Гоголь и проблема народного просвещения на рубеже XIX–XX вв.
Курицкая А. А., Сугай Л. А. (Москва), аспирантка-заочница Государственной академии славянской культуры / д.ф.н., профессор кафедры культурологии Гуманитарного института телевидения и радиовещания (ГИРТ) им. М. А. Литовчина / 2007
В 1847 г. В. Г. Белинский писал, что «произведения Гоголя в короткое время получили на Руси народность. Их не читают только те, которые ничего не читают; а „Ревизора“ знают многие и из тех, которые вовсе не знают грамоте»1. Позднее, как бы в противовес этому высказыванию, Н. А. Добролюбов заявил, что «напрасно <...> у нас и громкое название народных писателей» и что «даже юмор Гоголя и лукавая простота Крылова вовсе не дошли до народа»2. Вопрос стоял не о способности воспринять и понять классических авторов, а о недоступности книг для широкого народного читателя. Дело в том, что сразу после смерти Гоголя его книги стали библиографической редкостью (к такому разряду многие из них уже в 1853 г. отнес библиограф Г. Геннади3). С. Т. Аксаков рассказал о том, как уцелевшие в магазинах экземпляры сочинений Гоголя покупались за «страшно дорогую цену» (50–70 руб. серебром за 4 книжки)4. Произведения Гоголя переписывались от руки. «В детстве, — рассказывал П. Кропоткин, — мы переписывали второй том „Мертвых душ“ — всю книгу от начала до конца, а также часть первого тома»5. Даже в кругу литераторов трудно было достать экземпляры гоголевских произведений. В. И. Кулешов приводит в книге «Славянофилы и русская литература» отрывок из письма Е. И. Елагиной к Марии Киреевской с просьбой сделать «истинное благодеяние» — переписать первый том «Мертвых душ» — книгу, уже дважды издававшуюся6.
Издания наследников Гоголя, на которые возлагали надежды, мало изменили сложившуюся после 1852 г. картину. Вот свидетельство современника, относящееся уже к 1901 г.: «...В гимназических библиотеках старших классов никогда не оказывается достаточного количества экземпляров гоголевских произведений, а приобретение сочинений Гоголя в собственность в настоящее время еще далеко не всем доступно»7.
Речь идет не о крестьянстве, не о читателе из городских низов, а о просвещенной публике. Не только уникальное издание Н. С. Тихонравова, завершенное В. И. Шенроком8, первое научное издание наследия писателя, но и вообще книги Гоголя до начала XX в. — это достояние лишь избранных.
Между тем отмена крепостного права и последовавшая в 1864 г. реформа системы школьного образования способствовали быстрому распространению грамотности в деревнях. Русская интеллигенция, прежде всего земские учителя, библиотекари, столкнулись с нелегкой задачей образования и формирования эстетического вкуса народа. Дело в том, что разрыв между высшим сословием, которое со времен Петра I относит себя к культуре европейской, и низшими слоями русского населения в течение длительного времени углублялся, их интеллектуальные и духовные запросы сильно разнились. То малое, что перепадало от высшего слоя в народную среду с ее вековым укладом, церковно-славянской книжностью и фольклором, перерабатывалось, адаптировалось по канонам, традициям и вкусам этой среды. Просветительская работа в деревне представителей интеллигенции была ориентирована на то, чтобы сделать высокую литературу «доступной» для понимания широких масс, что не могло не приводить к упрощению классического наследия. Этот процесс поддерживался и условиями книжного рынка.
Предпринимателям, занимавшимся выпуском дешевых народных книг, выгоднее было печатать не оригинальные произведения, а их лубочные переделки. Существовало несколько переделок «Тараса Бульбы» («Тарас Бульба, или Запорожская сечь», «Тарас Бульба, или Измена и смерть за прекрасную панну», «Приключения казацкого атамана Урвана» и др.), несколько переделок «Ночи перед Рождеством» («Кузнец Вакула, или Договор с дьяволом», «Кузнец и черт» и др.), несколько переделок «Вия» и «Страшной мести» («Три ночи у гроба красавицы», «Страшный колдун, или Кровавое мщенье. Старинная повесть из казачьей жизни» и др.).
