Как почти поссорились Николай Васильевич с Михаилом Семеновичем (спор Н. В. Гоголя и М. С. Щепкина о прочтении «Ревизора»)
Патапенко С. Н. театровед, кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Вологодского государственного педагогического университета / 2008
Заметим сразу: ссоры между Гоголем и Щепкиным не произошло. Перед резкостью эмоционального всплеска актера писатель смиренно отступил. Не согласившись с рассуждениями о действующих лицах в пьесе «Ревизор», высказанными автором в «Развязке...», Щепкин с «огненной мощью» своего темперамента обрушился на Гоголя: «Нет, я их вам не дам! Не дам, пока существую. После меня переделывайте их хоть в козлов; а до тех пор я не уступлю вам даже Держиморды, потому что и он мне дорог»1.
В ответном послании Гоголь стремится успокоить любимого артиста: «Письмо ваше, добрейший Михаил Семенович, так убедительно и красноречиво, что если бы я точно хотел отнять у вас <...> героев, с которыми, вы говорите, сжились, как с родными по крови, то и тогда бы возвратил вам вновь их всех, может быть, даже и с наддачей лишнего друга». И далее, явно тоскуя от возникшего непонимания, писатель горестно констатирует: «Видно, бог не велит мне заниматься театром» (XIII, 348-349).
Мотив неслучившегося «театрального романа» пронизывает это письмо, подводя своеобразный итог конфликтным отношениям Гоголя с миром театра на протяжении всей его жизни. «Страстишка к театру», если воспользоваться выражением Щепкина, формировалась у Гоголя с детства: отец его писал пьесы, родители выступали в любительских спектаклях. Окончательно эта «страстишка» настигла будущего писателя в Нежинской гимназии, когда он сам освоил любительскую сцену и с большим успехом сыграл госпожу Простакову в фонвизиновском «Недоросле». Оказавшись в Петербурге, Гоголь попробовал стать профессиональным актером, для чего в 1831 году прошел специальный экзамен. В приеме на императорскую сцену ему было отказано, а в отзыве говорилось: «Присланный на испытание Гоголь-Яновский оказался совершенно неспособным не только в трагедии или драме, но даже к комедии. <...> Фигура его совершенно неприлична для сцены и в особенности для трагедии. В нем нет решительно никаких способностей для театра, ...его можно было бы употребить разве только на выхода»2.
Завоевав место на театральных подмостках как драматург, «гражданином кулис» Гоголь не становится. Он постоянно печалится по поводу цензурных мытарств, неадекватности сценического воплощения его замыслу, ощущает неорганичность своего присутствия в театральном мире. Жалобы его пронзительны и надрывны: «...познакомившись с здешнею театральною дирекцией, я такое получил отвращение к театру, что одна мысль о тех приятностях, которые готовятся для меня еще и на московском театре, в силе удержать и поездку в Москву и попытку хлопотать о чем-либо. <...> Мочи нет. <...> Все против меня», — признается он Щепкину после премьеры «Ревизора» в Александринке (XI, 38). «Не заводи речи о театре: кроме мерзостей ничего другого не соединяется с ним», — просит писатель Погодина (XI, 77). Защищая свое идеальное представление о царстве Мельпомены, Гоголь не устает декларировать собственные взгляды на этот вид искусства, дает пространные комментарии к «Ревизору» для актеров и публики. Это драматургическое создание становится для Гоголя полем битвы за свой театр, «разыгрываемый в воображении автора». Щепкину в строительстве идеальной театральной модели отводилась роль не только единомышленника, но и соавтора. Столкнувшись с непониманием и с этой стороны, Гоголь готов если не признать поражение, то смириться с отступлением.
Вообще активное творческое общение Щепкина и Гоголя (приятельские отношения они сумели сохранить вплоть до кончины писателя) концентрируется вокруг «Ревизора». Вся десятилетняя переписка писателя и актера сосредоточена вокруг пьесы. Начинается она в 1836 году с совместных забот о ее московской постановке и заканчивается в 1847 спором о смысле комедии. Можно сказать, что пьеса «Ревизор» стала центром притяжения эпистолярного диалога Гоголя и Щепкина, краеугольным камнем их творческих взаимоотношений. Ее прочтения (авторское и актерское), как лакмусовая бумажка, проявляют творческие схождения и расхождения двух художников, помогают отчетливее понять способы их эстетического мышления.
