«Жилет Гоголя»: личность писателя глазами И. Бунина и Вл. Набокова
Ельницкая Л. М. (Москва), к.ф.н., доцент ВГИК им. С. А. Герасимова / 2005
Рассказ «Жилет пана Михольского» написан Буниным в 1930—х годах1, в эмиграции. Причины, толкнувшие писателя именно в эти годы обратиться к «гоголевскому сюжету», неизвестны. Однако в «Авто-биографических заметках», перебирая впечатления детства, Бунин говорил, что его когда — то необыкновенно поразил рассказ гувернера о Гоголе, которого тот видел в одном московском литературном доме. Много лет спустя Бунин «вспомнил» о Гоголе и написал рассказ — шутку, в которой тем не менее обработана версия не бунинского гувернера, а писателя Иеронима Ясинского. Последний опубликовал некогда в «Историческом вестнике» в качестве реального свидетельства о личности Гоголя «историю о жилетке», известную ему со слов помещика Михольского. На эту публикацию отозвался заметкой «Нескладица о Гоголе и Костомарове» Н. С. Лесков. Он в какой-то мере опротестовал рассказ И. И. Ясинского, считая необходимым защитить «память таких людей, как Гоголь и Костомаров, чтобы и в мелочах на них не наводили ничего напрасного».2 Характерно, что рассказ Ясинского всегда воспринимался как описание реального факта, точнее — анекдота из жизни «странного Гоголя».
Отталкиваясь от «сюжета Ясинского», Бунин создает художественное произведение. «Жилет пана Михольского» строится сначала от лица безымянного повествователя, а дальше господствующей становится точка зрения персонажа. Повествование тяготеет к типу «рассказ очевидца». Молодой пан, модник и «аристократ», приезжает из своего глухого угла в Киев, чтобы «экипироваться» перед женитьбой, то есть «нашить себе панталон, сюртуков, фраков и жилеток по самой последней моде».3 В этих делах им руководит некий граф. Собираясь уезжать, Михольский приходит благодарить графа за его любезную помощь и находит того чрезвычайно озабоченным в поисках наилучшего туалета. Оказывается, граф приглашен в имение М. Юзефовича «на важную персону». Происходит следующий разговор:
— Что же это за персона? — спросил пан Михольский.
— Некто Гоголь, писатель...
— А, знаю, читал его вещички.
— ...Что ж он, хорошо пишет?
— Да, недурно <...> только уж больно обыденно: нет, знаете, полету, байронизму...
— А все-таки надо поехать, — сказал граф, вздыхая. — Во — первых, нельзя манкировать приглашением такого лица, как Юзефович, а во — вторых, и сам этот Гоголь: он, оказывается, в большой милости у государя.
— Да что вы? Ну, знаете, это очень меняет дело. Я бы и сам был не прочь взглянуть на такую знатную личность (289).
И вот приятели в Липках, имении Юзефовича. А там уж «целая ассамблея, тайный трепет, ожидание высокого лица» (289). Толпятся гости, все больше профессора Киевского университета в новеньких мундирах. Ждут час, другой — Гоголя все нету. Наконец — приехал! Хозяин бросается навстречу, профессора одергивают фалды, выстраиваются в ряд... «Как сейчас помню, — рассказывает Михольский, — этот самый Гоголь шел впереди почтительно следовавшего за ним хозяина, не спеша и глядя несколько вкось, исподлобья. У него был длинный нос, длинные прямые волосы. На нем был сюртук темного граната и темно — зеленая жилетка, по которой краснели мушки и глазки и ярко блестели желтые пятна. Все низко перед ним склонились, он же вдруг остановился и, не отвечая на поклоны, стал глядеть на одну мою особу <...> точнее сказать, на мою грудь, в тот день украшенную одной из моих новых и лучших жилеток: жилетка эта была тоже весьма нарядна, только походила не на шкурку лягушки, как у столичного гостя, а на шкурку хамелеона» (289 — 290).
Вступив в разговор с Михольским и не получив ответа, Гоголь погружается в молчание; затем подает хозяину руку, делает общий поклон прочим и направляется к двери. Хозяин поражен. Гоголь уходит, как-то неловко передвигая ноги в узких серых панталонах на широких штрипках, а хозяин растерянно бежит за ним следом, кланяется ему в спину.
В финале рассказчик Михольский открывает причину необычного поведения Гоголя в Липках: тот, оказывается, «позавидовал на его жилетку» и после делал попытку перекупить ее. Три раза посылал к Михольскому портного с предложением продать жилетку «за любые деньги для одного важного господина из столицы». Однако Михольский выдержал характер — не уступил: «Он хоть и Гоголь, а такой жилетки у него нет и не будет! Я, брат, свою жилетку выше всяких его „Мертвых душ“ ставлю!» (291).