Лубочная литература, ее место в культурном процессе, народном образовании, не раз привлекала внимание отечественных и зарубежных исследователей. Попытка реконструировать крестьянское восприятие произведений Гоголя была предпринята и в работе Дамиано Ребеккини «Как крестьяне читали Гоголя»9. Автор опирается на российские и западные источники, посвященные лубочным изданиям и крестьянскому чтению, в частности, на известную статью М. Сперанского «Гоголь в народной книжке и картинке», опубликованную в «Гоголевском сборнике» (Киев, 1902)10. В сборнике, следует добавить, представлен был каталог выставки, включавшей раздел под тем же названием. Предметом исследования Д. Ребеккини являются, прежде всего, трансформации, которым подверглись оригинальные гоголевские тексты в лубочных изданиях, отношение народных авторов к высокой литературе и особенности восприятия деревенского читателя (слушателя). Источниками анализа стали, во-первых, обработки произведений Гоголя, выполненные «народными писателями» для крестьян, во-вторых, записи высказываний крестьян при публичных чтениях, осуществленные деревенскими учителями, проводившими чтения. Высоко оценивая собственно характеристику «интерпретаций» Гоголя «лубочными авторами» (сюжетных, композиционных и стилистических «обработок» оригинальных текстов), не можем не высказать ряд замечаний относительно самого выбора источников.
Исследователь психологии восприятия читателя из крестьян, Ребеккини опирается на переработки гоголевских текстов, обосновывая такой подход тем, что авторами лубочных книжек часто были молодые выходцы из деревень, получившие начальное образование в сельской школе11. Однако в массе своей в роли «редакторов»-адаптаторов классики выступали студенты, недоучившиеся семинаристы и, как покажем ниже, даже литераторы, претендовавшие на авангардные позиции. Коммерческий интерес всегда брал верх над идеями народного просвещения. В мемуарах (которые, заметим, практически не привлекаются автором статьи «Как крестьяне читали Гоголя») ярко запечатлены характеры торговцев «лубочным» Гоголем.
В. А. Гиляровский рассказывал в своей книге «Москва и москвичи» о том, как в трактире Колгушкина на Лубянской площади («отсюда шло „просвещение“ сермяжной Руси») «фабриканты народных книг» делали заказы «писателям»:
«Напиши мне «Тараса Бульбу».
— То есть как «Тараса Бульбу»? Да ведь это Гоголя!
— Ну-к што ж. А ты напиши, как у Гоголя, только измени малость, по-другому поставь да поменьше сделай, в листовку. И всякому интересно, что Тарас Бульба, а не какой другой. <...> И за контрафакцию не привлекут, и все-таки Бульба — он Бульба и есть, а слова-то другие»12.
О «писателях с Никольской» рассказывал также издатель И. Д. Сытин. Д. Ребеккини приводит одно его высказывание, переданное через третье лицо, а на мемуары Сытина «Жизнь для книги» не ссылается. Между тем весьма любопытно сопоставить два сытинских признания. В книге, рассчитанной на широкого образованного читателя, он иронически рисует портрет «лубочного» автора и явно отстраняется от его продукции:
«Какой-нибудь Миша Евстегнеев совершенно запросто говорил:
— Вот Гоголь повесть написал, да только у него нескладно вышло, надо перефасонить.
И «перефасонивал». Сокращал, изменял, менял заглавие»13.
