Заметки о мифологическом языке повести «Нос»

Ельницкая Л. М. (Москва), к. ф. н., доц. кафедры эстетики, истории и теории культуры гос. ун-та кинематографии им. С. А. Герасимова (ВГИК) / 2012

При чтении произведений Гоголя обращают на себя внимание странности языка, которым говорят и персонажи, и повествователь. Они (персонажи) косноязычны или многословны, нередко их речь приобретает вид бессмыслицы. Такой язык не является производным от социального положения или уровня образования персонажей. Дело в том, что герои Гоголя обладают мифологическим сознанием, т. е. воспринимают действительность, пропустив ее первоначально через подсознание. Мифологический человек, — пишет С. М. Телегин, — живет одновременно в трех мирах: духовных сил, конкретной реальности и социальных отношений. Все три мира в мифологическом сознании нераздельны. Мифологическое восприятие таким образом характеризуется синкретизмом (=неразличением противоположностей); вместе с тем на человека проецируются качества животного, а человеческие черты переносятся на природные объекты. Подобный элемент мифосознания называется антропоморфизмом1. Однако в мире Гоголя современный ему человек — примитивной душевной организации, сосредоточенный на собственных эгоистически-утробных интересах — как будто пародирует «классическое» мифологическое сознание. Если в древности мифологическое восприятие жизни обеспечивало человеку близость к богам, возможность принимать на себя их силу, то современный человек даже не догадывается о своем божественном происхождении, не сознает своей уникальности и личностной ценности.

Повесть «Нос» представляет собой загадку на тему, что такое человеческая природа и что такое человек. По сюжету произведения в одно прекрасное утро коллежский асессор Ковалев, проснувшись, обнаруживает на том месте, где вчера было нос, только ровное гладкое пятно. Еще вчера он чувствовал себя вполне респектабельным лицом, по праву приехавшим в столицу искать приличного места службы и с намерением жениться. Таинственное исчезновение носа — страшный удар по его планам и амбициям. Как в таком виде показаться в приличном обществе? Повесть описывает безуспешные попытки Ковалева отыскать свой нос. Он не знает, у кого просить защиты, и в отчаянии мечется по городу. Пробует привлечь к своему несчастью частного пристава (который впрочем уверен, что «у порядочного человека не оторвут носа»); едет в газетную экспедицию дать объявление о пропаже носа; пытается уличить в зловредных кознях против него штаб-офицершу Подточину... Все усилия напрасны. Растерянность и отчаяние Ковалева нарастают.

Поведение Ковалева характеризуется тем, что он путает разные стороны жизни. Исчезновение носа — несомненно, случай фантастический, но раз таковой с ним приключился, значит, и это в порядке вещей. Пропавший нос причиняет Ковалеву большие неудобства. С точки зрения майора, он — «плут, мошенник и пройдоха», который в погоне за собственными развлечениями не думает о нуждах хозяина. Ковалеву вскоре придется убедиться и в том, что нос маскируется, меняет свои обличия, видимо, стараясь быть неузнанным. В частности, он появляется на улицах Петербурга в шитом золотом мундире, замшевых панталонах и со шпагой «при боку». Шляпа с плюмажем указывает на то, что он облечен большим чином. Личные отношения с носом (как он смеет? ведь он только часть меня самого, моя собственность!) Ковалев переносит в область социальную: думает, например, что Управа благочиния заинтересуется «преступлениями» носа; или что возможно дать объявление в газете о пропаже носа, поместив последний в ряд предметов, которые можно забыть, обронить или украсть («нашедшему гарантируется вознаграждение»).

Примером мифологической ситуации, в которых постоянно пребывает Ковалев, является сцена в Казанском соборе. Ковалев ищет там свой нос и видит его в мундире статского советника усердно молящимся. Имея полное право, как ему кажется, вернуть на положенное место непочтительного беглеца, Ковалев в то же время страшится нарушить чиновную иерархию. «Как подойти к нему? <...> Чорт его знает, как это сделать!» (III, 55). Очевидные права физиологии (у каждого должен быть и есть свой нос!) опровергаются практикой социальных отношений. Обращаясь к собственному носу с официально-почтительными словами «милостивый государь», Ковалев далее теряется: его речь разбивается паузами, передающими нелепость и парадоксальность ситуации. «Мне странно... <...> И вдруг я вас нахожу и где же? — в церкви... <...> я майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично <...> притом будучи во многих домах знаком с дамами...» (55–56). И затем этот словесный сумбур завершается как выстрелом: «вы должны знать свое место. Ведь вы мой собственный нос!» (55, 56).

