Использование фольклора в творчестве О. М. Сомова и Н. В. Гоголя

Он человек с отличными дарованиями и знает Малороссию, как пять пальцев; в ней воспитывался, а сюда приехал не более, как года три тому назад.¹

Такими словами Орест Михайлович Сомов рисует «литературный портрет» Гоголя в письме к «земляку» М. А. Максимовичу, собирателю и издателю знаменитого сборника «Малороссийские песни».²

Сомов родился в Харьковской губернии в 1793 году. В нескольких сотнях километров, спустя шестнадцать лет, появился на свет Николай Васильевич Гоголь, родившийся в Миргородской области Полтавской губернии. Оба украинца вскоре оставили родную землю, чтобы переехать в Санкт-Петербург, где начали блестящую литературную карьеру, не забывая, впрочем, своих корней.

Переехав в Петербург в 1817 г., за десятилетие до Гоголя (1829), Сомов завязывает отношения с А. А. Дельвигом и пушкинским кругом литераторов только к концу 1826 г. (т. е. почти одновременно с Николаем Васильевичем).³ Тогда же он становится и одной из центральных фигур украинского литературного землячества в Петербурге: поддерживает дружеские отношения с Н. А. Цертелевым, популяризирует в столице творчество И. П. Котляревского, записывает тексты украинских народных песен, стремится сблизить Гоголя и М. А. Максимовича на почве общих для них этнографических и фольклорных интересов. Вот еще цитата из вышеупомянутого письма:

Я познакомил бы вас, хоть заочно [...] с одним очень интересным земляком — Пасечником Паньком Рудым, издавшим «Вечера на хуторе», т. е. Гоголем-Яновским. [...] У Гоголя есть много малороссийских песень, побасенок, сказок и пр. и пр., коих я еще ни от кого не слыхивал, и он не откажется поступиться песнями доброму своему земляку, которого заочно уважает. [...] В прошлогодних или лучше в нынешних Цветах (т. е. в «Северных цветах» на 1831 г.) был его отрывок из романа, а в Газете (т. е. в «Литературной газете») моей было тоже несколько статей его.⁴

Здесь речь идет об историческом романе «Гетман» и о ряде статей и художественных фрагментов Гоголя, появившихся в изданиях Дельвига именно в период сотрудничества с Сомовым. Одновременно и Орест Михайлович уделяет внимание гетманщине в своих повестях и главах романа, посвященных малороссийскому разбойнику Гаркушке (а украинскими сюжетами писатель продолжает заниматься до своей смерти ). С 1825 по 1833 г. выходят из-под его пера (в основном издаваемые под псевдонимом Порфирий Байский): «Гайдамак» (малороссийская быль),⁵ «Юродивый» (малороссийская быль), «Русалка» (малороссийское предание), «Сказки о кладах», «Купалов вечер» (из малороссийских былей и небылиц), «Киевские ведьмы», «Недобрый глаз» (малороссийское предание).⁶ В то же время Гоголь в различных статьях и в своей переписке демонстрирует интерес к Малороссии, а в период с 1830 по 1832 годы сочиняет оба тома «Вечеров на хуторе близ Диканьки».⁷

Сомнения нет в том, что Сомов и Гоголь действительно были знакомы: они читают и пишут в одних и тех же журналах, занимаются схожими темами и трансформируют в литературу фольклорное наследие повседневной и праздничной Украины (черты и ведьмы, чумаки и казаки-пьяницы, красотки и бодрые парни). Литературные и «нелитературные» отношения между этими двумья авторами были уже давно определены исследователями,⁸ хотя еще нет сравнительно-филологического анализа их творчества. В этой статье я бы хотела непосредственно сравнить некоторые отрывки сомовского цикла, посвященного Гаркуше, и «Вечера» Гоголя, т. к. в них можно заметить существенно близкие черты: от языкового родства до использования единых структурных характеристик и одинаковых тем и приемов.