Какова же роль Сытина как издателя в этом «перефасонивании»? Чем руководствовался он, выпуская в свет, например, «Страшного колдуна» (обработку повести «Страшная месть»)? Вот второе признание Сытина (если верить свидетельству А. С. Пругавина): «Приходит ко мне один из наших сочинителей (с Никольской) и приносит рукопись под заглавием: «Страшный колдун». Посмотрел я рукопись, вижу: написано складно, а главное, очень уж страстно; такие страсти — просто волос дыбом становится. Ну, думаю, эта книга беспременно пойдет. Купил рукопись, заплатил сочинителю пять рублей, отдал в печать. Отпечатали 30 000. И что бы вы думали? Нарасхват! Так понравилась, так понравилась! Приказал еще 60 000 печатать»14. Можно ли поверить, что только во время второго издания данной книги Сытин заметил, что это «обработка Гоголя», и поинтересовался у своего помощника, как она осуществлялась? Далее следует диалог: ««Понятно: приказал переделать», — отвечал мой собеседник. «Как переделать?» — «Очень просто: переделать на свой лад, переменить имена, кое-что убавить, кое-что прибавить. Ну и выпустили, и теперь идет в продаже под заглавием „Страшный колдун, или Кровавое мщение“»15.
Коммерческий интерес толкал на путь «соавторства» с Гоголем не только писателей с Никольской. В серии «Для дорожного чтения» А. И. Емельянов-Коханский публикует сборник прозы и стихов «Месть», включивший посредственные авантюрно-приключенческие рассказы и балладу, но их названия явно рассчитаны на ассоциации с гоголевскими повестями: «Месть: Коварная Панна»; «Ночь под Ивана Купала»; «Страшное наказание: (Легенды)». (СПб., 1897).
А. И. Емельянов-Коханский (1871–1936) — автор поэтического сборника «Обнаженные нервы» (М., 1895), объявивший себя первым русским декадентом, известный по инциденту с В. Я. Брюсовым и сатирическому портрету, нарисованному И. А. Буниным16. В случае с ним явно не проходит тезис о полуграмотных деревенских писателях.
Что же касается народного, крестьянского восприятия Гоголя, то Д. Ребеккини слишком замыкается в материале собственно книг для народа и упускает такой источник, как произведения, написанные писателями-самоучками и посвященные Гоголю, то есть не пересказы «по Гоголю», а оригинальные сочинения в стихах и прозе, наивные, литературно слабые, но свидетельствующие о достаточно глубоком проникновении гоголевского творчества в народную среду. Назовем два сборника: «Малое — великим», вышедший в 1902 г. в связи с 50-летием кончины Жуковского, Гоголя и Загоскина, и «Памяти Н. В. Гоголя: Народно-литературный сборник», выпущенный в Москве издательством «Новое начало» в 1909 г. к столетнему юбилею писателя. Сборник 1909 г. составили стихи и рассказы писателей-самоучек из рабочей и крестьянской среды. Открывалась книга стихотворением одного из зачинателей так называемой пролетарской поэзии Ф. С. Шкулева «Памяти Н. В. Гоголя». Приведем несколько строк:
Последние слова — реминисценция известных некрасовских строк — являлись и констатацией широкого распространения в обществе, во всех его слоях, книг Гоголя в связи с отменой в 1902 г. прав на литературную собственность. Правда, сведения справочных изданий «Что читать народу»18 вносят поправки в представления о бытовании гоголевского наследия до 1902 г. Говорить, что книги Гоголя абсолютно не доходили до читателя из крестьян и городской бедноты следует с оговорками. В середине 1880-х гг. наследники продали свои права на издания Гоголя братьям Салаевым, и тогда вышли первые коммерческие издания по низкой цене. Затем права перешли к Думнову, и «Народное издание книжного магазина В. Думнова» выпускало тонкими брошюрами ряд гоголевских рассказов и повестей, а также комедию «Ревизор». В 1890-е годы права перекупил крупный издатель А. Маркс и опубликовал в серии «Народные издания А. Ф. Маркса» (1893–1894 гг.) те же произведения с хорошими иллюстрациями. Однако все эти публикации были малым ручейком в сопоставлении с тем морем печатной продукции, обрушившейся на книжный рынок в связи с 50-летием со дня кончины Гоголя (февраль 1902 г.) и отменой прав на его литературную собственность. Только третьестепенный книгопродавец Панфидин отпечатал сочинения Гоголя в количестве ста тысяч экземпляров. Сюда следует прибавить фирмы А. Суворина, А. Маркса, И. Сытина, К. Тихомирова, «Народной пользы» и многие другие. В. В. Каллаш констатировал тогда, что сочинения Гоголя «знало раньше, за редким исключением, одно образованное общество, теперь узнает и народ»19.