Удивительно, что на эту бредовую речь Нос отвечает вполне спокойно и разумно, защищаясь как раз законами сословной иерархии: «Вы ошибаетесь <...> Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего виц-мундира, вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции. Я же по ученой части» (56).

Подобное смешение разных сторон действительности: телесной, психологической и социальной — выдвигает на первый план «феномен носа» — субъекта, претендующего на отдельность существования («я сам по себе!») и не желающего подчиняться произволу того, кто считается его хозяином. Здесь необходимо сказать о наличии в повести двух параллельных сюжетных линий — майора Ковалева и цирюльника Ивана Яковлевича. Последний два раза в неделю подвергал лицо майора бритью, хватая вонючими руками Ковалева за нос и поворачивая его голову для удобства дела правой или левой стороной. Майор всякий раз отпускал замечание на счет вони, идущей от рук Ивана Яковлевича, и неизменно получал один и тот же ответ в форме вопроса: «Отчего ж бы им (т. е. рукам) вонять?» (51). Видимо, нос майора — орган обоняния — должен был терпеть ужасные страдания: не только дурной запах, но и наглую грубость. Видимо, ближайшей реальной причиной «бегства» и явился протест (бунт) Носа против подобного с ним обращения.

Актом мести Носа является и то, что первоначально в своем натуральном виде он явится Ивану Яковлевичу — запеченным в хлебе, которым утром 25 марта супруга будет потчевать своего мужа. Разрезав хлеб пополам, цирюльник увидел в середине что-то белое. Ковырнув пальцем, он вывернул на стол не что иное, как нос, в котором узнал «предмет», принадлежащий майору Ковалеву. Ужас поразил цирюльника. Незамедлительно случился семейный скандал, во время которого супруга наградила мужа лестными именами «потаскушки», «пачкуна» и «глупого бревна». Супруга не сомневалась, что нос был отрезан у какого-то клиента в пьяном виде и что в дом того и гляди — нагрянет полиция. Потом по какому-то странному течению мыслей супруга связала отрезанный нос с равнодушием Ивана Яковлевича к исполнению супружеского долга. Здесь сближаются еще две далекие сферы жизни, когда нос представляет или заменяет сексуально-эротические отношения (что показывает положение майора Ковалева как позорное и трагическое одновременно).

Завернув нос в тряпицу, Иван Яковлевич спешит вон из дому, надеясь незаметно подсунуть сверток под чьи-нибудь ворота и тем избавиться от опасной улики. Но всякий раз возникают неодолимые препятствия, и когда наконец он удачно выронил завернутое в тряпицу нечто, то будочник издали указал ему на случившееся алебардою, сделав знак: «Подыми!» В отчаянии Иван Яковлевич отправился к Исакиевскому мосту и, стоя на его середине и будто бы с интересом глядя вниз на течение реки, выронил тяготивший его «предмет». Наконец-то он свободно вздохнул и даже усмехнулся, что так ловко обделал дельце. Но дойдя до конца моста, тут же был остановлен полицейским, потребовавшим рассказать, что он такое замышлял, стоя на мосту. Как видим, намерения двух персонажей, равно заинтересованных в носе, решительно расходятся: для одного отыскание носа — спасение, для другого — погибель.

Чрезвычайное значение, которое приобретает нос для персонажей повести, заставляет подумать о причинах интереса Гоголя к такой странной теме. Впрочем, назвать ее странной едва ли правильно. В обыденной жизни, как известно, нос является предметом шуток и каламбуров. Кроме того, в русской прозе 20–30-х годов XIX века существовала обширная «носологическая» литература. В известной работе акад. Виноградова2 содержится обзор многочисленных текстов о злоключениях носачей (персонажей, появившихся на русской почве не без влияния Стерна). В этих произведениях, как правило, большой нос имел значение центра, объединявшего в единый узел все комические эффекты. Нос как часть телесности человека, — пишет В. В. Виноградов, — в литературе был либо источником и объектом комики, либо поводом для патетики, для выяснения особого значения этого органа для человека: утверждалась, например, связь носа с благородством поведения или прямая зависимость от носа успешного течения мысли и т. д. Следовательно, формально повесть Гоголя явилась живым художественным откликом на злободневные разговоры и бойкие литературные темы, но по сути поднимала глубинную тему человеческой личности, ее уникальности и ценности.