Ко времени личного знакомства Щепкина и Гоголя в 1832 году первый — признанный авторитет в русском театре, второй — только вкусивший славы после выхода в свет «Вечеров на хуторе близ Диканьки » молодой литератор. До этого они знали друг друга заочно. За месяц до знакомства Гоголь видел Щепкина на сцене и пришел в восторг от его игры, актер, в свою очередь, не мог не обратить внимания на писателя, так поэтично представившего любимую Щепкиным Малороссию, где прошли молодые годы его актерской карьеры.
Через четыре года после знакомства Гоголь впервые обращается к Щепкину в письменной форме, и тон этого обращения вполне домашний: «Наконец пишу к вам, бесценнейший Михаил Семенович. Едва ли, сколько мне кажется, это не в первый раз происходит. Явление точно очень замечательное: два первые ленивца в мире наконец решают изумить друг друга письмом» (XI, 37). А далее — о «Ревизоре».
Поражает степень творческого доверия писателя к актеру. Границ она не имеет. Еще в 1835 году, Гоголь в письме к Погодину просит передать «милому Щепкину», что в «Ревизоре» «ему десять ролей в одной комедии; какую хочет, пусть такую берет, даже может разом все играть» (X, 379). Безоглядная щедрость авторского предложения явно вырастает из уверенности в профессиональном совершенстве Щепкина, в широте его актерского диапазона. И здесь же Гоголь сетует на то, что «не приготовил ничего к бенефису» актера — слишком занят был «Ревизором». Важно отметить заботу писателя о репертуаре Щепкина, готовность помочь ему, следовательно: Гоголь не просто сторонний наблюдатель, восхищающийся игрой известного актера, а его союзник, готовый разделить бремя творческой ответственности. Писатель просит Щепкина взять заботу о постановке «Ревизора» на московской сцене на себя, т. е. благословляет его на режиссерскую деятельность, и актер с радостью берется за поручение. Выполняя его, Щепкин выступает как подлинный соавтор драматурга: его волнует не только создание образа Городничего, но и сценическое воплощение пьесы в целом, общий результат. Для Щепкина спектакль «Ревизор» — родное, выпестованное дитя, как для автора его пьеса. Отсюда и вскрик актера в письме к Гоголю о том, что все персонажи пьесы ему бесконечно дороги, даже Держиморда.
«Гениальная добросовестность» Щепкина (Н. Эфрос) не позволяла актеру почивать на лаврах успеха. Свидетельства современников единодушно отмечают постоянную «работу актера над собой»: его роли не являлись застывшими в совершенстве образцами, они оставались для мастера предметом постоянной профессиональной заботы, пока жили в его репертуаре. За десять лет «общения» с «Ревизором» (от премьеры до письменного объяснения с Гоголем) актер, которому самим драматургом была поручена режиссура спектакля, сроднился с литературным материалом, он воспринимал его как свой, авторский текст.
Гоголь к «Ревизору» тоже постоянно возвращался. Из его комментариев к пьесе в конце концов сложилась отдельная драматургическая структура, где текст комедии — это завязка интеллектуальной драмы, а метатекст (текст о тексте) — развитие действия («Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления „Ревизора“ к одному литератору», «Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует „Ревизора“»), кульминация («Театральный разъезд после представления новой комедии») и финал («Развязка „Ревизора“»)3. Тетралогия автокомментариев представляет разные подходы к пониманию смысла «Ревизора», не случайно «Разъезд» и «Развязка» имеют драматургическую форму, основу конфликта в котором составляет борьба мнений по поводу комедий. Вполне в духе платоновских диалогов Гоголь дает высказаться оппонирующим сторонам. Вообще, интеллектуальная энергия «Разъезда...» и «Развязки...» заставляет задуматься о том, что здесь выражено понимание конфликтности восприятия художественного творчества как закон его функционирования. Гоголь констатирует существование разногласий в понимании пьесы в настоящем и словно «программирует» закономерность возникновения конфликтного поля интерпретаций в будущем. Доказательство справедливости такой догадки не заставило себя ждать. И явилось оно с самой неожиданной для Гоголя стороны, от того, кого писатель вывел в «Развязке» центральным персонажем и выразителем авторского мнения. Причина этому одна (повторим еще раз) — безграничное творческое доверие к Щепкину.