Важность этого события широко освещалась в прессе, даже за рубежом. Так, в обзоре «Русская литература в 1902 году» для английского журнала «The Athenaeum» В. Брюсов писал: «Нынешнее время очень важно для русской культуры, так как только через 50 лет утрачивают юридическую силу права на литературную собственность; вплоть до настоящего времени сочинения покойных писателей (Гоголя и Жуковского. — А. К., Л. С.) издавались только их наследниками, по большей части весьма неполно и по очень высокой цене. Через полвека по смерти писателя его произведения становятся национальным достоянием»20.
Есть еще одно свидетельство о значении Гоголя для просвещения народного. Это художественная профессиональная литература, затрагивающая тему воздействия гоголевских произведений на народное сознание. В рассказе А. Свирского, опубликованном в «Новом журнале для всех» (1909, № 5), повествовалось о бунте, поднятом в тюрьме «из-за Гоголя» (рассказ так и назывался21). Губернаторша, которая «крепко любила Россию и называла ее не иначе, как дорогой и великой родиной, хотя сама родилась под Мюнхеном и очень плохо говорила по-русски»22, занимаясь благотворительностью и исправлением нравов, посылает в городскую тюрьму книги. О том, сколь глубоко нравственное падение обитателей тюрьмы, говорит тот факт, что присланные прежде губернаторшей экземпляры Евангелия были «читателями» благополучно раскурены на цигарки. Но «Сочинение Гоголя про Тараса Бульбу» — рассказ о народной борьбе, о силе воли человека, страданиях и муках — производит на сердца темных людей, закоренелых преступников, огромное воздействие, правда, не то, которого ждала губернаторша, да и не то, признаемся, которое хотел бы видеть Гоголь, когда восклицал: «...но и у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства; и проснется он когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками; схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело» (II, 134). Арестанты-каторжники, выступая под впечатлением прочитанного за права личности, поднимают в тюрьме восстание, которое поддерживают и направляют политические заключенные.
Еще один материал, связанный с темой лубочной обработки гоголевских текстов и народного просвещения, — это инсценировки для народных театров. После учреждения в 1869 г. Петербургским обществом грамотности «Особой комиссии по народному театру» в стране было открыто несколько народных театров, в репертуаре которых встречались и произведения Гоголя. Но через несколько лет классическая литература была вытеснена из репертуара водевилями и мелодрамами, а впоследствии театры и вовсе были закрыты. Цензура препятствовала постановке гоголевских комедий на сценах народных театров, но разрешала сказочные спектакли «по Гоголю» — инсценировки различных Лазуриных-Васильевых, Тшебских-Уваровых, Райских-Ступицыных и пр. Еще в период подготовки доклада Комиссии об устройстве народных театров московский городской деятель М. Щепкин возмущенно писал: «Интересно бы также знать, чем, например, представление из рук вон плохой переделки «Тараса Бульбы» для народа полезнее представлений «Ревизора«?»23 Лучший спектакль Народного театра на Политехнической выставке (Москва, 1872) — «Ревизор», впервые поставленный в не искаженном цензурой виде, был снят, и правительство отклонило просьбу о превращении данного театра в постоянный.
Не случайно А. П. Чехов писал Вл. И. Немировичу-Данченко: «...И народные театры и народная литература — все это глупость, все это народная карамель. Надо не Гоголя опускать до народа, а народ поднимать к Гоголю24.