1. Как Сомов в «Гайдамаке», так и Гоголь в «Вечерах» вставляют в русский текст столь многочисленные украинизмы, что вынуждены объяснять их публике. В комментарии к новому полному собранию сочинений Гоголя мы читаем о том, что именно у Сомова этнографический малороссийсский колорит становится «осознанным принципом» и «непременным атрибутом текста».⁹ В конце своего текста Сомов добавляет некоторые «примечания», поясняющие украинские слова и реалии, в числе которых объяснения украинских терминов «бандура», «батог», «оселедец», «свитка», «ятка». Эти слова встречаются, наряду со многими другими, и в словаре, помещенном Гоголем в конце предисловия к обоим томам «Вечеров». В первом из них Гоголь пишет:

На всякий случай, чтобы не помянули меня недобрым словом, выписываю сюда, по азбучному порядку, те слова, которые в книжке этой не всякому понятны. [ПСС I, 107]

Если в общем контексте «Вечеров» украинизмы, которые нуждаются в металингвистическом объяснении (отдельные слова, поговорки, строфы песен), производят на читателя эффект «остранения»¹⁰, то переход Фомы Григорьевича с русского языка на украинский создает комический эффект :

Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль. Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки в голови! [«Вечер на кануне Ивана Купала», ПСС I, 138]

«Фома Григорьевич, Фома Григорьевич! А нуте яку-небудь страховиннуказочку! А нуте! А нуте!» [«Пропавшая грамота», ПСС I, 181]

Как мы увидим в дальнейшем, этот прием будет вновь широко использован обоими авторами, а обращение к фольклору зачастую будет иметь комический оттенок.¹¹

2. На украинизком языке у обоих писателей мы находим и эпиграфы, взятые из самых различных источников.

Использование эпиграфов, или межтекстуальность, было широко распространено в литературе начала девятнадцатого века (достаточно упомянуть, что «Выстрел» Пушкина ссылается на «Вечер на бивуаке» Бестужева, который, в свою очередь, «опирается» на «Песню старого гусара» Дениса Давидова). Рассуждения Шкловского о «Капитанской дочке» показывают, как эпиграф, которым является «парадное платье прозы», имеет различные связи (пародийные, оппозиционные, последующие), с текстом, которому предшествует и, чтобы «расшифровать» его, необходимо «актуализировать» все произведение, из которого он взят.¹²

Сомов пользуется эпиграфами во всем цикле «Гайдамак», а в «Вечерах» Гоголь прибегает к тому же приему в «Сорочинской ярмарке»; повесть разделена на тринадцать глав, каждой из которых предшествует цитата. Источники обоих писателей псевдо-народные («Энеида» Котляревского, сказки Артемовского-Гулака), или народные (колядки, предания, сказки, поговорки, песни и свадебные песни, думы). Интересно идентифицировать и анализировать во взаимосвязи с текстом, которому они предшествуют, эпиграфы, отобранные Сомовым для «были» «Гайдамак». Их четыре, и они симметричны: два взяты из Котляревского а два из дум, собранных Цертелевым в 1819 году.¹³ Аналогичное исследование должно быть проведено и в отношении Гоголя, который для последней главы «Сорочинской ярмарки» избирает ту же цитату из той же свадебной песни, которую взял Сомов для Ш-ей главы романа «Гайдамак»; и это не случайно: ведь оба текста заканчиваются свадьбами главных персонажей¹⁴:

Не бiйся, мотiнко, не бiйся, / В червонi чобiтки обуйся. / Топчи вороги / Пiд ноги; / Щоб твоi пiдкiвки / Бряжчали! / Щоб твоi вороги / Мовчали!

Изложение этого вопроса требует дополнительного времени. Здесь отмечу только, что как Сомов, так и Гоголь включают строки из некоторых дум и в сам текст. См. «Гайдамак» (быль) Сомовa:

Он <т. е. Пан Ладович> ввел в гостиную слепца-бандуриста, [...] и вежливо пригласил гостей своих послушать веселых дедовских песен и стародавних былей. [...] Певец повествовал о быстром набеге гетмана Хмельницкого на союзную Польше Молдавию [...] и заключил песнь свою обращением к славе Гетманщины:

Громкие знаки одобрения и восторга раздались по светлице. Между ними прорывались и вздохи на память старой Гетманщине, временам Хмельницкого, временам истинно героическим, когда развившаяся жизнь народа была в полном соку своем, когда закаленные в боях и взросшие на ратном поле казаки бодро и весело бились с многочисленными и разноплеменными врагами, и всех их победили.¹⁵

