«Жилет Гоголя»: личность писателя глазами И. Бунина и Вл. Набокова

Ельницкая Л. М. (Москва), к.ф.н., доцент ВГИК им. С. А. Герасимова / 2005

«...давайте дадим портрет <...> не головной,
 не поясной, а только его (Гоголя) носа.
 Большой, одинокий, острый нос, четко
 нарисованный чернилами, как увеличенное
 изображение какого-то важного органа
 необычной зоологической особи».
Вл. Набоков

Рассказ «Жилет пана Михольского» написан Буниным в 1930—х годах1, в эмиграции. Причины, толкнувшие писателя именно в эти годы обратиться к «гоголевскому сюжету», неизвестны. Однако в «Авто-биографических заметках», перебирая впечатления детства, Бунин говорил, что его когда — то необыкновенно поразил рассказ гувернера о Гоголе, которого тот видел в одном московском литературном доме. Много лет спустя Бунин «вспомнил» о Гоголе и написал рассказ — шутку, в которой тем не менее обработана версия не бунинского гувернера, а писателя Иеронима Ясинского. Последний опубликовал некогда в «Историческом вестнике» в качестве реального свидетельства о личности Гоголя «историю о жилетке», известную ему со слов помещика Михольского. На эту публикацию отозвался заметкой «Нескладица о Гоголе и Костомарове» Н. С. Лесков. Он в какой-то мере опротестовал рассказ И. И. Ясинского, считая необходимым защитить «память таких людей, как Гоголь и Костомаров, чтобы и в мелочах на них не наводили ничего напрасного».2 Характерно, что рассказ Ясинского всегда воспринимался как описание реального факта, точнее — анекдота из жизни «странного Гоголя».

Отталкиваясь от «сюжета Ясинского», Бунин создает художественное произведение. «Жилет пана Михольского» строится сначала от лица безымянного повествователя, а дальше господствующей становится точка зрения персонажа. Повествование тяготеет к типу «рассказ очевидца». Молодой пан, модник и «аристократ», приезжает из своего глухого угла в Киев, чтобы «экипироваться» перед женитьбой, то есть «нашить себе панталон, сюртуков, фраков и жилеток по самой последней моде».3 В этих делах им руководит некий граф. Собираясь уезжать, Михольский приходит благодарить графа за его любезную помощь и находит того чрезвычайно озабоченным в поисках наилучшего туалета. Оказывается, граф приглашен в имение М. Юзефовича «на важную персону». Происходит следующий разговор:

— Что же это за персона? — спросил пан Михольский.

— Некто Гоголь, писатель...

— А, знаю, читал его вещички.

— ...Что ж он, хорошо пишет?

— Да, недурно <...> только уж больно обыденно: нет, знаете, полету, байронизму...

— А все-таки надо поехать, — сказал граф, вздыхая. — Во — первых, нельзя манкировать приглашением такого лица, как Юзефович, а во — вторых, и сам этот Гоголь: он, оказывается, в большой милости у государя.

— Да что вы? Ну, знаете, это очень меняет дело. Я бы и сам был не прочь взглянуть на такую знатную личность (289).

И вот приятели в Липках, имении Юзефовича. А там уж «целая ассамблея, тайный трепет, ожидание высокого лица» (289). Толпятся гости, все больше профессора Киевского университета в новеньких мундирах. Ждут час, другой — Гоголя все нету. Наконец — приехал! Хозяин бросается навстречу, профессора одергивают фалды, выстраиваются в ряд... «Как сейчас помню, — рассказывает Михольский, — этот самый Гоголь шел впереди почтительно следовавшего за ним хозяина, не спеша и глядя несколько вкось, исподлобья. У него был длинный нос, длинные прямые волосы. На нем был сюртук темного граната и темно — зеленая жилетка, по которой краснели мушки и глазки и ярко блестели желтые пятна. Все низко перед ним склонились, он же вдруг остановился и, не отвечая на поклоны, стал глядеть на одну мою особу <...> точнее сказать, на мою грудь, в тот день украшенную одной из моих новых и лучших жилеток: жилетка эта была тоже весьма нарядна, только походила не на шкурку лягушки, как у столичного гостя, а на шкурку хамелеона» (289 — 290).

