Неизменность и изменчивость в произведениях Гоголя: возможности перехода и сверхъестественная составляющая

Высоцкая В. В. (Москва), ст. преподаватель кафедры истории мировой литературы на филологическом факультете в Университете Российской Академии образования / 2013

Сюжет художественного произведения можно представить как цепочку изменений, каждое из которых имеет свою причину — внутреннюю или внешнюю. В фантастической литературе роль внешней причины могут играть сверхъестественные силы. Если рассматривать изменение как переход из одного состояния в другое, то в каждом художественном произведении можно выделить значимый для данного сюжета набор позиций: вид и способ изменений, обозначение начальных и конечных состояний, тип перехода между ними, результативность перехода, обратимость/необратимость изменений, а в фантастическом произведении — роль сверхъестественных сил.

В произведениях Гоголя изменчивость связана с очевидной и наиболее исследованной оппозицией, которая обозначается как противопоставление покоя движению. Но само состояние покоя может принимать разные формы, точно так же движение может проявляться по-разному во времени и пространстве.

На шкале покой-движение крайняя точка со стороны покоя представляет собой статичное, «застывшее» состояние, которое отражено в известной немой сцене «Ревизора» и других ситуациях, особенно часто встречающихся в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «Ужас оковал всех находившихся в хате. Кум с разинутым ртом превратился в камень» (I, 127; здесь и далее курсив в цитатах мой. — В. В.); «Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал Петро»; «Все обступили колыбель и окаменели от страха» (I, 143, 271).

Последующие действия персонажа зависят от того, чем было вызвано состояние неподвижности — испугом или крайним удивлением. Если причиной оцепенения является крайнее удивление, как это случилось, например, во время диалога Манилова и Чичикова, то происходит постепенное осознание ситуации и возвращение к диалогу: «Манилов <...> так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля <...> остались недвижны» (VI, 34). Далее описываются размышления Манилова о сказанном Чичиковым, и после квази-омертвения наступает постепенное оживление и возвращение к прежнему состоянию.

Если причиной окаменения является испуг, то происходит резкий переход от полной неподвижности к стремительному движению с целью удаления от опасности: «А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, бросился к дверям» (I, 128).

Однако такой переход от статики к движению не всегда эксплицирован, и в некоторых ситуациях автор оставляет персонажей в состоянии окаменения на неопределенное время, отвлекаясь от персонажа и переходя к другому описанию. В этом случае автор создает у читателей впечатление, что персонаж так и остался окаменевшим, чего в действительности быть не может. Так, в повести «Вечер накануне Ивана Купала» эпизод, изображающий казаков, которые стояли, «будто вкопанные в землю», не имеет продолжения и сменяется описанием действий Пидорки. (I, 150).

Отметим, что явление потусторонних сил пробуждает у персонажей естественный страх, но не удивление. Так, вскочивший на шею кузнеца черт заставил его испугаться и побледнеть, а удивления не вызвал: «Мороз подрал по коже кузнеца; испугавшись и побледнев, не знал он, что делать» (I, 224-225).

Признаком фантастической литературы, по мнению Ц. Тодорова, является сомнение1. Читатель должен поставить себя на место героя и понять, реальны происходящие события или ирреальны. В хорошо знакомом нам мире, где нет ни дьяволов, ни вампиров, ни колдунов, происходит событие, не объяснимое законами самого этого мира. Очевидец события должен выбрать одно из двух возможных решений: или это обман чувств, или составная часть реальности. В первом случае законы мира остаются неизменными, и дьявол всего лишь воображаемое существо, во втором случае реальность подчиняется неведомым нам законам, и дьявол реален, как реальны другие живые существа, с той только разницей, что его редко видят.

Герой «Заколдованного места» не сомневается в том, что черт существует, и, основываясь на собственном опыте, внушает окружающим, что верить черту нельзя: «И с той поры заклял дед и нас верить когда-либо черту. Все, что ни скажет враг господа Христа, все солжет» (I, 315). Таким образом, речь здесь идет не о вере в черта, а о вере черту.

В «Вечерах...» фантастический и бытовой мир пространственно разделены, но взаимно проницаемы, и возможен переход из одного пространства в другое путем перемещения потусторонних сил в бытовой мир или человека в фантастическое пространство.

Фантастическое пространство у Гоголя — это сфера наибольшего количества изменений и наибольшей их плотности2, здесь нет ничего устойчивого, постоянного. Изменения в фантастическом мире следуют одно за другим без перерыва, и стремительность превращений подчеркнута тем, что описываются они рядом коротких предложений: «Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, раскалившись, дрожало...» (I, 146).

