Элементы народного стиха в прозе Гоголя (коломыйковый ритм, рифма и т.д.)
Орлицкий Ю. Б. (Москва), д.ф.н, главный редактор информационного издания «Вестник гуманитарной науки» (РГГУ) / 2007
Наличие в прозе Гоголя мощного фольклорного слоя бесспорно, о чем неоднократно писалось разными исследователями; можно предположить, что в той или иной форме этот слой должен был проявиться и в ритмической композиции его повестей.
О бесспорном наличии в этой прозе силлабо-тонического метра тоже писалось много 1; как известно, метр наличествует в разных, условно говоря, прозаических жанрах русского и украинского фольклора, например, в народных сказках, так что особая метричность безусловно является одним из признаков, сближающих прозу Гоголя с фольклором.
Однако исследователи в разное время отмечали и другие, менее явные признаки влияния фольклорной ритмики на прозу Гоголя. Так, Н. Шведова, а за ней и Гиршман писали о коломыйковых ритмах в повестях 2; а Андрей Белый отмечал в ней наличие «внутренней рифмы»3. Попробуем разобраться в этом подробнее.
Сначала о коломыйке. Словарь А. Квятковского определяет ее как «короткие народные песенки, распеваемые в Западной Украине под музыку и танцы... форма стиха К. — четверостишие хореической каденции»4.
В более обстоятельной статье М. Плисецкого сказано, что коломыйка «отличается от частушки устойчивыми ритмическими признаками» и «представляет собой рифмованное двустишие, в котором стихи разделяются двумя цезурами на три колена: четыре, четыре и шесть слогов:
Если рассматривать вторую цезуру как концевую паузу, то коломыйка может быть записана в виде четверостишия с чередующимися восьми- и шестисложными стихами. Такое написание даже употребительнее, хотя оно менее точно»6.
Надо сказать, что о преобладании в украинской песне хорея писал и сам Гоголь, и Максимович, сборник украинских песен которого прекрасно знал писатель7. Вполне возможно, кстати, что для него именно коломыйка как конкретный ритмический тип народной песни не было чем-то особенно привлекательным, выделяющимся из общего ряда народной мелики. Тем не менее, коль скоро речь в упомянутых выше исследованиях шла именно о коломыйковом ритме, мы попытались обнаружить его реальные проявления в структуре прозы гоголевских повестей.
Для этого во всех ранних прозаических произведениях писателя анализировались на предмет более или менее точного совпадения со структурой коломыйки начальные фрагменты составляющих их предложений (то есть, наиболее «заметные» для метра позиции). В них фиксировались аналоги хореических двустиший: последовательности из четырех, а затем трех стоп этого характерного фольклорного метра, создающие контраст «длинной» и «короткой» строки одного размера.
В нашем материале обнаружилось двадцать семь подобных «коломыйкоподобных» фрагментов; причем все они оказались сосредоточены в трех повестях: больше всего — в «Майской ночи» (14 раз), почти вдвое меньше (8 раз) в «Сорочинской ярмарке», еще меньше (5 раз) в «Вечере накануне Ивана Купала». Интересно, что в «Пропавшей грамоте» и «Ночи перед Рождеством» не одного случая воспроизведения в прозе коломыйкового метра не обнаружено.
В «Сорочинской ярмарке» 491 предложение, из них 123 начинаются метрично (25 %), причем «народным» хореем — 25, то есть 20,3 %, что значительно превышает долю хореев в метрическом репертуаре гоголевской прозы (7). Восемь из этих зачинов так или иначе соотносятся с коломыйкой: причем окончания этих условных двустиший, как правило, в силу самой природы прозаической речи, «не укладываются» в обычные для коломыйки мужские.
В четырех случаях у нас прямые аналоги двух строк коломыйки:
Еще четыре условные группы слогов, соотносимые с коломыйковыми двустишиями, выглядят так:
Больше всего, как уже говорилось, хореических фрагментов, так или иначе соотносящихся с коломыйковым ритмом (причем не только в зачинах предложений), обнаруживается в повести «Майская ночь или утопленница».