Рассказ И. Бунина строится на приеме анекдотического несоответствия между всеобщей молвой о знаменитом писателе и мелочностью его человеческих проявлений. На одной чаше весов — художественные творения Гоголя, на другой — модная тряпка, которая тем не менее перевешивает! Конечно, излагаемая точка зрения принадлежит щеголю Михольскому, но другой в рассказе нет. Суждения молодого франта, его понимание описанного случая мотивируются фактами: поведением гостей и хозяина, изначально пребывающих в страхе и трепете, поведением самого Гоголя — его брезгливым невниманием к собравшимся, неясностью цели его приезда в Липки и затем настойчивыми попытками заполучить у Михольского пестрый жилет. Таким образом, представленная в рассказе точка зрения демонстрирует «правду» Михольского, снижая и выставляя в комическом свете личность Гоголя. Невозможно согласиться с паном Михольским, но и не согласиться трудно: противопоставить ему нечего. Таково содержание истории о жилетке с позиции персонажа.
О чем же рассказ с авторской точки зрения? Думается, что Бунин в своей миниатюре — шутке обнаружил глубокое понимание и мышления, и поэтики Гоголя, в частности обыграл важнейшие для его творчества образы — концепты. К ним относятся художественные идеи жениха и женитьбы, моды и модной одежды, маски и лица, значительного и ничтожного, пошлого и духовного, внешнего и внутреннего в проявлениях человеческой природы. В рассказе Бунина есть все необходимое, чтобы связать представленный в нем анекдотический случай с личностью Гоголя и его творческим миром. Прежде всего, важен образ рассказчика Михольского. Персонаж такого типа принадлежит к классическим героям Гоголя — пошлякам. Статус жениха придает Михольскому еще большую выразительность, сообщает — можно сказать — дополнительный блеск его фигуре. Гоголевские Хлестаков или поручик Пирогов, маиор Ковалев или Чичиков — самодостаточные и самовлюбленные, — что называется, женихи по призванию. Они убеждены, что чин, принадлежность к столичному населению или, по крайней мере, модное платье равноценны обеспечению судьбы. За «женихами» Гоголя возникают очертания фантастического осколочного мира нелепостей и парадоксов. Так, в комедии «Женитьба» каждый из женихов — носитель одной единственной странной черты, заменяющей целостность личности. Именно жених проявляет в высшей степени алогизм и непредсказуемость общего жизненного устройства. Набор жениховских качеств воплощен в Хлестакове: поразительная способность к мимикрии, легкость в мыслях необыкновенная, снисходительность суждений обо всем и всех, панибратство как условие общения, легковесность слова, вертлявость в жестах — мыслях — чувствах... Характерное отсутствие лица, отсутствие индивидуальных черт в портрете, всеобщность пошлого выражения характеризуют жениха и в рассказе Бунина. Гоголь слишком хорошо «знает» Михольского как центральную фигуру собственного творчества, но мучительно не может вспомнить, где именно его видел. «Мне сдается, — молвил наконец Гоголь, щурясь, — мне сдается, что я вас где-то уже видел. Да, я вас где-то видел. Не скажу, чтобы ваша физиономия памятна мне живо, но тем не менее я вас видел. Видел же я вас в каком-то трактире, вы там лакомились луковым супом» (290).