Вступив в разговор с Михольским и не получив ответа, Гоголь погружается в молчание; затем подает хозяину руку, делает общий поклон прочим и направляется к двери. Хозяин поражен. Гоголь уходит, как-то неловко передвигая ноги в узких серых панталонах на широких штрипках, а хозяин растерянно бежит за ним следом, кланяется ему в спину.

В финале рассказчик Михольский открывает причину необычного поведения Гоголя в Липках: тот, оказывается, «позавидовал на его жилетку» и после делал попытку перекупить ее. Три раза посылал к Михольскому портного с предложением продать жилетку «за любые деньги для одного важного господина из столицы». Однако Михольский выдержал характер — не уступил: «Он хоть и Гоголь, а такой жилетки у него нет и не будет! Я, брат, свою жилетку выше всяких его „Мертвых душ“ ставлю!» (291).

Рассказ И. Бунина строится на приеме анекдотического несоответствия между всеобщей молвой о знаменитом писателе и мелочностью его человеческих проявлений. На одной чаше весов — художественные творения Гоголя, на другой — модная тряпка, которая тем не менее перевешивает! Конечно, излагаемая точка зрения принадлежит щеголю Михольскому, но другой в рассказе нет. Суждения молодого франта, его понимание описанного случая мотивируются фактами: поведением гостей и хозяина, изначально пребывающих в страхе и трепете, поведением самого Гоголя — его брезгливым невниманием к собравшимся, неясностью цели его приезда в Липки и затем настойчивыми попытками заполучить у Михольского пестрый жилет. Таким образом, представленная в рассказе точка зрения демонстрирует «правду» Михольского, снижая и выставляя в комическом свете личность Гоголя. Невозможно согласиться с паном Михольским, но и не согласиться трудно: противопоставить ему нечего. Таково содержание истории о жилетке с позиции персонажа.

О чем же рассказ с авторской точки зрения? Думается, что Бунин в своей миниатюре — шутке обнаружил глубокое понимание и мышления, и поэтики Гоголя, в частности обыграл важнейшие для его творчества образы — концепты. К ним относятся художественные идеи жениха и женитьбы, моды и модной одежды, маски и лица, значительного и ничтожного, пошлого и духовного, внешнего и внутреннего в проявлениях человеческой природы. В рассказе Бунина есть все необходимое, чтобы связать представленный в нем анекдотический случай с личностью Гоголя и его творческим миром. Прежде всего, важен образ рассказчика Михольского. Персонаж такого типа принадлежит к классическим героям Гоголя — пошлякам. Статус жениха придает Михольскому еще большую выразительность, сообщает — можно сказать — дополнительный блеск его фигуре. Гоголевские Хлестаков или поручик Пирогов, маиор Ковалев или Чичиков — самодостаточные и самовлюбленные, — что называется, женихи по призванию. Они убеждены, что чин, принадлежность к столичному населению или, по крайней мере, модное платье равноценны обеспечению судьбы. За «женихами» Гоголя возникают очертания фантастического осколочного мира нелепостей и парадоксов. Так, в комедии «Женитьба» каждый из женихов — носитель одной единственной странной черты, заменяющей целостность личности. Именно жених проявляет в высшей степени алогизм и непредсказуемость общего жизненного устройства. Набор жениховских качеств воплощен в Хлестакове: поразительная способность к мимикрии, легкость в мыслях необыкновенная, снисходительность суждений обо всем и всех, панибратство как условие общения, легковесность слова, вертлявость в жестах — мыслях — чувствах... Характерное отсутствие лица, отсутствие индивидуальных черт в портрете, всеобщность пошлого выражения характеризуют жениха и в рассказе Бунина. Гоголь слишком хорошо «знает» Михольского как центральную фигуру собственного творчества, но мучительно не может вспомнить, где именно его видел. «Мне сдается, — молвил наконец Гоголь, щурясь, — мне сдается, что я вас где-то уже видел. Да, я вас где-то видел. Не скажу, чтобы ваша физиономия памятна мне живо, но тем не менее я вас видел. Видел же я вас в каком-то трактире, вы там лакомились луковым супом» (290).