Здесь необходимо вспомнить и личный миф об особой чувствительности собственного носа Гоголя, который не только внешне поражал своей длиной и необыкновенной подвижностью, но, видимо, с особенной остротой «чуял» болезненные и острые проблемы человеческого существования. В портрете умирающего Гоголя в изображении Вл. Набокова на первом плане нос, с которого, как черви, свисают пиявки и которых больной с отвращением силится сбросить, но не может поднять руку. Более ужасной картины человеческого страдания, изощренной пытки, которой подвергали Гоголя доктора, невозможно представить. И выразителем этого страдания являются не глаза писателя, не его высохшее тело, которое погружали в ледяную ванну, а именно нос, про который Гоголь как-то сказал, что «часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше — ни глаз, ни рук, ни ног...» (т. XI, с. 144).

Тема носа разнообразно представлена и в русских пословицах и поговорках. Как известно, нос можно «оторвать» (если он слишком любопытен), «задрать кверху» (если высокого мнения о себе), «повесить» (при явном поражении и неудаче), «оставить с носом» (обнаружить свое преимущество или обмануть), «зарубить на носу» (т. е. извлечь урок, запомнить навсегда) и т. д. Нос в пословицах наделяется качествами живого существа и обнаруживает редкую подвижность реакций на требования жизни, а также самые разнообразные качества. За «фигурой носа» усматривается целостный человек во всем многообразии своих проявлений, но прежде всего нос символизирует чувство собственного достоинства, признания себя как личности. Формула «знай свое место» слишком узкая и оскорбительная для человеческой природы, права которой в повести защищает именно сбежавший нос Ковалева.

Вопрос о природе человека в повести проблематизируется. Гоголь утверждает относительность всех представлений о сущности человека — в этом смысл его комической игры. В связи с такой особенностью содержания (оно неуловимо и переменчиво) можно сказать, наконец, о своеобразии мифологического языка произведения, по определению связанного с абсурдом. Абсурд, как известно, обращен не к бытовому или социальному человеку, а к глубинным скрытым пластам личности. Чтобы «вытащить на свет» проблему, надо перевести явление или событие в план абсурда.

1. На уровне повествовательной техники бросается в глаза фрагментарность текста. Произведение не имеет единой повествовательной стратегии. Начав ту или иную сюжетную линию, повествователь бросает ее, не доведя до конца. Одновременно внутри сюжетной линии возникает масса ответвлений, тех или иных подробностей, не имеющих к основной никакого отношения. Так, попытки цирюльника незаметно выкинуть нос майора, неизвестно каким образом попавший в печеный хлеб, заканчиваются тем, что Ивана Яковлевича «ловят с поличным», и дальнейший ход событий, по словам рассказчика, теряется в тумане. Метания майора Ковалева в поисках пропавшего носа составляют несколько сюжетных линий: сцену в Казанском соборе, сцену у частного пристава, в газетной экспедиции, сцену с доктором, переписку с Подточиной и др. Результативность каждой из них нулевая, т. е. майор Ковалев не в силах получить понимание со стороны тех, к кому обращается за помощью. Говорящие не слышат друг друга. Иными словами, с точки зрения особенностей повествования повесть представляет собой картину, состоящую из осколков и нестыкующихся кусков; хотя бы приблизительный рисунок мира, в котором живут персонажи, отсутствует. Всякое действие не имеет причины, хаотично и чревато непредсказуемыми последствиями.

2. Главный персонаж повести — нос майора Ковалева — ведет двойное существование то в качестве телесного органа, то в виде чиновника высокого ранга. Этот нос обладает способностью незаметно покидать определенное ему природой место и также без видимой причины возвращаться. Если про майора Ковалева все доподлинно известно (...имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту <...> приехал <...> искать приличного своему званию места <...> в каком-нибудь видном департаменте... был не прочь и жениться; но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу, 53–54), то характер его собственного носа непостижим и неопределим. Превращения носа, или как выражается Ковалев его маскирование, выдают в нем какую-то особую природу, неизвестную ни майору, ни читателю. Чем-то или кем захочет нос обернуться в следующий раз и каков смысл этого оборачивания? Персонажи повести пытаются объяснить поведение носа, сравнивая его с хорошо известными предметами и явлениями реального мира. Но то, что сравнивается, похоже принадлежит к непересекающимся сферам жизни. Цирюльник, обнаружив нос в хлебе, недоумевает: «происшествие несбыточное: ибо хлеб — дело печеное, а нос совсем не то» (50). «Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что-нибудь подобное; — но пропасть, и кому же пропасть? и притом еще на собственной квартире!..» (65). Уточнение «на собственной квартире» имеет формально значение приближения к сути произошедшего, но в действительности исключает всякое понимание. «За что это такое несчастие? — вопрошает Ковалев. — Будь я без руки или без ноги — все бы это лучше; будь я без ушей — скверно, однако ж все сноснее; но без носа человек — чорт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин; просто, возьми да и вышвырни за окошко!» (64). Попытка сравнить отсутствие носа с отсутствием руки, ноги, мизинного пальца или ушей только указывает на особое положение носа среди реалий мира (а мифологическое сознание воспринимает мир буквально, вне отвлеченных знаний).