Основа такого отношения объясняется несколькими факторами: малороссийский биографический геном, обеспечивший отношение друг к другу на протяжении всего знакомства как к «землякам», вера в духовно-просветительскую миссию театра. Ключевые высказывания актера и писателя по данному поводу (гоголевское сравнение театра с кафедрой, с которой «можно много сказать миру добра» и щепкинский призыв «священнодействовать на сцене или уйти») в равной степени выразительны и дидактичны. Также актера и писателя объединяло стремление проникнуть в суть актерского творчества, добраться до душевных основ создания роли. Не случайно К. С. Станиславский, размышляя над этой проблемой, имена Гоголя и Щепкина сводит воедино. Создатель актерской «системы» замечает: «...за исключением нескольких заметок Гоголя и нескольких писем Щепкина, у нас не написано ничего, что было бы практически необходимо и пригодно для артиста в момент осуществления его творчества»4.
Еще один важный фактор, объясняющий степень доверия между художниками, — взыскательное отношение к творчеству друг друга. Вспомним критические замечания Гоголя об излишней чувствительности в манере игры Щепкина, о которой, кстати, упоминали многие современники. Гоголь пишет прямо, не боясь ранить самолюбия актера, который старше писателя, между прочим, на 21 год: «Вы расхныкаетесь, и выйдет у вас просто черт знает что. <...> Ваш большой порок в том, что вы не умеете выговаривать твердо всякого слова: от этого вы неполный владелец собою в своей роли. <...> Берегите себя от сентиментальности и караульте сами за собою» (XIII, 118-119).
Со стороны Щепкина — никаких нареканий и упреков. Это грех он за собой знает и вообще с редкой для актера трезвостью относится к себе. Он не обижается на замечания Гоголя и не обольщается дифирамбами в свой адрес, в избытке подаренными писателем в «Развязке». Восхищение перед его талантом не останавливает актера от выражения недовольства авторской трактовкой пьесы. Щепкин-прототип в данном случае спорит со Щепкиным- персонажем, поскольку именно ему поручено озвучивать авторскую позицию.
Каков же этот герой, выведенный в «Развязке...» под именем «первого комического актера Михайло Семеновича Щепкина»? Актер, достигший апогея славы, признанный публикой и собратьями по профессии, но не желающий примерять на себя роль жреца от искусства. А главное — он защитник пьесы, доверенное лицо автора. «...Знаю небольшую тайну этой пьесы», — признается первый актер (IV, 124). Один из присутствующих подозревает: «Верно, вам автор дал в руки это ключ, а вы держите его и секретничаете» (IV, 129). Слово ключ как заклинание повторяют все собравшиеся. Ответ жаждущим — пространный монолог Щепкина, в начале которого первый комический актер признается, что автор ключа ему не давал и что нашел он его в сердце своем: «Бывают такие минуты состоянья душевного, когда становится самому понятным то, что прежде было непонятно. <...> отперлась перед мной шкатулка, и душа моя говорит мне, что не мог иметь другой мысли сам автор». И далее по тексту: и о душевном городе, и о ревизоре, «который ждет нас у дверей гроба», и о «нашей проснувшейся совести», и о «бесчинстве наших страстей». Как итог — слова о катарсической силе смеха, «родившегося от любви к человеку», о высокой миссии актерского искусства, как и все в этом мире призванного «служить <...> верховной вечной красоте» (IV, 129-133) .
Гоголь представил Щепкина-песонажа актером, абсолютно точно и полно понимающим замысел автора. А такой подход родиться из пустоты не мог. Наверняка, автор убеждался в верности своему замыслу со стороны Щепкина (не персонажа) в театре, наблюдая за его игрой. Возможно, точкой отсчета в формировании подобного убеждения послужила мизансценическая находка Щепкина при произнесении монолога Городничего «Чему смеетесь? Над собой смеетесь...» У Гоголя указания на то, что реплика должна произноситься в зал, нет, — это Щепкин заставил Городничего оторваться от своих неправедных подчиненных и включить в число действующих лиц пьесы зрителя. Автор такое решение принял с полным удовлетворением, о чем свидетельствует упоминание о данном факте в «Развязке». (Показательно, что находка Щепкина закрепилась как авторская воля в дальнейшей сценической судьбе «Ревизора»). Наглядность театрального воплощения вполне могла убедить Гоголя в абсолютной тождественности авторского и актерского понимания пьесы.
