой Бастилии в рамках празднования столетнего юбилея композитора, которое стало заметным событием Дней России в Париже. В столицу Франции «Нос» впервые был привезен Борисом Покровским в 1981 году, что так же освещалось газетой, а 10 лет спустя парижская публика вновь смогла увидеть знаменитую оперу — на этот раз в постановке Юрия Александрова. «Клоуны на сцене, громадные дома Петербурга, перевернутые с ног на голову, кислотное освещение и какофония под руководством Валерия Гергиева» — так «Le Monde» описал последнюю оперную интерпретация гротеска Гоголя.

Материалы, опубликованные в «Le Monde» за последние 30 лет, в которых так или иначе говорится о Гоголе и его произведениях, показывают, что интерес французских и шире европейских деятелей искусства, журналистов, аудитории к жизни и творчеству великого русского писателя (заметим, довольно настороженно относившегося к Западу, особенно к Парижу) неизменен, причем количество публикаций до начала перестройки (1985) в два раза превышает количество статей, вышедших после 1985 года (13 и 7 соответственно). При этом закономерно, что подавляющее количество материалов обращено к произведениям, относящимся к зрелому периоду творчества Гоголя, когда на первый план выходят не малороссийская, а общероссийская и общечеловеческая тематика.

Как уже было отмечено, самое часто упоминаемое произведение Гоголя во французской газете — комедия «Ревизор». Это подтверждает тот факт, что тема злоупотреблений бюрократии, человеческой несостоятельности и пошлости господствующих сословий оказывается интересна не только для современников и соотечественников Гоголя, но и для зарубежной аудитории, в том числе современной. Правда, иногда французские деятели искусства и журналисты готовы видеть в этой гениальной и соответственно многогранной пьесе исключительно проблему русского национального характера.

Анализ публикаций «Le Monde» о театральных постановках гоголевских произведений показывает, как велико количество именно оперных интерпретаций. Скорее всего, это можно объяснить тем, что музыка способна говорить без слов, делая не столь существенной проблему перевода с одного национального языка на другой, и позволяя сконцентрировать силы художников на «переводе» произведения с языка одного вида искусства на язык другого.

Необходимо также заметить, что большое внимание французская пресса уделяет анализу философских и религиозных взглядов Гоголя. Хотя с ее оценками далеко не всегда можно согласиться, они, тем не менее, представляют интерес, особенно те, которые были высказаны в годы, когда в силу известных обстоятельств, религиозные взгляды Гоголя еще не могли глубоко изучаться и открыто обсуждаться отечественными литературоведами.

Материалы гоголевского досье различны по информационному поводу, по отразившимся в них религиозным, политическим и литературным взглядам на Гоголя. Но автор каждой из них в меру своих возможностей стремился не только ответить на информационные запросы общества, но и серьезно познакомить читателей с Гоголем, его многогранным и противоречивым творчеством, проанализировать современные, часто очень спорные интерпретации его произведений как в России, так и, главным образом, во Франции. Соответственно все они в большей или меньшей степени способствовали сближению культур, их языков, будь то язык той или иной нации, эпохи или вида искусства.

Примечания

1. Более ранние материалы газеты, хранящиеся в закрытом для широкого доступа архиве, в данной статье не рассматриваются.

2. «Gogol» d’Henri Troyat par Pierre-Henri Simon de l’Academie Francaise / Le Monde, 21 mai 1971.

3. Там же.

4. Там же.

5. Там же.

6. Труайа А. Николай Гоголь, Эксмо, М., 2004, с. 634.

7. Slave — скорее всего, Симон имеет ввиду «православной форме».

8. «Gogol» d’Henri Troyat par Pierre-Henri Simon de l’Academie Francaise / Le Monde, 21 mai 1971.

9. Simon P-H. Ce que je crois. Editions Grasset, Paris, 1966, p.5.

10. Bandelette — (фр.) повязка, ленточка, полоска.

11. Matzneff G. Le Christ et le diable en Russie / Le Monde, 5 mai 1978.