В «Страшной мести» Гоголь дословно цитирует Сомова, превращая в прозу его думу о Богдане Хмельницком: его бандурист, разумеется, слепой, поет о былой славе, о том, как «не дать себе на смех» и «топтать под ногами неприятелей»:

В городе Глухове собрался народ около старца бандуриста и уже с час слушал, как слепец играл на бандуре. Еще таких чудных песен и так хорошо не пел ни один бандурист. Сперва повел он про прежнюю гетьманщину, за Сагайдачного и Хмельницкого. Тогда иное было время: козачество было в славе; топтало конями неприятелей, и никто не смел посмеяться над ним. [ПСС I, 279]

Гоголь прибегает к теме славного бойца «на ратном поле», и, следовательно, раненого, в песне «Бiжить возок кривавенький», вставленной в ту же повесть, которую поет уже впавшая в безумство Катерина. Однако, песня заканчивается совсем не героическим образом:

Комический (и, по мнению Максимовича, «непристойный») эффект концовки, совершенно не соответствующий трагичности песни, напоминает шутучную мораль пародийной повести Сомова «Оборотень» (который, в свою очередь, намекает на конец пушкинской поэмы «Домик в Коломне»):

Многие той веры, что после всякой сказки, басни или побасенки должно непременно следовать нравоучение; [...] Что до меня касается — я ничего не умел к ней придумать, кроме следующего наставления, что тот, у кого нет волчьей повадки, не должен наряжаться волком. [БиН 155]¹⁶

Однако, интерес Гоголя к думам был настолько искренним, что он возвращался неоднократно к этой теме, а в 1834 году посвятил ей статью «O малороссийских песнях», в которой мы читаем:

Песни для Малороссии — все: и поэзия, и история, и отцовская могила. Кто не проникнул в них глубоко, тот ничего не узнает о протекшем быте этой цветущей части России. [...] Когда он хочет узнать верный быт, стихии характера, все изгибы и оттенки чуств, волнений, страданий, веселий изображаемого народа, когда захочет выпытать дух минувшего века, общий характер всего целого и порознь каждого частного, тогда он будет удовлетворен вполне: история народа разоблачится перед ним в ясном величии. [...] Ничто не может быть сильнее народной музыки. [ПСС VIII, 91 и 96]

3. «Вечера» и цикл, посвященный «Гайдамаку» имеют схожую структуру, сюжеты и мотивы.

Сомов, умерший преждевременно в 1833 году, не написал ни одного сборника с фиктивными издателем и рассказчиками. Однако, в своих произведениях он характеризует стиль каждого героя: только лишь в «Гайдамаке» (быль) сожительствуют язык чумаков, евреев, цыган, гайдамаков и даже красноречие старца Питирима. Форма и приемы «Вечеров» более проработаны: Гоголь воображает издателя (Рудого Панька), который в своих предисловиях представляет истории некоторых сказителей и рассказчиков: дьяка Фомы Григорьевича и его покойного деда, панича из Полтавы, повествователя «страшных историй», Курочки из Гадяча.

Один из главных принципов «Вечеров» — это «удовольствие рассказывать», каторое встречается и в других собраниях того периода (см. В. Т. Нарежный, «Славянские вечера», 1809; А. Погорельский, «Двойник или Мои вечера в Малороссии», 1828) или в отдельных повестях (см. П. А. Катенин, «Старая быль», А. А. Бестужев, «Вечер на бивуаке»). Тот же принцип используется Сомовым в «Ночлеге гайдамаков», в котором, сидевший около огня, беззаботный Лесько рассказывает анекдот, пародирующий «ужасные истории», а Закрутич, открыв тайну своей жизни, начинает недорассказанную страшную быль.

Сцены, описанные авторами, происходят где-то между Малороссией и Украиной, и обозначены, в большинстве случаев, с большой точностью: как «Гайдамак» (быль) Сомова открывается точным указанием хронотопа («в это время в Королевце собиралась Воздвиженская ярманка»), так в «Сорочинской ярмарке» место действия указано прямо в названии.