Важная особенность психологии пошляка (жениха) — страсть к модным вещам. Вместо того чтобы стремиться к трансцендентному, человек — по Гоголю — в силу своей малости и ничтожества совершает подмену, обольщаясь тем, что радует его глаз и тело. Акакий Акакиевич Башмачкин, принуждаемый обстоятельствами к шитью новой шинели, испытывает затем мистическое влияние призрака (неготовой еще вещи, представляемой в воображении) на свою жизнь. По мере того как образ новой шинели овладевает сознанием персонажа и прельщает его своими формами, полумертвое существование Акакия Акакиевича меняется: оно «сделалось как — то полнее, как будто бы он женился, как будто какой — то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая — то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как — то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, словом все колеблющиеся и неопределенные черты...»4 Желание персонажа утвердить себя в мире на законных основаниях посредством изменения внешнего облика (переодевания) приводит только к «раздеванию» и его полному исчезновению.5

Страсть к переодеваниям поддерживает и направляет мода. Итальянский исследователь Чинция Де Лотто в одной из своих работ показала, что «в механизме, управляющем модой, лежит важнейший гоголевский мотив миражности любого движения, перемещения, изменения. Воплощаясь в поэтике художника во множестве разных приемов, этот мотив отражает самую тревожную сторону его видения мира — современного ему мира, управляемого законами „моды“ в самом широком смысле слова...» И дальше: «...Иллюзорность движения — суть моды — неизбежно связана с категориями пустоты, несущественности, неопределенности — наконец, умертвления и смерти».6

В рассказе Бунина мода представлена жилетом особой расцветки, напоминающей шкурку лягушки7 у Гоголя и хамелеона8 — у Михольского. Пристрастие к модному, как выясняется, характеризует оба полюса: глупость и духовную глубину. Михольский не желает уступить свой жилет столичному гостю, полагая, что таким образом он возвышается над знаменитостью. С другой стороны, Гоголь, буквально парализованный встречей с Михольским, теряет личное достоинство, внутренние ориентиры и предстает двойником своего невольного соперника. Когда в отношения людей вмешивается мода, то глупость и духовность перестают различаться, смыкаются в одной точке. Мода становится полем демонического воздействия зла на человека, т. е. инструментом его опустошения, оглупления, наконец — подмены ценностей. В воздействии моды на человека скрыт для Гоголя — писателя мифологический сюжет продажи души черту, причем происходящего обмена человек, как правило, не замечает. Вл. Набоков в своем эссе «Николай Гоголь» утверждает, что писатель был необыкновенно чувствителен к бесовским влияниям жизни. Уточним, что бесовское не было для него литературной метафорой, но существовало как физически ощутимая субстанция. «...всю жизнь, — пишет Вл. Набоков, — его донимало отвращение ко всему слизистому, ползучему, увертливому, причем это отвращение имело... религиозную подоплеку. ...Выгнутая спина худой черной кошки, безвредная рептилия с пульсирующим горлом или хилые конечности и бегающие глазки мелкого жулика невыносимо раздражали Гоголя из — за сходства с чертом. <...> Когда он рвал розы в саду у Аксакова, и его руки коснулась холодная черная гусеница, он с воплем кинулся в дом. В Швейцарии он провел целый день, убивая ящериц, выползавших на солнечные горные тропки.9 Трость, которой он для этого пользовался, можно разглядеть на дагеротипе, снятом в Риме в 1845 г. Весьма элегантная вещица.

* * *

На этом снимке он изображен в три четверти и держит в тонких пальцах правой руки изящную трость с костяным набалдашником (словно трость — писчее перо). Длинные, но аккуратно приглаженные волосы с левой стороны разделены пробором. Неприятный рот украшен тонкими усиками. Нос большой, острый, соответствует прочим резким чертам лица. Темные тени <...> придают его взгляду глубокое и несколько затравленное выражение. На нем сюртук с широкими лацканами и франтовской жилет. И если бы блеклый отпечаток прошлого мог расцвести красками, мы увидели бы бутылочно — зеленый цвет жилета с оранжевыми и пурпурными искрами, мелкими синими глазками; в сущности, он напоминает кожу какого — то заморского пресмыкающегося»10.

