К вопросу об апокрифических рассказах о Гоголе
Белоногова В. Ю. (Нижний Новгород), к.ф.н., доцент Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского / 2007
Опубликованный в четырех осенних номерах петербургской «Газеты А. Гатцука» за 1883 год рассказ «Путимец» его автор Н. С. Лесков сопроводил подзаголовком «Из апокрифических рассказов о Гоголе». Он повествует о том, как однажды во время летних вакаций на последнем уже году обучения в Нежинской гимназии отправился молодой Гоголь с приятелем-однокашником в некое малороссийское село. Погостить к тамошним помещикам, дальним родственникам приятеля. Утомленные зноем и нескончаемым спором о душевных качествах хохлов и кацапов, который вели они по дороге, путники остановили бричку в проезжей деревне у постоялого двора, чтобы напиться холодного молока из погреба.
Их встретил красивый старик-хозяин (как раз из кацапов). «Гостомысл», — сказал залюбовавшийся им Гоголь. Выпили по кувшину молока. Разговорились о том, о сем. А когда спросили о цене, ужаснулись. Рубль! Приятель начал ругаться, называя хозяина мошенником. А Гостомысл им хладнокровно: «Не спрося цену, не пили бы». Посовещавшись в сторонке с приятелем, Гоголь обратился к торговцу: «Не обижайтесь, мой друг думал, что за один кувшин — рубль, это дорого. А за два — нормально. В других селах с нас по 75 копеек за кувшин брали. А у вас всего-то 50 копеек. Всех дешевле. Спасибо вам большое!» Расплатились и уехали. Гоголь, довольный, потирал руки. «Вот погоди, — сказал он расстроенному приятелю, — он сам себя за нас высечет...»
Несколько дней в хлебосольном помещичьем доме пролетели незаметно. На обратном пути заехали к давешнему постоялому двору. Издалека еще увидели на крыльце хозяина. С перевязанной полотенцем головой. Заметив их, Гостомысл, или Путимец, как он сам себя назвал им при первой встрече, ушел в дом. Молока из погреба вынес им его внучок Егорка. «Сколько стоит кувшин?» — «Сколько дадите». — «Гривенника хватит?» — «Довольно будет». Соседи рассказали им потом, как на другой после их покупки день ехали мимо два офицера. Выпили они молока. А когда хозяин потребовал с них рубль за кувшин, жестоко его «оттузили». И пустой кувшин о его голову разбили. «А что я тебе говорил», — сказал приятелю Гоголь. Только теперь на глазах у него были слезы. И промолчал он всю обратную дорогу до самого Нежина.
Лесков резюмировал этот случай так: «Не с этой ли встречи с Путимцем пошли клубиться в общих очертаниях художественные облики, которые потом в зрелых произведениях Гоголя то сами себя секли, то сами над собою смеялись»1. Гоголь пожалел торговца, над которым так жестоко подшутил, и верил, что тот раскается в своей жадности. Грешить и каяться — вечный удел русского человека. В этом и убеждал своего попутчика Гоголь в дорожном споре о хохлах и кацапах, как рассказывал об этом его повзрослевший однокашник. Но рассказ на этом не заканчивается.
Уже после смерти Гоголя человек, от которого эту историю услышал сам Лесков, будучи в тех же местах, заехал на постоялый двор Путимца. И оказалось, что бывший торговец жив, но забросил коммерцию и подался на Селигер в Нилов монастырь, где чистит теперь самые поганые ямы, «облегаясь пазухами об острые крючья», чтобы угодить господу и отмолить грехи. А рассказал об этом повзрослевший Егорка, которому дед оставил дом и постоялый двор. И смотрел он «таким же красавцем и таким же дельцом», как когда-то дед. «Придет, наверно, и для него еще иная пора, — заканчивается рассказ, — когда и он, может быть, „потруднится“ и все, что в свое время нагрешит, то пойдет исправлять, „облегаясь пазухами об острые крючья“»1.