Описания ярмарки также схожи: мы видим (и «слышаем») чумаков «и длинные их обозы, с московскими товарами», людей различной национальности (украинских казаков, евреев, цыган), цветные ятки и «звуковые впечатления» (разные крики, шум и «нестройные говоры»):

(Сомов): По грязным улицам тянулись длинные обозы; чумаки с батогом на плече шли медленным шагом подле волов своих [...]. Русские извозчики без пощады погоняли усталых лошадей, суетились около телег, навьюченных московскими товарами, кричали и ссорились. В ятках на площади толпились веселые казаки в красных и синих жупанах и те беззаботные головы, кои, уставши чумаковать, пришли к ярманке на родину попить и погулять; одни громко рассуждали о старой гетманщине, другие толковали про дальние свои чумакованья на Дон за рыбою и в Крым за солью. Крик торговок и крамарей, жиды с цимбалами и скрыпками; цыгане с своими песнями, плясками и звонкими ворганами, слепцы-бандуристы с протяжными их напевами — везде шум и движение, везде или отголоски непритворной радости, или звуки поддельного веселья. Огромные груды арбузов, дынь, яблок и других плодов, коими небо благословило Малороссию и Украину, лежа рядами на подстилках по обе стороны площади, манили взор и вкус и свидетельствовали о плодородии края. [БиН 21-22]

(Гоголь): Дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, [...]. Весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит. Шум, брань, мычание, блеяние, рев — все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки — все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. [...] Но и тут [...] она <и. е. Параска> находила себе много предметов для наблюдения: [...] как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя. [ПСС I, 112 и 115-116]

В «фантастическом пространстве» ярмарки в обоих случаях происходит «необыкновенное событие»: появление гайдамака Гаркуши у Сомова и «дьявола в красной свитке» у Гоголя. Описания этих персонажей очень похожи: странность их фигур и необыкновенность силы, их проницательные, «живые как огонь» глаза и смуглое лицо. Не случайно и то, что оба они появляются под «чужой личиной», Гаркуша — в виде чумака, а Дьявол — цыгана:¹⁷

(Сомов): Поодаль человек среднего роста, в простой чумацкой свите с видлогою стоял, опершись на батог. [...] Вид этого человека с первого взгляда не обращал на себя внимания, но, всмотревшись пристальнее, ие скоро можно было отвести от него глаза. [...] Смуглое лицо, правильные черты, орлиный нос, нагибавшийся над черными усами, и быстрые, проницательные глаза обличали в нем ум, сметливость и хитрость, а широкие плечи и грудь, крепкие, жилистые руки и богатырское сложение тела ясно говорили о необыкновенной его силе. В движениях и поступках его, даже в самом спокойном положении, видны были решительность и смелость. Ему казалось от роду не более сорока лет, но или сильные страсти, или заботы побороздили уже чело его морщинами. [БиН 22]

(Гоголь): В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие [...]. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов — все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя костюма. [ПСС I, 121]

Приведу еще один пример. В конце 1829 г. Сомов издает «Русалку» и «Сказки о кладах»; через несколько месяцев, в начале 1830 г., появляется повесть Гоголя с тем же сюжетом, «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала», имеющая много общих черт и мотивов с только что упомянутыми произведениями Сомова:

(Сомов, «Сказки о кладах»): «Что же мне прибудет, дедушка, если я отыщу папоротниковый цвет?» — «Носи его в ладонке, на груди: тогда все клады и все подземные богатства на том месте, где будешь стоять или ходить, будут перед тобой как на ладони. [...] Чтоб вы ни видели, ни слышали — будьте как без глаз и без ушей. Не оглядывайтесь назад, не слушайте ничего и не откликайтесь на зов» [БиН 177-179].

(Гоголь, «Вечер на кануне Ивана Купала»): «Смотри, Петро, ты поспел как раз в пору: завтра Ивана Купала. Одну только эту ночь в году и цветет папоротник. [...] Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила, вырвать только один. Только же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось; тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу не снилось». [ПСС I, 143-145 и 150]

Однако, вопрос сомовского воздействия на Гоголя остается довольно сложным: хотя, по всей видимости, работа над «Бисаврюком» к концу 1829 г. уже почти окончена, Орест Михайлович успел уже «намекнуть» на «папоротниковый цвет» и «Иванов день» гораздо раньше своего земляка. В «Гайдамаке» (быль) Гаркуша «приковывает жадное внимание» окружающих своим «умным и живым разговором» и страшной былью своего покойного деда (и покойный дед Фомы Григорьевича в «Вечере накануне Ивана Купала» тоже «умел чудно рассказывать» истории, «от которых всегда дрожь проходила по телу, и волосы ерошились на голове»):