Описание цвета жилета вводится с помощью частицы «бы», что свидетельствует о фантазиях — предположениях Набокова в отношении Гоголя. Возможно, Набоков помнил рассказ Бунина, хотя этому нет доказательств. Очевидно, Набоков и сам остро чувствовал двойственность Гоголя, его глубинную связь с демоническим миром, что символически проявлялось в пристрастии Гоголя к модным вещам и, в частности, к пестрой — бесовской — расцветке выбираемой материи. Но Бунин также показал раздвоение Гоголя: острота реакции последнего на Михольского свидетельствует, что в нем Гоголь пережил своего двойника — ту часть себя самого, которая отдельно и самостоятельно представала как ничтожная в своей пошлости человеческая природа. Здесь уместно сослаться на гоголевские «Четыре письма к разным лицам по поводу «Мертвых душ» («Выбранные места из переписки с друзьями»), в которых писатель говорит о лирической основе своих комических персонажей. «... отчего герои моих последних произведений, и в особенности М<ертвых> д<уш>, будучи далеко от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему, близки душе, точно, как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?» — спрашивал Гоголь. И отвечал: «... герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души. <...> Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной.

Во мне не было какого — нибудь одного слишком сильного порока <...>, как не было также никакой картинной добродетели <...>; но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу <...>. Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу <...> несколько хороших свойств; но лучшее из них <...> было желанье быть лучшим.

... С этих пор я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званьи и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем, чем ни попало» (VIII, 292 — 294).

Как видим, ни с чем не соразмерные заботы Гоголя о чистоте собственной души, о том, что он недостаточно совершенен как человек, чтобы претендовать на создание очищающих жизнь книг, показывают, что писатель постоянно был сосредоточен на проблематичности собственной личности. Особенность его художнического дара состояла в том, что, желая спасти Россию, изображая в ослепительном свете ее непривлекательность, он силою своего уникального художества делал мир пошлости и пустоты бессмертным. Желая света и очищения, он бессмертил малость человека. Гоголь понимал природу зла как неизбежную для всякого и каждого человека участь делаться частью общего ничтожества жизни. Применительно к роли художника это означало неизбежное способствование распространению зла при постоянном стремлении его поразить.

Другой важный элемент художественной структуры рассказа Бунина состоит в театрализации фигуры Гоголя, который представлен в жестах, мимике — разного рода внешних проявлениях, но не в психологической разработке. Что Гоголь думает, какое содержание скрыто за странными проявлениями личности, — все это предстает областью догадок. Объяснение, предлагаемое паном Михольским, слишком поверхностно, чтобы служить ключом к личности писателя. Итак, Гоголя долго ждут в имении Юзефовича. Кажется, что с его появлением что — то разрешится, на какие — то важнейшие вопросы будут получены необходимые ответы. Профессора Киевского университета собрались как на экзамен, где придется держать ответ по всей строгости. Наконец, Гоголь появляется — идет впереди подобострастно следующего за ним хозяина, смотрит куда — то вбок, исподлобья; профессора стоят, одернув фалды фраков, руки держат по швам, низко кланяются. Гоголь невнимательно слушает представления, брезгливо смотрит на стол с закусками... Наконец, игнорируя почтенную публику, Гоголь останавливает взгляд на случайной в этом обществе фигуре модника Михольского, в которой «узнает» лицо давно знакомое и страшное — как нехорошее предзнаменование. После нескольких, обращенных к Михольскому банальных слов Гоголь поворачивается и уходит, неловко переставляя ноги в узких серых панталонах с широкими штрипками.

— Скажите мне теперь, — недоумевал после пан Михольский, — как объясняете вы себе столь странное поведение Гоголя в Липках? Что такое происходило в его натуре?

— Да кто же может знать натуру такого человека, — отвечали ему. — Может быть, ему мелькнула какая-нибудь чудная идея, встала в воображении резкая фигура... (с. 291).