3. Диалоги не ведут к коммуникации персонажей, не связаны с желанием понять друг друга. Эти поочередные высказывания осмысляются только их собственным звучанием. Пример характерного диалога.

Ковалев. У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!
Иван Яковлевич. Отчего ж бы им вонять?
Ковалев. Не знаю, братец, только воняют (51).

Другой пример: после долгих объяснений чиновнику из газетной экспедиции, что с ним случилось, и после демонстрации вместо носа ровного гладкого места, напоминающего только что выпеченный блин, Ковалев получает сочувствие чиновника в виде совета понюхать табаку. «Это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к гемороидам это хорошо» (62). Выходит, что чиновник не понял ни слова из речи Ковалева, который, стыдясь и негодуя, как раз рассказывал, что у него пропал орган, предназначенный в частности для того, чтобы нюхать.

4. Для языка повести характерна неопределенность и приблизительность утверждений и многих понятий, нечеткость выводов; зыбкость границ между полярными представлениями. То и дело возникают оговорки, попытки уточнений, делающих сказанное еще более неопределенным. Видимо, подобную тенденцию в художественном языке С. М. Телегин называл «нечеткой логикой»3. Примеры: что бы это такое было? Как это сделалось? казалось; мерещилось; так как-нибудь нечаянно выронить; узнать, не спит ли он? кажется, не спит; ни жив ни мертв; но авось-либо мне так представилось; чорт знает что, какая дрянь! хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего: едва не знал, как и подумать, как подойти к нему, как мне ему объяснить; как же мне теперь? чрезвычайно странно; невероятно, чтобы нос пропал; это верно или во сне снится, или просто грезится...

К сказанному можно сделать некоторые добавления. Например, в тексте повести есть фразы или отдельные слова-концепты, выражающие в целом идеологию произведения. К ним относятся «туман» (две части повести завершаются фразой: «все дальнейшее скрывается в тумане») и слово «нюхать» (главная функция носа как телесного органа; лишенный носа Ковалев не может нюхать табак, что мгновенно изолирует его из толпы, «ото всех»). Конфликтные точки сюжета опираются на два выражения: «Вы должны знать свое место!» и «Я сам по себе». Текст прошивают абсурдистские формулы-дефиниции («без носа человек — чорт знает что: <...> просто возьми да и вышвырни за окошко!»). Использование «высоких» речевых формул в применении к мифологической ситуации показывает, что язык социального общения — не более чем словесный мусор, не имеющий смысла: «если на это (нежелание Носа вернуться на место. — Л. Е.) смотреть сообразно с представлениями долга и чести...» Фразу закончить нельзя, т. к. Ковалев ничего не связывает реально с отвлеченными понятиями. То же самое: «Я принужден прибегнуть к защите и покровительству законов». Имеются текстовые фрагменты, построенные по образцу сложившихся традиций речевого поведения. Смысловой хаос сознательно упорядочивается автором с использованием тех или иных поэтических приемов. Еще обращают на себя внимание постоянные «чертыхания» Ковалева при попытках объяснить случившееся с ним («только чорт разберет это»; «как подойти? чорт его знает, как сделать это!»; «чорт хотел подшутить надо мною» и т. д.). «Личность, — писал Д. С. Мережковский, — мстит за свое реальное отрицание, мстит призрачным, фантастическим само-утверждением». Он (современный Гоголю петербургский человек) весь безродный «гомункул», «выскочивший из петровской табели о рангах, как из алхимической склянки. Главная сила, движущая им, инстинкты». И в этой же работе: «...Гоголь первый увидел чорта без маски, <...> лицо толпы «как у всех», почти наше собственное лицо, когда мы не смеем быть сами собой и соглашаемся быть „как все“»4.

Примечания

1. Телегин С. М. Словарь мифологических терминов. М., 2004. С. 4 и далее.

2. Виноградов В. В. Натуралистический гротеск: сюжет и композиция повести Гоголя «Нос» // В. В. Виноградов. Поэтика русской литературы: Избр. тр. М., 1976. С. 5–44.

3. Телегин С. М. Мифологический язык «Стихотворений в прозе» С. М. Тургенева // Язык мифа: Материалы Международной научно-практической конференции 10 октября 2009. М., 2010. С. 101–102.

4. Мережковский Д. С. Гоголь. Творчество, жизнь и религия. СПб., 1909.

Яндекс.Метрика