Покойный дед мой [...] часто рассказывал нам, ребятам, страшную быль [...]. Давно, не за нашею памятью, селение, о котором я говорил, было за другими панами. Один из них был человек чудной: не ходил в церковь божию, чуждался людей, считал звезды ночью, собирал росу на заре и папоротниковый цвет под Иванов день. [БиН 33-34]

Рассказанные истории похожи между собой, схож и их эпилог:

Дом сгорел дотла, а с ним и все, что в нем было. [БиН 34]

Вся хата полна дыма, и посередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. [ПСС I, 150]

Тем не менее, конечный результат различен: у Сомова Гаркуша избегает ареста, благодаря своему хорошо подвешенному языку, который очаровывает слушателей, а у Гоголя Петрусь становится жертвой своей же злобы.

Различно и описание авторами русалки: прежде всего, у Сомова Горпинка становится русалкой из-за измены ветреного «ляха-иноверца» Казимира Чепки, а у Гоголя «Утопленница» кончает с собой из-за предательства отца, обманутого женой-ведьмой. Кроме того, у Сомова Горпинка уродлива и зла, а у Гоголя утопленница красива и великодушна:

(Сомов): В эту минуту черная свеча догорела, и Горпинка сделалась неподвижною. Лицо ее посинело, все члены окостенели и стали холодны как лед; волосы были мокры, как будто бы теперь только она вышла из воды. Страшно было глядеть на ее безжизненное лицо, на ее глаза, открытые, тусклые и не видя смотрящие! [БиН 141]

(Гоголь): <Из окна> выглянула приветливая головка с блестящими очами, тихо светившими сквозь темно-русые волны волос [...] она качает слегка головою, она машет, она усмехается. [...] Вся она была бледна, как полотно, как блеск месяца; но как чудна, как прекрасна! [ПСС I, 174-175]

Сомов разрабатывает образ русалки и в комическом аспекте. В «Гайдамаке» (быль) еврея Гершко топят из-за того, что он предал Гаркушу, а затем сажают «сушиться под луной» как какую-нибудь, конечно, более привлекательную, русалку:

Эсмань близко, жернов у нас есть... Пустим его греться по месяцу... [БиН 31]

И Гоголь использует некоторые фольклорные мотивы в пародийной манере (или же «полемизируя» со воими современниками).¹⁸ Как отмечает Дж. Страно:

В «Вечерах» «фольклоризм» становится по существу средством повествования, которое ведется под знаком гипербол и гротеска, иронии и смеха, и достигает вершины в словесной архитектуре.¹⁹

Если само название сборника, действие которого происходит на хуторе, вызывает в воображении контекст «деревенский» и намеренно не героический, то в гоголевской переработке «народность» является приемом и становится материалом для создания богатой юмористическими оттенками структуры,²⁰ рассмотрим, например, описание ада и дьявола в «Пропавшей грамоте»:²¹

На деда, несмотря на весь страх, смех напал, когда увидел, как черти с собачьими мордами, на немецких ножках, вертя хвостами, увивались около ведьм, будто парни около красных девушек; а музыканты тузили себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свистали носами, как в валторны. [ПСС I, 188]

Сравним с началом «Оборотня». Орест Михайлович также насмехается над фольклорными «ужасниками»:

Скажу только в оправдание моего заглавия, что я хотел вас подарить чем-то новым, небывалым; а русские оборотни, сколько помню, до сих пор еще не пугали добрых людей в книжном быту. [БиН 145]

Сходство между Гоголем и Сомовым было отмечено Петруниной и в отношении «Ивана Федоровича Шпонки и его тетушки», который совершенно чужд фольклорному контексту «Вечеров»;²² то же касается и других произведений авторов: Манн подчеркивает близость между «Живой в обители блаженства вечного» и «Мертвыми душами».²³ Замечания Петруниной и Манна подтверждают связь между двумя «украинцами», несмотря на то, что между ними существует и значительная разница.