Личность Гоголя предстает в интерпретации Бунина двойственно — проблематичной: его поведение лишено ясности, во внешнем облике присутствуют черты гротескности, а его крапчатый жилет воспринимается метафорой скрытых нечистых сил, с ним связанных.11 Эти черты Гоголя — человека: маскировка лица посредством одежды, принципиальная загадочность поведения, которое может быть истолковано в прямо противоположных значениях, — составляют основание и его художественного мышления. Для Гоголя — писателя характерна концепция двунаправленности мира, т. е. специфической взаимооборачиваемости всех сторон и проявлений действительности. Такое представление проявляется либо в связях персонажей Гоголя с животными предками, либо в миражности, принципиальной «пограничности» бытия этих персонажей. Так, уже современникам писателя герои «Мертвых душ» предстали своеобразным зверинцем: С. Шевырев указал на «животные подобия» помещиков, тотемных хозяев своих дремучих «углов». С другой стороны, символичны «невидимость» Башмачкина, присутствующего и одновременно отсутствующего в жизненном процессе; неуловимость Хлестакова или Чичикова, которых нельзя зримо представить и внятно определить; бесполость Плюшкина, который попеременно «кажется» то бабой, то мужиком... К подобному ряду превращений принадлежит и способность вещей оживать, что происходит с шинелью Акакия Акакиевича; а также способность живого мертветь и каменеть, каковы навечно изваянные лица помещиков в «Мертвых душах». Наконец, сам Гоголь, в имени (гоготание гусака) и облике (необыкновенно длинный, тонкий и подвижный нос, кончиком которого он мог доставать верхнюю губу)12 которого также присутствуют знаки, связывающие его с животным предком — двойником и указывающие на возможные контакты с «другим» миром. Так что постоянный в творчестве писателя прием метаморфоз и перевоплощений, когда внутреннее выступает внешним, лицо — маской, значительное — ничтожным демонстрирует гоголевское понимание жизни как внезапного, всякий раз неожиданного проявления абсурдно-ошеломляющего порядка вещей. Думается, что для Гоголя — писателя самой неразрешимой проблемой был Гоголь — человек, из глубин личности которого творился причудливый образ России.

Примечания

1. В сборнике рассказов «Весной, в Иудее» датирован 1936-м годом; но существует и другая версия — 1932.

2. Лесков Н. С. Нескладица о Гоголе и Костомарове / Н. С. Лесков. Собр. соч.: В 11т. Т.XI. М., 1958. С. 208.

3. Рассказ цит. по: И. А. Бунин. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. М., 1966. С. 288. Далее страницы ставятся в тексте, в скобках.

4. Цит. по: Н. В. Гоголь. Полное собр. соч.: В 14 т. М.: Изд — во АН СССР, 1937 — 1952. — Т. 3. С. 154 — 155. В дальнейшем страницы ставятся в тексте, в скобках.

5. Эта мысль, иначе выраженная, принадлежит Вл. Набокову. См: Набоков Владимир. Николай Гоголь / Владимир Набоков. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 128.

6. Де Лотто Ч. Гоголь: одежда и мода / Гоголь как явление мировой литературы: По материалам международной научной конференции. М., 2003. С. 84 — 85.

7. Лягушка в мифологии ассоциируется с первобытным состоянием материи. В Откровении (16:13) она определена как нечистый дух. Появление Л. в доме служит предвестием несчастья, смерти. Но в других случаях Л. приписывают роль домашнего покровителя — домового. Все же чаще Л. воспринимают как злого духа, способного наслать чары на человека. В жабах и Л. видят обращенных ведьм / Славянская мифология. М., 1995. С. 251 — 252.

8. Ящерица (или хамелеон), согласно некоторым поверьям, появляется на свет из яиц черта и может околдовать человека. Подобно мифической гидре, куски разрубленной на части Я. срастаются вновь. Я. бьют, чтобы она сбросила свой гадючий хвост, т. к., согласно поверьям, она берет себе хвост от гадюки / Славянская мифология. С. 399 — 400.

9. Эпизод воспринимается как сниженный комический вариант мотива змееборства, распространенного в русском былинном эпосе и мировом фольклоре. См.: Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955 (ч. 2, IV. С. 172-247). Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986 (Гл. VII. С. 216 — 280).

10. Набоков Владимир. Николай Гоголь / Там же. С. 34 — 36.

11. Можно также предположить, что причастность Гоголя — человека к бесовскому хтоническому миру, символически выражаемая пестрым жилетом, потенциально означала для него возможность приобретать над этим миром магическую власть. См. сказочную параллель: в волшебной сказке Змей побеждается тем, что в пасть Змея входит герой, имеющий пояс из кожи змея. Этот пояс в чреве оживает и убивает Змея. Или библейская параллель: Моисей в ограждение израильтян от змеев приказывает поставить медного змея. Таким образом, Змей есть защитник от Змея / Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. С. 277.

12. Неполнота формы, асимметрия или чрезмерность признака указывают в фольклоре на хтоническую природу явления. Сопутствующим признаком демонической асимметрии является длинный нос. См.: Неклюдов С. Ю. О кривом оборотне / Проблемы славянской этнографии (к 100-летию со дня рождения чл.-корр. АН СССР Д. К. Зеленина). Л., 1979. С. 137.

Яндекс.Метрика