Однако руководство народным просвещением и принципы подачи Гоголя публике согласно идеологическим установкам «верхов» не изменяются даже со сменой государственного правления. В советской России создаются многочисленные организации, призванные контролировать и направлять все культурные процессы в соответствии с политическим курсом государства. В числе прочих объединений появляется МАСТКОМДРАМ (Мастерская коммунистической драматургии), главной функцией которой был поиск драматургии, воспитывающей зрителя в коммунистическом духе. В пьесу, попавшую в МАСТКОМДРАМ, «вносились идеологические, литературные, художественно-режиссерские, театрально-технические поправки»25. Однако создать новый репертуар на основе слабых произведений не получалось, поэтому единственный представлявшийся выход из сложившейся ситуации — подвергать перелицовке в духе марксистской идеологии старые классические произведения. Если до революции на сцене предпочтительны были переделки сказочных повестей Гоголя, то «Театральный Октябрь» приносит публике сатиру «Ревизора», причем «усиленную». Так, комедия Гоголя была переделана Д. Смолиным и получила новое название «Товарищ Хлестаков».
В основу комедии лег текст Гоголя, «перефасоненный» соответствующим образом, включивший элементы произведений Маяковского и современные анекдоты. Смолин ввел несколько новых персонажей: певицу, парикмахера, профессора, тень Поприщина и др. Товарищ Хлестаков представлял собой некоего особоуполномоченного, Осип — агента для поручений, Анна Андреевна — регистраторшу, а Марья Антоновна — машинистку. Особый интерес Хлестаков проявлял к прекрасному полу и брал взятки у местных ответственных работников. Показателен монолог героя: «Меня сам Ленин каждый день уговаривает: да войди ж ты, Иван Александрович, в партию и т. д. „Извольте, говорю, я вам коммунизм введу. Но только чтоб у меня ни-ни-ни...“»26. В финальной сцене вместо жандарма появлялся рабочий Кузнецов и сообщал: «По постановлению Центрального Исполнительного Комитета я уполномочен вас всех арестовать и препроводить»27. Успеха этот спектакль не имел и был назван одним из критиков «безвкусным, ворованным», сдобренным «неостроумными, ходячими вялыми анекдотами». Данную постановку, резюмировал критик, «можно выдержать, не уйдя после первого акта, только при большом желании и необходимости писать рецензию»28.
Инсценировка Смолина в 90-е годы ушедшего века была перепечатана, спектакль упоминался на Шестых Гоголевских чтениях в докладе М. Г. Литавриной «Нас поменяли телами» — в сопоставлении с современными интерпретациями Нины Чусовой как некая предтеча современных «осовремененных» версий «Ревизора». Но пьеса Смолина, как подчеркивал еще в 30-е годы С. Данилов (при всей остроте критики), — это не пародия на Гоголя. Комедия «Товарищ Хлестаков» написана, на наш взгляд, в жанре парафраза (Данилов данный термин не употребляет): берется известная классическая форма и в нее вкладывается современное остросатирическое содержание. Не называем же мы диалог Кусковой и Милюкова в поэме Маяковского «Хорошо!» пародией на «Евгения Онегина» Пушкина. Создатель парафраза всегда имеет установку на знание читателем (зрителем) первотекста (в этом отличие от «народной карамели» дореволюционных инсценировок). В середине ХХ века, заметим, Аркадий Райкин исполнял монолог современного Ивана Александровича Хлестакова (парафраз сцены «вранья»). Изучение парафразов может быть одним из элементов историко-функционального исследования эстетического бытования произведений Гоголя, косвенной характеристикой глубокой укорененности гоголевского текста в массовом сознании. Парафразы необходимо отличать от модных в наши дни «новых прочтений» классики.
Завершая разговор о Гоголе и народном просвещении, необходимо обратиться к пониманию этого слова самим писателем. В 1846 году Гоголь писал: «Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово „просвещение“. Даже и не задумались над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей Церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду ее окружавшие, и знает, зачем произносит» (VIII, 285). Гоголь призывал увидеть в словах «Свет просвещения» — «Его сходившее на землю Слово в двойном естестве Его, и Божеском и человеческом»: «Свет Христов освещает всех!» (VIII, 286).