Подход этих авторов к фольклору может быть передан следующими высказываниями. В одном из примечаний к «Сказке о кладах» Сомов пишет:

Читатели, конечно, поняли, что цель сей повести собрать сколько можно более народных преданий и поверий распространенных в Малороссии и Украйне между простым народом, дабы оные не вовсе были потеряны для будущих археологов и поэтов. [...] Сочинитель, знакомый с нравами и обычами тамошнего края, собрал, сколько мог, сих народных рассказов, и, не желая составлять из них особого словаря, решился рассеять их в разных повестиях. [БиН 217]

В противоположность этому, Гоголь воспринимает Сомова как писателя, «принадлежащего двум мирам: читательскому (культурному, петербургскому) и малороссийскому»; но, в то же время, отказывается от сомовского фольклорного этнографизма, или, лучше сказать, использует его для построения сюжета. По мнению Гоголя, народная культура состоит не в том, чтобы собрать воедино предания и верования, не в том, чтобы «описать сарафан», а в том, чтобы создать национальное измерение:

Истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа [ПСС VIII, 51]

Примечания

1. В. В. Данилов, «Из писем О. М. Сомова к М. А. Максимовичу» // «Русский архив», Москва, 1908, №. 10 (т. III), письмо 9. 11. 1831 года, с. 265.

2. Имеется в виду сборник М. А. Максимовича, «Малороссийские песни» (1827 г.), после которого Максимович издавал и «Украинские народные песни» (1834 г.) и «Сборник украинских песен» (1849 г.).

3. См. О. Н. Брaйловский, «Пушкин и Сомов», СПб, 1909; З. В. Кирилюк, «Об авторстве некоторых статей о произведениях Пушкина (к вопросу о принадлежности О. Сомову анонимных статьей, опубликованных в журнале „Северная пчела“ в. 1825-1829 гг.)» // «Русская литература», 1963, № 4; З. В. Кирилюк, «Неосуществленный замысел Пушкина (тайна замысла произведения Самоубийца)», // «Русская литература», 1994, № 1.

4. В. В. Данилов, «Из писем О. М. Сомова к М. А. Максимовичу», указ. прои, с. 265-266.

5. «Звездочка» за 1826 г., для которой предназначал Сомов «Гайдамака», не вышла в свет из-за декабрьских событий; тем не менее, «альманашник» Аладьин (которому Сомов послал «быль» до восстания) напечатал ее в своем «Невском альманахе». Этот сюжет Сомов продолжал разрабатывать еще и в начале 1830-х гг. Вслед за былью он начал «малороссийскую повесть», полагая, что замысел выльется в роман (однако романа так и не создал): «Гайдамак» (отрывок из малороссийской повести), «Северные цветы», 1828 (главы I-III); Отрывок из малороссийской повести: «Гайдамак», «Сын отечества», 1829 (главы ХIХ-ХХI); «Ночлег гайдамаков», «Денница», 1830 (глава ХХVII), см. Н. К. Островская, «Историческая повесть О. Сомова Гайдамак» // «Праси Одеського Державного Университету», 1958, вып. II, с. 43-53.

6. «Юродивый» (малороссийская быль), «Северные цветы», 1827; «Русалка» (малороссийское предание), «Подснежник», 1829; «Сказки о кладах», «Невский альманах», 1830; «Купалов вечер» (из малороссийских былей и небылиц), «Литературная газета», 1831, III, 23; «Киевские ведьмы», «Новоселье», 1833, «Недобрый глаз» (малороссийское предание), «Утренняя звезда», 1833; по поводу этих пройзведений см. З. В. Кирилюк, «Фольклор в творчестве Ореста Сомова» // «Научные доклады высшей школы филологической науки», 1965, № 4; В. Б. Мусий, «Мифологические персонажи в повестиях О. Сомова и украинский фольклор» // «Вопросы литературы народов СССР», вып. 15, Киев, Одесса, 1989; J. Mersereau, Orest Somov: Russian fiction between romanticism and realism, Michigan, Ardis Publishers, 1989; O. Pachlovska, Civiltà letteraria ucraina, Roma, Carocci editore, 1998.