На то, что игра Щепкина создавала эффект нравственно требовательного воздействия на зал, диктовала зрителю необходимость вглядываться в себя и задавать себе неприятные вопросы, указывает рассуждение С. Т. Аксакова об особой природе смеха публики на московском спектакле «Ревизор». Он писал, что это «смех над собой», а такой смех — «те же слезы, и равно благодетельны они душе человека»5. То же самое подчеркивал Гоголь в «оправдательном» письме к Щепкину: «...применение к себе есть непременная вещь, которую должен сделать всяк зритель» (XIII, 348).
Как видим, по этому пункту разногласий у Гоголя с Щепкиным не было. Очистительная сила смеха, его воспитательно-нравственная роль ни одной стороной сомнению не подвергалась. Главное возражение Щепкина заключалось в нежелании видеть в действующих лицах пьесы абстракции, аллегорические фигуры в духе средневекового моралите.
Трудный жизненный путь Щепкина, человека, «сделавшего самого себя» (Белинский отмечал: «Щепкин сам создал себе образование и как артиста, и как человека»6), знавшего, по собственному признанию, русскую жизнь от «дворца до лакейской»7, сформировал требовательное, предельно внимательное и здоровое отношение к реальности. Его художественное мышление основывалось на уважении к жизни, на любви к ее фактуре. У Гоголя отношения с реальностью складывались конфликтно, иногда болезненно, многие проявления природных основ вызывали у писателя мучительное отторжение.
У Щепкина современники часто отмечали «телесность» игры. И дело здесь не столько в щедрых формах его физического облика, сколько в гипнотической убедительности сценического существования, наполненного конкретными подробностями естественной, «нетеатральной» игры (Герцен). Станиславский назовет корифея Малого театра актером, «пришедшим от земли»8.
Щепкин был гениальным выразителем миметического способа художественного мышления. Подтверждение этому из уст самого актера находим в письме к Гоголю: «...до сих пор я изучал всех героев „Ревизора“, как живых людей; я так видел много знакомого, так родного, я так свыкся с городничим, Добчинским и Бобчинским в течение десяти лет нашего сближения, что отнять их у меня было бы действие бессовестное. Чем вы их мне замените? Оставьте мне их, как они есть. Я их люблю, люблю со всеми слабостями, как и вообще всех людей. Не давайте мне никаких намеков, что это-де не чиновники, а наши страсти; нет, я не хочу этой переделки: это люди настоящие, живые люди, между которыми я вырос и почти состарился. Видите ли, какое давнее знакомство?»9 Примечательно, что Гоголь не стремится переубедить Щепкина. «Вы, кажется, не так поняли последнее письмо мое», — осторожно замечает он (XIII, 348).
Не просматривается здесь желание отказаться от жизненной подоплеки в «Ревизоре». Скорее, Гоголь не хотел замыкать проблематику пьесы в рамках социально-обличительного подхода, а ее художественный мир — в границах жизненной достоверности. Писатель намечал вектор многозначного толкования произведения, допускающего и экзистенциальный уровень его понимания, и условно-метафорический способ выражения смысла. Не зачеркнуть, а расширить существующее интерпретационное поле — вот авторская установка, не уловленная Щепкиным. Ее реализацией займется театр ХХ века. А несостоявшаяся ссора Гоголя и Щепкина по поводу «Ревизора» навсегда останется ярким доказательством, с одной стороны, неизбежности художественных разногласий межу творчески ответственными и верными своим принципам людьми, а с другой — умения в личных отношениях этими разногласиями не руководствоваться.
Примечания
1. Щепкин М. С. Записки. Письма. Современники о Щепкине. М., 1952. С. 202.
2. Цит. по: Соболев Ю. М. С. Щепкин. М., 1933. С. 106.
4. Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. М., 1962. С. 482.
5. Цит. по: Щепкин М. С. Записки. Письма. Современники о Щепкине. С. 301.
7. Цит. по: Дурылин С. М. С. Щепкин // Щепкин М. С. Записки. Письма. Современники о Щепкине. С. 5.