Это и прямые аналоги групп слогов Х8+6, и разного рода «вариации на тему» коломыйковых хореев, в той или иной мере тяготеющие к формуле 8+6:
Наконец, в повести «Вечер накануне Ивана Купала» находим следующие хореические зачины:
Таким образом, можно считать, что в ранних повестях Гоголя действительно воспроизводится если не коломыйковый ритм в полном смысле слова (таких примеров, как видим, очень мало), то своего образ этого ритма, что связано с частотой появления хореических зачинов предложений и с их тяготением к четырехстопной структуре, за которой нередко следует укороченная трехстопная.
Второй признак, традиционно считающийся (по крайней мере, в современной филологии) признаком стиховой речи — наличие созвучий внутри текста, которое Белый в своей книге «Мастерство Гоголя» предложил называть рифмой.
Этот термин требует уточнения. Дело в том, что рифмоидные созвучия достаточно часто встречаются в прозе — например, так называемый гомеотелевт 8, один из наиболее распространенных приемов античной и новоевропейской риторики, подразумевающий использование параллельных конструкций, естественно порождающих созвучия, нередко рифмоподобные.
И Гоголь, и Белый получили классическое образование. Причем по авторитетному свидетельству Лавровского, в нежинском училище князя Безбородько риторику проходили как минимум в составе четырех основных учебных курсов: греческой, латинской, французской и русской словесности (причем и как теорию, и как практику)9. Таким образом, и Гоголь, и Белый не могли не знать о гомеотелевте.
Правда, в практике русских переводов иноязычной литературы к нему прибегали очень редко. Однако уже в 1820-е гг. гомеотелевт использовал в переводе одной из макам Харири Д. Ознобишин (опубликованном, кстати, в «Сыне отечества» на 1830 г. — то есть, издании, вполне доступном Гоголю 10. Позднее, уже в ХХ веке, в переводе «Эфиопики» Гелиодора его эпизодически использовал А. Егунов 11, в современных переводах прозаических произведений Харири и других арабских авторов созвучия используются регулярно.
По утверждению Белого, «внутренняя рифма заостряет напевность; внутренней рифмой полна проза Гоголя; действует напевно Фраза: «И стал казак — старик» (СМ); она действует, во-первых, потому, что она — ямб (аА|аА|аА); во-вторых: она действует потому, что в ней слово «старик» рифмует, чего многие не замечают: «Изо рта выбежал клык... И стал казак — старик» (CM).12.
Далее исследователь приводит и другие «примеры внутренних рифм, полурифм и конечных созвучий» из прозаических произведений Гоголя: «Недобрый глаз поглядел на нас» (ВНИК); «ей, отдеру... на... бoка! Не доведут бабы до добра» (ТБ); «губы... алеют.,, брови темнеют» (СМ); рифмуют рядом стоящие слова: «здорово, небого» (ОТ), «рюши да трюши» (МД), «конь, как огонь» (ПГ) «котлеты-суплеты» (МД), «пусть их живут, как венки вьют», «сударь ты мой, никто иной» (МД), «с чenpaкoм... с золотым шитьем» (ОТ), рифмуют целые фразы, образуя двухстрочия, трехстрочия, четырехстрочия, восьмистрочия. Двухстрочия: «Нужно вам знать, что память у меня—невоз¬можно сказать» (Шп); «деревья темнее, тень от деревьев чернее» (ОТ); «в кандалы забить, оковать и препроводить» (ОТ); «несколько рябоват, несколько подслеповат» (Ш); «а деньги в кулаке, а кулак-то весь в огне» (Рев); «чрезвычайное происшествие!.. Неожиданное известие!» (Рев); «гости-то несчитанные, кафтаны общипанные» (Ж); «по жиле прохватила — как иглой шило» (Ж), «эдакие кaнальчонки... протянувши ручонки» (Ж); «прославляйте себя и нас. Мы умеем ценить вас» (П); «в жизнь никогда не глядели глаза, как они глядят у тебя» (П); «два русские мужика, стоявшие у дверей кaбaкa» (МД); «все мужики были рыбаки» (МД); «нарядятся в apмякu и будут мужuкu» (МД); «кулич и халат взял, а дочери ничего не дол» (МД); «с полными румяными щeкaмu, с белыми, как снег, зубами» (МД); «и вновь леса, уже синевшие... и вновь пески, еще бледней, но все желтевшие» (МД, 2). Показательно, что подавляющее большинство приводимых Белым примеров связано именно с параллелизмом, то есть являются именно гомеотелевтом.