7. В 1830 г. (фев. -мар.) появилась в «Отечественных записках» «Бисаврюк, или Вечер на кануне Ивана Купала. Малороссийская повесть (из народного предания), рассказанная дьячком Покровской церкви»; «Вечера на хуторе близ Диканьки. Повести изданные пасичником Рудим Паньком» были изданы в сентябре 1831 года («Сорочинская ярмарка», «Вечер на кануне Ивана Купала», «Майская ночь, или Утопленница», «Пропавшая грамота»); и в марте 1832 года («Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Иван Федорович Шпонка и его тетушка», «Заколдованное место»).

8. В. В. Гиппиус признал Сомова «прямой предшественник Гоголя» уже в 1924 г. (В. В. Гиппиус, Гоголь, Л., 1924, с. 26; см. В. В. Гиппиус, «Вечера на хуторе близ Диканьки» // «Труды отдела новой русской литературы», М. -Л., 1948, с. 37-38; а, до него В. В. Данилов, «Влияние бытовой и литературной среды на Вечера на хуторе близ Диканьки Н. В. Гоголя», Одесса, 1909). В. Д. Денисов замечает что подпись ОООО «Главы исторического романа» взята из Ореста МихайлОвича СомОва (В. Д. Денисова, Мир автора и мир его героев, СПб, РГГМИ, 2006, с. 39). Другие исследователи в основном обращали внимание на сюжетно-фольклорное сходство их творчества, на их общее «национальное» пройсхождение и на некоторые их «пересечения» на фоне литературно-петербургской жизни. Любопытно отметить, что Сомов хорошо относился к Гоголю, между тем, Гоголь упоминает его в своей переписке всего один раз. По мнению Данилова, Орест Михайлович лично ввел молодого Николая Васильевича в круг «Литературной газеты» (В. В. Данилов, «О. М. Сомов, сотрудник Дельвига и Пушкина, эпизод из истории русской журналистики» // «Русский филологический вестник», Варшава, 1908/3-4) и оказивается единственным критиком, рассмотревшим «будущего поэта» в авторе «Ганца Кюкельгартенa» («Северные цветы» за 1830 год., с. 77-78; он же первый обыграет за маской «Рудого Панька» гоголевский псевдоним, «Русский инвалид», 1831/94), а в 2. 5. 1831 Гоголь пишет А. С. Данилевскому «На первый день мая по обыкновению шел снег, и даже твой Сом<ов> не показывался на улицу» (Н. В. Гоголь, Полное собрание сочинений, тт. I-XIV, М. -Л., АН СССР, 1938-1952, т. Х, 199, далше страницы указанны в тексте). Некоторые работы еще подчеркивают как в отличии от Сомова (которого интересовала прежде всего «экзотика» малороссийско-народного фольклора) Гоголь был далек от романтического этнографизма (М. Б. Храпченко, Избранные труды. Николай Гоголь литературный путь величие писателя, Москва, Наука, 1993, с. 111).

9. Н. В. Гоголь, Полное собрание сочинений и писем, Москва, Наследие, 2001, т. I, с. 594.

10. См. G. Strano, «Linguaggio popolare, gergo letterario e ucrainismi nelle «Veglie gogoliane», «Letterature e lingue nazionali e regionali». Studi in onore di N. Mineo, a cura di S. C. Sgori e S. Trovato, Roma, 1996.

11. Несмотря на то, что по мнению Гиппиуса (В. В. Гиппиус, Гоголь, указ. произ., с. 30) Гоголь в «Вечерах» сближается с украйнско-комической традицией «чуждой его предшественникам, даже Сомову», на мой взгляд и в некоторых произведении Ореста Михайловича можно обнаружить пародиные оттенки (см. дальше).

12. «Эпиграф как бы подготовляет, это как бы указание пути [...]. Эпиграфы, взятые из разных произведений, с разных сторон, с разных точек зрения и по-разному освещают главное событие. [...] Намерение эпиграфа наводили невидимо читателя на высокое чтение» В. Б. Шкловский, Энергия заблуждения. Книга о сюжете, Москва, Советский писатель, 1981, стр. 142.

13. Этот вопрос был рассмотрен мною в монографии, посвященной Сомову. O. M. Somov, Gajdamak, traduzione, postfazione e note di C. Olivieri, Caltanissetta, 2005; по поводу источников см. Н. Цертелев, Опыт собрания старинных малороссийских песней, СПб, 1819 и I. Котляревьский, Енеïда, Киïв, Наукова Думка, 1982 (И. Котляревский, Сочинения, Л., Советский писатель, 1986).