Важная особенность психологии пошляка (жениха) — страсть к модным вещам. Вместо того чтобы стремиться к трансцендентному, человек — по Гоголю — в силу своей малости и ничтожества совершает подмену, обольщаясь тем, что радует его глаз и тело. Акакий Акакиевич Башмачкин, принуждаемый обстоятельствами к шитью новой шинели, испытывает затем мистическое влияние призрака (неготовой еще вещи, представляемой в воображении) на свою жизнь. По мере того как образ новой шинели овладевает сознанием персонажа и прельщает его своими формами, полумертвое существование Акакия Акакиевича меняется: оно «сделалось как — то полнее, как будто бы он женился, как будто какой — то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая — то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как — то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, словом все колеблющиеся и неопределенные черты...»4 Желание персонажа утвердить себя в мире на законных основаниях посредством изменения внешнего облика (переодевания) приводит только к «раздеванию» и его полному исчезновению.5
Страсть к переодеваниям поддерживает и направляет мода. Итальянский исследователь Чинция Де Лотто в одной из своих работ показала, что «в механизме, управляющем модой, лежит важнейший гоголевский мотив миражности любого движения, перемещения, изменения. Воплощаясь в поэтике художника во множестве разных приемов, этот мотив отражает самую тревожную сторону его видения мира — современного ему мира, управляемого законами „моды“ в самом широком смысле слова...» И дальше: «...Иллюзорность движения — суть моды — неизбежно связана с категориями пустоты, несущественности, неопределенности — наконец, умертвления и смерти».6
В рассказе Бунина мода представлена жилетом особой расцветки, напоминающей шкурку лягушки7 у Гоголя и хамелеона8 — у Михольского. Пристрастие к модному, как выясняется, характеризует оба полюса: глупость и духовную глубину. Михольский не желает уступить свой жилет столичному гостю, полагая, что таким образом он возвышается над знаменитостью. С другой стороны, Гоголь, буквально парализованный встречей с Михольским, теряет личное достоинство, внутренние ориентиры и предстает двойником своего невольного соперника. Когда в отношения людей вмешивается мода, то глупость и духовность перестают различаться, смыкаются в одной точке. Мода становится полем демонического воздействия зла на человека, т. е. инструментом его опустошения, оглупления, наконец — подмены ценностей. В воздействии моды на человека скрыт для Гоголя — писателя мифологический сюжет продажи души черту, причем происходящего обмена человек, как правило, не замечает. Вл. Набоков в своем эссе «Николай Гоголь» утверждает, что писатель был необыкновенно чувствителен к бесовским влияниям жизни. Уточним, что бесовское не было для него литературной метафорой, но существовало как физически ощутимая субстанция. «...всю жизнь, — пишет Вл. Набоков, — его донимало отвращение ко всему слизистому, ползучему, увертливому, причем это отвращение имело... религиозную подоплеку. ...Выгнутая спина худой черной кошки, безвредная рептилия с пульсирующим горлом или хилые конечности и бегающие глазки мелкого жулика невыносимо раздражали Гоголя из — за сходства с чертом. <...> Когда он рвал розы в саду у Аксакова, и его руки коснулась холодная черная гусеница, он с воплем кинулся в дом. В Швейцарии он провел целый день, убивая ящериц, выползавших на солнечные горные тропки.9 Трость, которой он для этого пользовался, можно разглядеть на дагеротипе, снятом в Риме в 1845 г. Весьма элегантная вещица.
* * *
На этом снимке он изображен в три четверти и держит в тонких пальцах правой руки изящную трость с костяным набалдашником (словно трость — писчее перо). Длинные, но аккуратно приглаженные волосы с левой стороны разделены пробором. Неприятный рот украшен тонкими усиками. Нос большой, острый, соответствует прочим резким чертам лица. Темные тени <...> придают его взгляду глубокое и несколько затравленное выражение. На нем сюртук с широкими лацканами и франтовской жилет. И если бы блеклый отпечаток прошлого мог расцвести красками, мы увидели бы бутылочно — зеленый цвет жилета с оранжевыми и пурпурными искрами, мелкими синими глазками; в сущности, он напоминает кожу какого — то заморского пресмыкающегося»10.
Описание цвета жилета вводится с помощью частицы «бы», что свидетельствует о фантазиях — предположениях Набокова в отношении Гоголя. Возможно, Набоков помнил рассказ Бунина, хотя этому нет доказательств. Очевидно, Набоков и сам остро чувствовал двойственность Гоголя, его глубинную связь с демоническим миром, что символически проявлялось в пристрастии Гоголя к модным вещам и, в частности, к пестрой — бесовской — расцветке выбираемой материи. Но Бунин также показал раздвоение Гоголя: острота реакции последнего на Михольского свидетельствует, что в нем Гоголь пережил своего двойника — ту часть себя самого, которая отдельно и самостоятельно представала как ничтожная в своей пошлости человеческая природа. Здесь уместно сослаться на гоголевские «Четыре письма к разным лицам по поводу «Мертвых душ» («Выбранные места из переписки с друзьями»), в которых писатель говорит о лирической основе своих комических персонажей. «... отчего герои моих последних произведений, и в особенности М<ертвых> д<уш>, будучи далеко от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему, близки душе, точно, как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?» — спрашивал Гоголь. И отвечал: «... герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души. <...> Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной.
Во мне не было какого — нибудь одного слишком сильного порока <...>, как не было также никакой картинной добродетели <...>; но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу <...>. Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу <...> несколько хороших свойств; но лучшее из них <...> было желанье быть лучшим.
... С этих пор я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званьи и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем, чем ни попало» (VIII, 292 — 294).