В гоголевской характеристике не стоит усматривать преувеличение, его вечную склонность к гиперболизации («Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас»): писатель раскрывал глубинный, исконный для русского сердца смысл слова «Просвещение», видя в нем не кальку с французского или немецкого, не плод влияния европейского рационализма, но бесценное наследие христианской веры. Узкому и поверхностному толкованию просвещения как «умственного образования», овладения знаниями Гоголь противопоставлял всецелое духовное совершенствование человека, «высветление» его, очищение Светом Христовым. При этом сам писатель ни в коей мере не отворачивался от идей европейского просветительства — в тех же «Выбранных местах из переписки с друзьями», цитаты из которых приведены выше, мы неоднократно встречаемся с характеристикой просвещения в более привычном для нас как европейцев контексте. Так, например, он пишет о допетровской эпохе: «Крутой поворот был нужен русскому народу, и европейское просвещение было огниво, которым следовало ударить по всей начинавшей дремать нашей массе»29. Но создавая специальное письмо о просвещении, Гоголь представил другой взгляд на известный термин, утверждая тем самым православное его понимание, то понимание, которое мы вкладываем в слово, говоря, например, о святых и равноапостольных первоучителях и просветителях славянских Кирилле и Мефодии.
Увы, гоголевское слово о христианском просвещении не доходило до народа ни до революции, ни тем более после нее. Проекты новой власти по вопросам народного просвещения привлекли на первых порах представителей старой интеллигенции к сотрудничеству в Наркомпросе, в издательстве «Всемирная литература» и других организациях. Так, в декабре 1919 г. А. А. Блок пишет заметку «О списке русских авторов», в которой намечает программу работы Литературного отдела Наркомпроса: «Путь наш в этом отделе, очевидно, таков: надо переоценить многое, прежде всего — «Переписку с друзьями» Гоголя, вырвав из нее все временное и свято сохранив вечное»30. Но идеи Блока не нашли отклика у новых идеологов народного просвещения: подготовленное Наркомпросом издание Сочинений Гоголя (Пг., 1919) вышло в свет без «Выбранных мест из переписки с друзьями». Установка не включать в круг народного чтения духовную прозу Гоголя будет незыблемой в течение последующих семидесяти советских лет.
Примечания
1. Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1956. Т. Х. С. 249.
2. Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1962. Т II. С. 227.
4. Аксаков С. Т. Собр. соч.: В 4 т. М., 1956. Т. III. С. 602–603.
5. Кропоткин П. А. Соч. СПб., 1907. Т. V. С. 91.
6. См.: Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература. М., 1976. С. 202.
7. Заболотский П. А. Н. В. Гоголь в русской литературе. Киев, 1902. С. 9293.
9. См.: Новое литературное обозрение. 2001. № 49 (3). С. 508–525.
10. См.: Гоголевский сборник. Киев, 1902. С. 151–183, 276–278.
11. См.: Новое литературное обозрение. 2001. № 49 (3). С. 508.
12. Гиляровский В. А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1967. Т. IV. С. 358.
13. Сытин И. Д. Жизнь для книги. М., 1960. С. 52.
16. См.: Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1967. Т. IХ. С. 278–279.
17. Памяти Н. В. Гоголя: Народно-литературный сборник. М., 1909. С. 5.
19. Каллаш В. В. Основные черты личности и творчества Н. В. Гоголя. М., 1902. С. 3.
20. Брюсовские чтения 1980 года. Ереван, 1983. С. 307–308.
22. Новый журнал для всех. 1909. № 5. С. 60–61.
23. Русская летопись за 1870 год. М., 1870. С. 331.
24. Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т.: Письма: В 12 т. М. 1982. Т. ХI. С. 294.
25. Золотницкий Д. Зори театрального Октября. М., 1976. С. 142.
26. Смолин Д. Товарищ Хлестаков // Новое лит. обозрение. 1994. № 7. С. 14–15.
28. Цит. по: Данилов С. С. Гоголь и театр. Л., 1936. С. 234.
30. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. VI. С. 139–140.