Подвижность в фантастическом мире характеризует и само пространство, и его обитателей, и тех, кто переходит в него (вольно или невольно) из бытового мира. Фантастическое пространство навязывает попавшему в него персонажу свои законы существования, но выбор — подчиниться потусторонним силам или нет — остается за персонажем.

Следующее состояние (условной) неизменности можно определить как стационарное. Это некое сложившееся положение дел, которое сохраняется неизменным в течение определенного промежутка времени, а в дальнейшем оно может сохраняться или не сохраняться в зависимости от силы внешнего воздействия. Состояние дружеской приязни между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем перешло в состояние ссоры, и это новое состояние оказалось более устойчивым. Потенциальная возможность возврата к прежнему состоянию существует («весьма могло быть, что они бы помирились»), но не реализуется из-за вмешательства Агафии Федосеевны.

Ситуация «Старосветских помещиков» — это отсутствие перехода в другое состояние, за исключением неконтролируемого перехода между жизнью и смертью. Несмотря на то, что замкнутое пространство существования главных героев заполнено непрерывным движением — физическим и физиологическим, они пребывают в одном и том же состоянии, поэтому в повести частотны маркеры повторяемости событий (говаривал обыкновенно, по обыкновению, по старинному обычаю).

Для героя «Шинели» переход в новое статусное состояние произошел под влиянием внешних причин, а именно: петербургского климата и неуступчивости Петровича. Эта ситуация оказалась обратимой после ограбления Башмачкина, и, таким образом, возврат к прежнему состоянию также произошел вследствие внешней причины.

Внешние же, не зависящие от персонажа причины привели к изменению статуса Хлестакова, хотя и мнимому, но имевшему ощутимые результаты. Очевидно, что он вернется к своему естественному состоянию, как только проиграет полученные от чиновников деньги. Сценарий развития событий после приезда настоящего ревизора тоже повторится, поскольку у Городничего и других чиновников нет другого сценария. Воспроизводимость такого рода ситуаций выражена в словах Городничего в начале пьесы: «Бывали трудные случаи в жизни, сходили, еще даже и спасибо получал; авось Бог вынесет и теперь» (IV, 20).

В поэме «Мертвые души» показана целая серия переходов Чичикова между двумя состояниями — достигнутым взлетом и непременным падением. Чичиков все время в движении, и это движение представляется направленным к определенной цели. Благодаря упорству и терпению цель достигается, но за ней неизменно следует потеря и возвращение к прежней позиции. И статус Чичикова, и его чувства, и внешний вид колеблются между двумя крайними положениями: богатство — нищета, бодрость — отчаяние, округлился — похудел. «Что ж за несчастье такое, скажите, — жалуется он Муразову, — всякий раз, как только начинаешь достигать плодов, и, так сказать, уже касаешься рукой... вдруг буря, подводный камень, сокрушенье и щепки всего корабля» (VII, 111). Раскаяние Чичикова в тюрьме вызвано страхом, и после освобождения аннулируется, сменяясь раскаянием из-за раскаяния: «И зачем было предаваться так сильно сокрушенью? А рвать волос не следовало бы и подавно» (VII, 123). Таким образом, движение Чичикова целенаправленно и имеет внутреннюю причину, но оказывается нерезультативным.

Еще один вид переходов между двумя состояниями — воображаемые. В повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» и пьесе «Женитьба» показана воображаемая героями потенциальная возможность изменения семейного статуса: они мысленно представляют себе семейную жизнь, и оба отказываются от перехода в новое состояние. Причиной отказа в обоих случаях выступает страх: «„Как, тетушка!“ — вскричал, испугавшись, Иван Федорович» (I, 306); «Однако что ж ни говори, а как-то даже делается страшно, как хорошенько подумаешь об этом» (V, 58). Кроме того, героя «Женитьбы» Подколесина преследует мысль о необратимости перехода: «На всю жизнь, на весь век, как бы то ни было, связать себя, и уж после ни отговорки, ни раскаянья, ничего, ничего — все кончено, все сделано» (V, 58-59). В результате пьеса под названием «Женитьба» повествует о несостоявшейся женитьбе.

В данном виде переходов, действительных или потенциально возможных, переход в новое состояние стимулируется речевым воздействием. Петрович внушает Башмачкину, что шинель починить нельзя, и тем самым предопределяет необходимость изменений; Чичиков воздействует на окружающих словесным внушением, причем для каждого находит нужный аргумент; Кочкарев горячо уговаривает Подколесина жениться, так же поступает тетушка по отношению к Ивану Федоровичу Шпоньке; Городничий, поверив обещаниям Хлестакова, совершает воображаемый переход в новое статусное состояние с возвращением на исходную позицию.