По наблюдению автора «Мастерства Гоголя», «иногда рифмы столпляются в группы: «разворачивалось... блестело, звенело... и заворачивалось» (П); «музыка... замирала, и... визжала, и гремела... она села» (НП); «гляди налет на свой полет... шапка в ру6лъ, а щи без кpyп» (Ж); «как взглянула направо и налево, как мелъкнула... бровями и глазами» (ЗС); «галстук, возбуждающий удивление... усы, повергающие в изумление» (НП).13.
Мы попробовали рассмотреть все случаи рифменного использования Гоголем одного из наиболее выразительных примеров Белого — слова глаз. Очевидно, что этот вид принимают два омонима: существительное единственного числа в именительном падеже и множественного числа в родительном падеже.
В произведениях и статьях Гоголя указанная словоформа встретилась 102 раза 14, причем нередко — в составе устойчивых словосочетаний и фразеологизмов: например, зоркий глаз, недобрый глаз; не в бровь а в глаз, между двух глаз и т. д.
Напомним пример Белого: «Недобрый глаз поглядел на нас» (ВНИК). Кроме этого примера, форма глаз еще три раза попадает в рифменные созвучие: еще раз в той же повести («В другой раз сам церковный староста, любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою чаркою, не успел еще раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему в пояс»), а также в «Майской ночи» («Однако ж проницательный глаз увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго голову на одном месте»).
Еще одно употребление рифменного созвучия со словом глаз встречается в незавершенном отрывке «<Дождь был продолжительный>»: «Движущаяся сеть дождя задернула почти совершенно все, что прежде видел глаз, и только одни передние домы мелькали будто сквозь тонкий газ». Как видим, все рифмы на глаз появляются у Гоголя в ранних произведениях.
Не менее интересными оказываются и разного рода созвучия, встречающиеся в непосредственном окружение интересующего нас слова. Как писал Белый, «особая группа созвучий образует нечто среднее между аллитерациями и рифмами; созвучия эти подчеркивают напевность: «заглохший пруд, заросший ров» (-охший-осший, ло-ро-ро) (СИ); «Боra бойтесь, бросьте просьбу» (бо-бой-бро-про, -осьте-осьбу; (СИ); «на-варивалось, пас-олмбалось, нас-ушмб«лось» (СП); «Бледная Нева и бедные рыбаки в рубашках»: блед-нев-бедн-рыба-руба (НП) и т. д.».15.
Интересно, что в ЗК Гоголя использовано очень характерное созвучие «Глаза — зенки». В «Шинели» находим достаточно протяженный фрагмент текста, где в окружении двух «глаз» возникает созвучие с з: «Петрович прищурил на него очень пристально свой единственный глаз и Акакий Акакиевич невольно выговорил: „Здравствуй, Петрович!“ „Здравствовать желаю, судырь“, сказал Петрович и покосил свой глаз на руки Акакия Акакиевича, желая высмотреть, какого рода добычу тот нес».
В другом месте этой же повести находим: «Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу. Ведь у него же нос не из золота сделан, а так же, как и у меня, как и у всякого; ведь он им нюхает, а не ест, чихает, а не кашляет. Я несколько раз уже хотел добраться, отчего происходят все эти разности.
Ср. в повести «Рим»: «Но в лице красавицы написано было только одно вниманье к карнавалу: она смотрела только на толпу и на маски, не замечая обращенных на нее глаз, едва слушая стоявших позади ее мужчин в бархатных куртках, вероятно, родственников, пришедших вместе с ними»; в «Мертвых душах»: «Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз, от этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает»; «По ослепительной белизне их у подошв их местами мелькали как бы дымившиеся туманно-сизые пятна. Это были отдаленные деревни; но их уже не мог рассмотреть человеческий глаз. Только вспыхивавшая при солнечном освещении искра золотой церковной маковки давала знать, что это было людное большое селение»; «Закипело все, кипит; нельзя пропустить минуты; хоть двадцать глаз имей, всем им работа»; «Слезы вдруг хлынули ручьями из глаз его. Он повалился в ноги князю».