Говоря об истории возникновения этого сюжета и о его источниках, повествователь Лескова в первых же строках приводит цепочку рассказчиков, по которой дошли до него, якобы, описываемые дальше события. Здесь и художник И. В. Гудковский, и малороссийский поэт-патриот Черныш, и некий его родственник, гоголевский однокашник по Нежинской гимназии. Известно, что короткий знакомец гоголевского семейства Василий Иванович Черныш был отчимом гимназического приятеля Гоголя Александра Данилевского. Имение Черныша Толстое находилось неподалеку от Васильевки. Теоретически спутником Гоголя в той поездке мог быть и А. Данилевский, и родной сын отчима Данилевского Петр Баранов, тоже нежинский гимназист, вместе с которым Данилевский и Гоголь часто ездили на вакации. Но, строго говоря, это для автора опубликованного в «Газете А. Гатцука» рассказа — неважно. Вот почему спутник Гоголя в рассказе называется то «родич Черныша», то «Черныш». Личность «приятеля», от которого услышал историю писатель, тоже не прояснена.
Лесков дает читателю понять, что автор рассказа — народ. Он знал Малороссию не понаслышке. С 1849 по 1861 год жил там. И со знанием дела рассказывает о том, как любили Гоголя в Малороссии. Когда Гоголь умер, «в России о нем тужили только люди, умевшие понимать его литературное значение, а в Малороссии его оплакивали люди даже самой обыденной образованности»1. Лесков говорит о том, как сердились малороссы на Белинского за его нападки на Гоголя, о том, что Гоголя там любили как своего и скорбели о нем. И места, связанные с ним, получали святость и обрастали легендами.
Одной из таких полулегенд-полубылей могла быть и история, рассказанная в «Путимце». «Рассказ не представляется мне несомненным, но событие это кажется мне и не совсем выдуманным», — уклончиво говорит Лесков. Первая часть истории, связанная с гоголевской шуткой над хозяином постоялого двора, вполне могла случиться в действительности. Очень это похоже на склонного к розыгрышам «веселого меланхолика». Хотя прямые отсылки к тексту «Ревизора» («то сами себя секли, то сами над собой смеялись») уже и здесь говорят об известной тенденциозности повествования.
Вторая же часть, связанная с раскаянием и «исправлением» грешника, вся насквозь окрашена более поздним восприятием творчества и личности Гоголя. Юный Гоголь в рассказе верит в то, что Путимец раскается в своей жадности. И рассказчикам (в передаче Лескова) так хочется, чтобы Гоголь-провидец оказался в этой своей уверенности прав, что они, по существу, «дописывают» историю в духе позднего Гоголя-богоискателя, автора «Выбранных мест из переписки с друзьями». Отсюда и мотив «обольщения богатством», и мотив религиозного покаяния, и гоголевская мысль о том, что случившееся с ними на постоялом дворе — «не случайное происшествие, а роковое откровение, и притом откровение, имеющее таинственную цель просветить его именно (Гоголя. — В. Б.) ум»1.
Гоголь из легенды о Путимце — народный Гоголь (он беседует в помещичьем доме, где гостят они с приятелем, со старым слугой Харитоном, с няней-орловкой, записывает народные песни и прибаутки). Это набожный Гоголь (он после обеда в гостях просится в детскую посмотреть, как молятся дети, он сам молится всю ночь напролет и раскаивается в своей злой шутке). Это добрый Гоголь (он жалеет всех и готов плакать над всеми «обольщенными богатством»).
Безымянные создатели устного рассказа, переданного Лесковым (или стилизованного им под устный народный рассказ собственного произведения), идеализируют любимого писателя. Творят о нем миф как о писателе-провидце, носителе некоей мудрости свыше, продолжая собственно гоголевские мысли об исключительной миссии писателя в мире, о магической силе писательского слова. По существу, они «дописывали» тут за него и его главного героя Чичикова, который непременно должен был покаяться в грехах и исправиться, став добродетельным человеком.
Рассказ о Путимце несет в себе явные черты предания с его установкой на историческую достоверность и с его главным назначением сохранения памяти о национальной истории, в данном случае, вписывания в национальную историю судьбы Гоголя-малоросса. И одновременно черты притчи с совершенно очевидной тут назидательностью и философским обобщением.