Все события в «Ревизоре» развиваются под влиянием словесного внушения и самовнушения. В результате Хлестаков вынужден энергетически поддерживать свой мнимый статус потоком слов, понимая, что, если он перестанет говорить, сразу же обнаружится обман и падение на тот уровень, который он реально занимает. Но герой легко разыгрывает роль значительного лица, поскольку эта роль уже была разыграна в его воображении. Будучи мелким чиновником, Хлестаков несомненно хотел занять более высокое служебное положение, и в доме Городничего ему представилась возможность словесно выразить то, что он много раз видел в своих мечтах. Более того, он письменно закрепляет свой, хотя и временный, переход в желаемое состояние в послании к Тряпичкину (так же, как Поприщин фиксирует воображаемый статус «испанского короля» в своем дневнике)

Вера в магическую силу сказанного слова в соединении с идеей мессианского назначения писателя определила также и ожидания автора «Ревизора», который надеялся, что перенесенное чиновниками испытание заставит их прозреть и приведет к духовному воскресению как персонажей пьесы, так и зрителей.

Еще один вид воображаемых переходов связан с преодолением иерархических преград в социальном пространстве. Поскольку в виртуальном пространстве все границы отменяются, и нет ни этических, ни социальных преград, то мелкий чиновник в воображении может занять место генерала, турецкого посланника или испанского короля. При этом осуществление мечты о получении более высокого статуса представляется как скачкообразное преодоление границы между позициями, отделяющими мелкого чиновника от высокопоставленного лица. Граница эта в действительности не является абсолютно непреодолимой, но предполагает длительное восхождение по карьерной лестнице3.

Честолюбивое стремление чиновника мгновенно повысить статус не предполагает внутренней эволюции: речь идет лишь о переходе в новое и высоко ценимое чужое пространство. Стимулом перехода является напряженное внутреннее желание, соблазн, не отягощенный оценкой справедливости собственных притязаний или вопросом об уровне профессиональной компетентности, соответствующей новой должности. Единственным исключением среди чиновников и единственным примером адекватной оценки собственных возможностей служит Башмачкин, который чувствует себя уверенно именно на своем месте.

Вышеуказанные изменения, реальные и воображаемые, частично или полностью поддаются контролю. К неконтролируемым трансформациям относятся те, что происходят под воздействием наркотических средств, в состоянии сумасшествия или во сне. Трансформации такого рода описаны в цикле «Миргород» и «петербургских» повестях, где пространственная граница между бытовым и фантастическим миром, существовавшая в «Вечерах...», отменяется, а нечистая сила переходит в область видений, так что герои и возникающие в измененном сознании образы сосуществуют в одном замкнутом локусе. В результате создается общее ощущение зажатости, ограниченности пространства существования персонажей, которые лишены возможности избавиться от нечистой силы путем физического перемещения из фантастического мира в бытовой, как это делали герои «Вечеров...».

Свойство подвижности, выражавшееся в неограниченном фантастическом пространстве «Вечеров...» как непрерывная изменчивость, в замкнутом пространстве «Миргорода» и повестей о Петербурге раскрывается как ничем не скованное воображение Поприщина и мечты Чарткова и, кроме того, воплощается в идее разделения или размножения объектов. Вспомним ощущение Пискарева, которому казалось, что «какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков»; наложение снов в «Портрете» и двоение, четверение самого портрета в глазах героя; отчаяние Ивана Яковлевича, который видел, как на улице беспрестанно «умножался» народ; и преследовавшее Шпоньку видение множащихся жен.

Идея умножающихся предметов может быть использована также для интерпретации событий, описанных в повести «Нос». Не исключено, что в этой повести в разных ситуациях речь идет о разных носах. Так, в повествовании о бегстве носа отсутствие связок между двумя фрагментами, отмеченное А. Иваницким4, приводит к следующим вопросам: а) как нос переместился с лица майора в хлеб; б) как из хлеба он вышел и превратился в чиновника, опознаваемого в качестве носа самим майором, а затем квартальным.

Кроме названных, в тексте повести можно обнаружить еще целый ряд загадок, связанных с идентификацией носов.

— Не является очевидным, что нос, найденный в хлебе, принадлежит Ковалеву. Жена Ивана Яковлевича упоминает трех человек, которые жалуются, что цирюльник теребит им нос во время бритья, «что еле держится», при этом никакие имена не называются.

— Неизвестно, чем закончился разговор цирюльника с квартальным надзирателем на мосту после того, как цирюльник швырнул в реку тряпку с носом, поскольку происшествие «совершенно закрывается туманом».

— Ковалев узнает свой нос, когда тот является в виде чиновника в мундире, но неизвестно — по каким признакам. Позже он признает своим принесенный полицейским чиновником (в бумажке, а не в тряпке) нос по прыщику на левой стороне, но остается неизвестным, как полицейский чиновник узнал о том, что найденный (где и кем?) нос принадлежит Ковалеву.