Аналогичные созвучия в непосредственной близости от интересующего нас слова нетрудно обнаружить и в других произведениях Гоголя: например, в незавершенном отрывке «Страшный кабан»: «Только для глаз пронырливого наблюдателя заметны были их взаимные соотношения и особенный колорит, обозначавший каждого»; в отрывке «<Семен Семенович Батюшек>»: «Если один из очень быстрых его глаз завидит, что мальчик лезет через забор в чужой огород или пачкает углем на стене неприличную фигуру».
В отличие от собственно рифм, созвучия наблюдаются во всех жанрах. Например, в «Ревизоре» Артемий Филиппович говорит; «Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того... как там следует; чтобы и уши не слыхали». В «Женитьбе» з возникает и в речи Кочкарева, и в сопровождающих ее авторских ремарках; «Ну, что за шутки такие? В церковь давно пора! (Заглядывает за шкаф, искоса запускает даже глаз под стулья)».
Созвучное глазу слова слеза соседствует с ним в статье Гоголя «О лиризме наших поэтов»: «Но тот, кто более, нежели остроумен, кто мудр, тот остановится перед теми одами Державина, где он очертывает властелину широкий круг его благотворных действий, где сам, со слезою на глазах, говорит ему о тех слезах, которые готовы заструиться из глаз». В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» читаем: «Причиною первого то, что наши лирические поэты, владея тайной прозревать в зерне, почти неприметном для простых глаз, будущий великолепный плод его, выставляли очнщенней всякое свойство наше; в статье «О средних веках»: «Необъятная внутренность Азии, которая была скрыта от глаз всех народов, осветилась вдруг в самом страшном величии»; в статье «Шлецер, Миллер и Гердер»: «Казалось, как будто бы он силился иметь сто аргусовых глаз, для того чтобы разом видеть сбывающееся во всех отдаленных углах мира»; в статье «Об архитектуре нынешнего времени»: «Мне всегда становится грустно, когда я гляжу на новые здания, беспрерывно строящиеся, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумленный глаз величеством рисунка, или своевольною дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительною пестротою украшений». Наконец, в черновых «Петербургских записках 1836 года» з связывает три идущие следом слова, причем дважды: «Огненные слезы брызнули из глаз его» и «Оно перед моими глазами и готово брызнуть слезою из моих глаз».
Пытаясь доказать особое стихоподобие прозы Гоголя, Белый предлагает произвольно разбивку некоторых фраз на условные строки пытается привести в качестве ее проявлений также повторы фраз; это выглядит не вполне убедительно, однако при такой записи становится очевидным, что гомеотелевт несомненно был в активном арсенале художественных средств писателя:
«Разве не восьмистишие параллелизм в «Носе»:
Несомненно, что проза Гоголя пронизана созвучиями, многие из которых действительно оказываются своего рода скрепами, организующими единство текста; приведем наугад два примера, на которые мы буквально натолкнулись, анализируя «соседства» слова глаз: «Глаз не смеет оглянуть их; а на вершину иных не заходила и нога человечья.
„Стой, стой!“ прервал кошевой» (ТБ).
Примеры можно множить и множить; наша цель, однако — не дать более или менее полный их свод (что потребовало бы значительно большего места и времени), а указать, что Гоголь в своей прозе самым активным образом прибегает и к коломыйковому ритму, и к рифме, и подобным ей созвучиям (причем в ранних повестях значительно чаще, чем в произведениях более позднего периода), что подтверждает выдвинутое нами предположение о том, что фольклорные поэтические приемы несомненно сказались на ритмике прозы писателя, особенно в ранний («фольклорный») период его творчества.
Примечания
3. Белый А. Мастерство Гоголя. М.-Л.: 1934. С. 224.
4. Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966. С. 135.
9. Лавровский М. Гимназия Высших наук кн. Безбородко в Нежине. Спб., 1879. С. 70-82.
11. Гелиодор. Эфиопика. М.-Л.: Academia, 1932.