Сам Н. С. Лесков в 1880-е годы был захвачен стремлением как раз в условной притчевой форме выразить важные нравственные и философские проблемы времени. Он часто обращается в это время к материалу религиозных сказаний, к патериковым легендам («Сказание о Феодоре-христианине и Абраме-жидовине», 1886, «Легенда о совестном Даниле», 1888 и т. д.). И будучи, по сути своей, писателем-проповедником, как и поздний Гоголь, он тоже видел свою задачу в борьбе с крепнущим «меркантилизмом совести» и проводил в своей галерее «праведников» и в притчах своих мысль о личной нравственной ответственности каждого человека перед миром. Это предопределило и обращение Лескова к образу Гоголя в «Путимце». И именно в форме апокрифического народного рассказа с его обобщенной народной мудростью.
Вместе с тем автор публикации в «Газете А. Гатцука» привнес в апокриф явно профессиональные писательские приемы, задавая раму произведения. Лесков дает рассказу эстетически значимое заглавие, заглавие-образ «Путимец», потому что, назвав себя «путимцем», то есть человеком, севшим при дороге, при пути, герой-трактирщик, конечно, указал на некую свою причастность к жизненному пути множества проезжавших людей, к земному пути человека как такового. Потом Лесков дает подзаголовок, позиционирующий его как автора по отношению к источнику сюжета.
Он намеренно заостряет образ внука Путимца Егорки, чтобы подчеркнуть преемственность и «заобщить» образ русского человека, чей удел — грешить и каяться. Поэтому подросший внук, рассказавший «приятелю» Лескова о судьбе Путимца, «смотрел таким же красавцем и, кажется, таким же дельцом, как в былую пору был его дедушка». Пройдет время, и он нагрешит и пойдет исправлять грехи, «облегаясь пазухами об острые крючья».
И в итоге мораль: «Всякая боль своего врача ищет, и всякому достойно позаботиться о том, чтобы хорошо кончить. Хорошо же, по некоему старому присловию, не всегда то, что действительно хорошо, а то, что человек за хорошее почитать склонен»1. Идея нравственного совершенствования в духе Гоголя и одновременно близкая самому Лескову.
Наконец, рассказ «Путимец» — это еще и своего рода литературный портрет Гоголя, создаваемый писателем Лесковым. Жанр воспоминаний Лескова о современниках определен современным исследователем его творчества как «биографо-апокрифический»1. Обратимся, например, к очерку «Товарищеские воспоминания о Павле Ивановиче Якушкине», опубликованному среди других воспоминаний современников об известном ученом-фольклористе и писателе в посмертном издании его сочинений 1884 года. В этом сугубо документальном по жанру произведении Лесков воспроизводит социально-психологический тип русского интеллигента, который воплотился, по мнению писателя, в личности Якушкина. И создавая образ реального человека, Лесков не претендует на его полноту, а выстраивает его в соответствии с собственной идеей о типе русского национального «проповедничества». Поэтому он отказывается, например, от оценки собирательской, научной, публицистической деятельности Якушкина. Он творит собственную легенду о Якушкине-праведнике, действующем по воле высших сил. Он у него «божий человечек», обобщенный образ.
Что-то подобное происходит, возможно, и в апокрифическом рассказе Лескова о Гоголе. Лесков, в каком-то смысле, намеренно участвует в творении народной легенды о Гоголе, придавая ей художественную завершенность и выразительность. История о Путимце, как в фокусе, собрала всю жизнь Гоголя, который шутил, разыгрывал и высмеивал зло в начале творческого пути, а в зрелые годы раскаивался и переоценивал свое раннее творчество. «Если бы появилась такая моль, которая съела бы внезапно все экземпляры „Ревизора“, а с ними „Арабески“, „Вечера“ и всю прочую чепуху <...> — я бы благодарил судьбу» (XI, 84). Каялся в своих «дурных делах» сам и звал к покаянию соотечественников. И в «Путимце» говорит о том, что нужен здоровый смех, нужно обличенье в душевной мерзости, но не насмешка.
Рассмотренный пример писательского обращения к устным рассказам, народным преданиям и апокрифам о Гоголе, как мне кажется, представляет интерес, во-первых, как пример широкой народной мифологизации его образа, а, во-вторых, как несомненное свидетельство нравственного авторитета Гоголя среди мастеров русской литературы на протяжении всего XIX столетия.
Примечания
1. Лесков Н. С. Собрание сочинений: В 11 т. Т. 11. М., 1958. С. 68.