— Не является очевидным, что нос в мундире и нос, который садился в дилижанс, чтобы уехать в Ригу, — один и тот же. Их идентичность мог установить только тот, кто видел их обоих, но Ковалев видел только нос в мундире, а полицейский лишь того, который садился в дилижанс.

— Не является очевидным, что нос, который сам вдруг встал на место, является тем самым носом, который был принесен полицейским. Возможна и подмена, поскольку нос, очутившийся на своем месте, был уже без прыщика.

Если прибавить к этим носам воображаемые публикой носы, один из которых якобы прогуливается на Невском проспекте, другой в Таврическом саду, а третий находится в магазине Юнкера, то можно предположить, что в повести речь идет о множестве носов, которое образовалось умножением одного носа, либо является совокупностью изначально разных носов. Предлагаемая нами версия объясняет присутствие носа одновременно в нескольких местах.

Важно отметить, что с переходом от цикла «Вечера...» к «Миргороду» и «петербургским» повестям существенно меняется характер противостояния между персонажами и потусторонними силами. Персонажи «Вечеров...» объединены общим пространством существования, одинаковым укладом жизни и единым мироощущением5. Их связывает общая реакция на события, поэтому сообщество как целое противостоит потусторонней силе, материализовавшейся в предмет или лицо: «Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы одному, а то именно всем, — что баран поднял голову» (I, 157); «Ужас оковал всех находившихся в хате» (I, 127). Слово оковал обозначает общий, как бы охвативший всех одним обручем, страх. В бытовом пространстве «Вечеров...» маркирован мотив собирания, и здесь этот принцип распространяется даже на ведьму: «Скоро ведьма набрала их (звезд. — В. В.) целый рукав» (I, 202); «Ну, сами знаете, что в тогдашние времена если собрать со всего Батурина грамотеев, то нечего и шапки подставлять — в одну горсть можно было всех уложить» (I, 182). Но уже к концу этого цикла единство начинает распадаться, и в «Миргороде» побеждает мотив отчуждения. Состояние ссоры между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем оказалась более устойчивым, чем прежнее состояние дружбы, а Агафия Федосеевна одержала верх над совместными усилиями жителей города, стремившихся склонить бывших друзей к примирению. В «петербургских» повестях мотив отчуждения и распада усиливается: здесь человек вынужден в одиночку противостоять потусторонним силам, которые уже не материализуются в некую одиночную фигуру, а имеют вид умножающихся образов.

Итак, изображение демонических сил меняется от их представления в виде материальных фигур — к изображению в виде невидимых глазом «порождений злого духа»6, но общим остается мотив искушения, независимо от того, какие формы принимает искуситель. Им, по Гоголю, может быть и человек, однако фантастическим силам принадлежат особые функции.

Таким образом, в каждом гоголевском произведении представлен ряд изменений, реализующихся как движение от одного состояния к другому. Переход между двумя состояниями требует вмешательства неких сил, и введение элементов сверхъестественного позволяет быстрее всего изменить ход повествования, внести изменение в предшествующую ситуацию и нарушить установленное равновесие, а включение в повествование фантастического оправдывает отсутствие причинно-следственных связей7.

Поскольку нормой фантастического является чрезмерность, введение сверхъестественных сил максимально обостряет важную для героев проблему выбора. Выбор модели поведения — остаться в прежнем стабильном и безопасном состоянии или осуществить рискованный переход в новое состояние — герой вынужден совершать в фантастически экстремальной ситуации.

Примечания

1. Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М., 1997. С. 17-18.

2. По выражению Юрия Лотмана, «нормальным состоянием волшебного пространства становится непрерывность его изменений» (Лотман Ю. М. О русской литературе. СПб, 1997. С. 633).

3. О метафоре лестницы по отношению к пути художника см. в работе: Кривонос В. Ш. Путь и граница в повести Гоголя «Портрет» // Н. В. Гоголь и современная культура: Шестые Гоголевские чтения: Мат-лы докладов и сообщений Международной конференции. М., 2007. С. 138.

4. Иваницкий А. И. Об эволюции роли риторики в гоголевской фабуле // Н. В. Гоголь: Загадка третьего тысячелетия: Первые Гоголевские чтения: Сб. докладов. М., 2002. С. 72.

5. О показателях единства в повести «Вий» см.: Ищук-Фадеева Н. И. Все / все как знак целостности в повести Гоголя «Вий» и пьесе Н. Садур «Панночка» // Н. В. Гоголь и современная культура. С. 367-381.

6. Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя. Париж, 1934. С. 31-32.

7. Тодоров Ц. Указ. соч. С. 122-124.

Яндекс.Метрика