14. Гоголь ввел эпиграфы позже основного текста «Сорочинской ярмарки»; показательно и то, что иногда он (как и Сомов) цитирует разные источники со значительними изменениями. В первом томе Н. В. Гоголь, Полное собрание сочинений и писем, ук. про., с. 703-709., названы все эпиграфы, но вне их первоначального контекста.

15. О. М. Сомов, Были и небылицы, Москва, Советская Россия, 1984, с. 28-29; дальше буду указывать страницы в тексте.

16. Сходство между началами «Оборотня» и «Вечеров» отмечено Гиппиусом уже в 1924 г., ср. «Это что за название? — скажете или подумаете вы любезные мои читатели» (Сомов), «Это что за невидаль „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Что за вечера?» (Гоголь).

17. По мнению Манна цыган «Сорочинской ярмарки» — есть воплощание «ирреальной злой силы» (Ю. В. Манн, Поэтика Гоголя. Варяции к теме, Москва, Сода, 1996, с. 68); и в «Гайдамаке» описание цыгана являтеися скорее литературным стереотипом, не случайнно и то, что сомовский цыган Жале нарисован теми же словами: «под широкими сросшимися бровями прыгали быстрые огненные глаза; во всех его движениях заметны были ловкость, проворство и лукавство» [БиН 25].

18. Даже возвышенный стиль Гоголя оказывается пародийным, см. два рассказа «панича»: начало «Сорочинской ярмарки» иронизирует над «литературой путешествий» (например, над «Путешествием в Малороссию» Шаликова и «Путешествием в полуденную Россию» Измайлова), а вторая глава «Майской ночи» «иперболизирует» олеографическое описание «тихой украйнской ночи» в поэме Пушкина «Полтава», см. Дж. Страно, «Европейские и русские литературные источники в творческом процессе Гоголя» // «Гоголь как явление мировой литературы», Москва, ИМЛИ РАН, 2003, с. 297-304.

19. G. Strano, Gogol’ (ironia polemica, parodia), Rubbettino, Soneria Mannelli, 2004, с. 56.

20. Это, кстати, один и тот прием обнаруженный Якобсоном в стихотворении Пушкина «Гусар», который «является характерным примером того, как меняют свою функцию художественные формы, попадающие из фольклора в литературу [...]. И главный герой, гусар, и народное суеверие изображаются Пушкиным с юмористической окраской. Использованная Пушкиным сказка — народного происхождения. Но ее фольклорность в творческой переработке поэта становится художественным приемом», Р. О. Якобсон, Фольклор как особая форма творчества // П. Г. Богатырев, Вопросы народного творчества, Москва, Искусство, 1971 с. 369-383 (см. http://www.ruthenia.ru/folklore/jackobson1.htm).

21. «Пропавшая грамота» была внушена Гоголю именно знакомством с Сомовым и с его переводом новеллы из романа В. Скотта «Редгонтлет», опубликованной под названием «Квитанция после смерти, повесть рассказанная слепым скрипачом» («Сын отечества», 1825, № 18, с. 99-138); см. И. Я. Айзеншток, «Хронология написания Вечеров на хуторе близ Диканьки» // Известия АН СССР ОЛЯ, 1962, Т. ХХI, вып. 3, с. 252-262.

22. «В героях и коллизиях повестей «Сватовсто» и «Матушка и сынок» ощутимо сходство с характерами и ситуациями гоголевского «Ивана Феодоровича Шпонка». Быть может, Сомов, писавший «Сватовсто», когда лишь готовилась к выходу первая книжка «Вечеров» («Шпонка» же появился во второй), побудил Гоголя к состязанию в этом, новом виде «малороссийской были», Н. Петрунина, «Орест Сомов и его проза», О. М. Сомов, Ук. произ., с. 19. На мой взгляд, «Шпонка» является пародией на «Ивана Выжигина» Булгарина, как показано Страно (см. Дж. Страно, «Повесть Гогогля Иван Шпонка как пародия на роман Булгарина Иван Выжигин», «Russica Romana», III, 1996, с. 51-76).

23. Ю. Манн, указ. произ., с. 405.