Как видим, ни с чем не соразмерные заботы Гоголя о чистоте собственной души, о том, что он недостаточно совершенен как человек, чтобы претендовать на создание очищающих жизнь книг, показывают, что писатель постоянно был сосредоточен на проблематичности собственной личности. Особенность его художнического дара состояла в том, что, желая спасти Россию, изображая в ослепительном свете ее непривлекательность, он силою своего уникального художества делал мир пошлости и пустоты бессмертным. Желая света и очищения, он бессмертил малость человека. Гоголь понимал природу зла как неизбежную для всякого и каждого человека участь делаться частью общего ничтожества жизни. Применительно к роли художника это означало неизбежное способствование распространению зла при постоянном стремлении его поразить.
Другой важный элемент художественной структуры рассказа Бунина состоит в театрализации фигуры Гоголя, который представлен в жестах, мимике — разного рода внешних проявлениях, но не в психологической разработке. Что Гоголь думает, какое содержание скрыто за странными проявлениями личности, — все это предстает областью догадок. Объяснение, предлагаемое паном Михольским, слишком поверхностно, чтобы служить ключом к личности писателя. Итак, Гоголя долго ждут в имении Юзефовича. Кажется, что с его появлением что — то разрешится, на какие — то важнейшие вопросы будут получены необходимые ответы. Профессора Киевского университета собрались как на экзамен, где придется держать ответ по всей строгости. Наконец, Гоголь появляется — идет впереди подобострастно следующего за ним хозяина, смотрит куда — то вбок, исподлобья; профессора стоят, одернув фалды фраков, руки держат по швам, низко кланяются. Гоголь невнимательно слушает представления, брезгливо смотрит на стол с закусками... Наконец, игнорируя почтенную публику, Гоголь останавливает взгляд на случайной в этом обществе фигуре модника Михольского, в которой «узнает» лицо давно знакомое и страшное — как нехорошее предзнаменование. После нескольких, обращенных к Михольскому банальных слов Гоголь поворачивается и уходит, неловко переставляя ноги в узких серых панталонах с широкими штрипками.
— Скажите мне теперь, — недоумевал после пан Михольский, — как объясняете вы себе столь странное поведение Гоголя в Липках? Что такое происходило в его натуре?
— Да кто же может знать натуру такого человека, — отвечали ему. — Может быть, ему мелькнула какая-нибудь чудная идея, встала в воображении резкая фигура... (с. 291).
Личность Гоголя предстает в интерпретации Бунина двойственно — проблематичной: его поведение лишено ясности, во внешнем облике присутствуют черты гротескности, а его крапчатый жилет воспринимается метафорой скрытых нечистых сил, с ним связанных.11 Эти черты Гоголя — человека: маскировка лица посредством одежды, принципиальная загадочность поведения, которое может быть истолковано в прямо противоположных значениях, — составляют основание и его художественного мышления. Для Гоголя — писателя характерна концепция двунаправленности мира, т. е. специфической взаимооборачиваемости всех сторон и проявлений действительности. Такое представление проявляется либо в связях персонажей Гоголя с животными предками, либо в миражности, принципиальной «пограничности» бытия этих персонажей. Так, уже современникам писателя герои «Мертвых душ» предстали своеобразным зверинцем: С. Шевырев указал на «животные подобия» помещиков, тотемных хозяев своих дремучих «углов». С другой стороны, символичны «невидимость» Башмачкина, присутствующего и одновременно отсутствующего в жизненном процессе; неуловимость Хлестакова или Чичикова, которых нельзя зримо представить и внятно определить; бесполость Плюшкина, который попеременно «кажется» то бабой, то мужиком... К подобному ряду превращений принадлежит и способность вещей оживать, что происходит с шинелью Акакия Акакиевича; а также способность живого мертветь и каменеть, каковы навечно изваянные лица помещиков в «Мертвых душах». Наконец, сам Гоголь, в имени (гоготание гусака) и облике (необыкновенно длинный, тонкий и подвижный нос, кончиком которого он мог доставать верхнюю губу)12 которого также присутствуют знаки, связывающие его с животным предком — двойником и указывающие на возможные контакты с «другим» миром. Так что постоянный в творчестве писателя прием метаморфоз и перевоплощений, когда внутреннее выступает внешним, лицо — маской, значительное — ничтожным демонстрирует гоголевское понимание жизни как внезапного, всякий раз неожиданного проявления абсурдно-ошеломляющего порядка вещей. Думается, что для Гоголя — писателя самой неразрешимой проблемой был Гоголь — человек, из глубин личности которого творился причудливый образ России.
Примечания