Первый биограф Гоголя П. А. Кулиш

Виноградов И. А. (Москва), д.ф.н., старший научный сотрудник ИМЛИ РАН / 2002

Имя Пантелеймона Александровича Кулиша (1819-1897), украинского писателя и историка, известно ныне прежде всего как имя автора первой биографии Гоголя и издателя его сочинений. Его «Записки о жизни Н. В. Гоголя...» (СПб., 1856) до сих пор сохраняют свое значение как важный первоисточник целого ряда биографических сведений о писателе. К тому же — и это, пожалуй, главное — влияние Кулиша на представления читателей и исследователей о Гоголе не исчерпывается материалами его книги. Содержанием «Записок...» (и самим тоном повествования) Кулиш оказал воздействие и на других многочисленных гоголевских биографов, прежде всего на В. И. Шенрока — составителя четырехтомных «Материалов для биографии Гоголя» (М., 1892-1896).

Насколько же можно доверять тому облику Гоголя, который создал Кулиш в своих «Записках...»? Уже Михаил Петрович Погодин замечал по поводу книги Кулиша: «Главный недостаток, по нашему мнению, состоит в том, что автор не знал лично своего героя, и потому подле верной черты в его портрете, встречается иногда совершенно ложная»¹. Помимо других отрицательных отзывов рецензентов на книгу Кулиша, примечателен еще ряд фактов, характеризующих гоголевского биографа.

О графине Анне Георгиевне Толстой, бывшей хозяйке дома, где жил последние годы Гоголь, Кулиш писал Шенроку: «Надобно желать, чтобы приживалки поскорее спровадили в могилу просфорами достойную княгиню, как она, соборне с другими бабами и олухами о Христе Иисусе, спровадила несчастного Гоголя. Тогда очистится в ее доме воздух от идоложертвенного кадила, и очи праведного подвижника Шенрока узрят мою копию автобиографии матери Гоголя»². Думается, от человека, который подобным образом отзывался об одном из духовно близких Гоголю людей, ожидать подлинного понимания духовного пути писателя не приходится.

Характерно еще одно высказывание Кулиша. В 1887 году по поводу «Тараса Бульбы» Кулиш пишет, что Гоголь, «предшествуя нам на безлюдном поприще исторической критики, принимал на веру все, что терпела бумага в темных монашеских кельях... Козацкий потомок был преисполнен веры в то, что существовало только в воображении фанатиков, да в сердце беспощадных обманщиков массы». К «фанатикам» и «обманщикам массы» Кулиш, предвосхищая соответствующие «положения» марксистской критики, относил «невежественных», по его словам, «архиереев малорусских», ревнителей Православия «в Печерском монастыре», а об украинском народе в целом замечал, что по своему культурному развитию он якобы стоял — «ниже „поганых“ татар»³. — Имея в виду подобные воззрения Кулиша, даже Шенрок, которому Кулиш излагал в письмах свои воззрения, счел необходимым соответствующим образом их прокомментировать⁴. — Понятно, что человек, который так отзывался о казачестве, об украинском народе, о Православии, вряд ли мог глубоко разобраться в духовной и писательской биографии создателя «Тараса Бульбы».

Действительно, «Тарас Бульба» — ключевое для понимания гоголевского мировоззрения произведения — для Кулиша предмет особой острой неприязни. Кулиш не принимал «Тараса Бульбу» за его антипольский, прорусский пафос, наивно полагая, что знакомые поляки, с которыми Кулиш сошелся задолго до написания гоголевской биографии, понимают историю Малороссии лучше, чем Гоголь. А «доверие» Кулиша к польским историкам простиралось до того, что даже восстание Богдана Хмельницкого он ставил в один ряд с пугачевским бунтом, тогда как казаков в своих исторических работах называл не иначе как «разбойниками».

Взгляды Кулиша — и как историка, и как критика «Тараса Бульбы» — были в свое время подвергнуты серьезной, аргументированной критике в трудах многочисленных авторитетных исследователей: М. А. Максимовича, А. С. Хомякова, Ю. Ф. Самарина, Н. И. Костомарова, Н. И. Петрова, Н. П. Дашкевича, Г. Ф. Карпова, А. Н. Пыпина, В. Н. Перетца, И. Я. Франко и многих др.⁵ Максимович в письме к О. М. Бодянскому 1862 года, в частности, замечал: «Последняя <...> статья <...> <Кулиша> и объявление его вторым Кобзарем <...> показывают в нем украинского Хлестакова, а потому и не стóит он серьезной полемики»⁶. В другом письме Максимович добавлял: «За Гоголя необходимо было вступиться кому-нибудь из нас, особенно мне, ибо Кулишовы брехни производят немалый эффект между молодежью украинской, особенно полтавскою: есть великие поклонники, верующие в его писания; даже и относительно Гоголя»⁷.

По единодушному мнению исследователей, определяющую роль в формировании взглядов Кулиша как историка и как биографа Гоголя сыграло его знакомство летом 1843 года (когда Кулишу было 24 года) с польским критиком Михаилом Антоновичем Грабовским (1806-1863)⁸, — известным в польской литературе как один из основателей так называемой «украинской школы».

О том, как завязывались отношения Кулиша с польским критиком Грабовским, можно судить вполне определенно. Николай Костомаров писал однажды редактору «Киевской Старины» Ф. Г. Лебединцеву: «Зная Кулиша, как редкий его знал, в течении лет тридцати слишком, я скажу, что это человек с необузданным самолюбием; ему хочется быть чем-то необыкновенным, быть силою, духовным могуществом. И к досаде его ни у своих малоруссов, ни у москалей (великоруссов) не получил он за собой признания такой власти, какой ему хочется»⁹. Шенрок, познакомившийся с Кулишем в 1880-х годах, также отмечал у гоголевского биографа «болезненно развитое самолюбие и желание первенствовать»¹⁰. — С самого начала знакомства Грабовский разгадал честолюбивые стремления Кулиша и не стал скупиться на похвалы. Именно Грабовский и посоветовал Кулишу при переезде в Петербург сблизиться там с рядом польских писателей, — в частности, с ректором Санкт-Петербургской католической семинарии И. Головинским, с поляком Л. Л. Штюрмером (впоследствии петербургским военным цензором, запрещавшим на протяжении десятков лет «Тараса Бульбу» к изданию в сборниках для солдатского чтения¹¹) и др. В этом смысле Кулиша вполне можно назвать одним из звеньев той польско-католической интриги, которая завязывалась вокруг Гоголя еще при его жизни: княгиня З. А. Волконская, ксендзы И. Кайсевич и П. Семененко, Б. Залесский (Грабовский был с ним в близких отношениях), Адам Мицкевич, Штюрмер.

Позднее Кулиш вспоминал: «Знакомство с Михайлом Грабовским имело своим последствием сближение мое с известным библиоманом Константином Свидзинским, [с любезнейшим из поляков Головинским (старшим братом католического митрополита) и не менее любезными панами Артишевским и Руликовским] <...> и другими знатоками польско-русской археографии. Они все вместе помогли мне в документальном изучении нашего малорусского былого, без чего я никогда не отрекся бы от наших летописных вымыслов, которые до конца жизни повторял Костомаров»¹². По поводу этого общения Кулиша с польскими историками Михаил Максимович замечал, что «личные беседы с <...> польскими учеными <...> не значат еще утверждения в здравых понятиях об исторических явлениях Малороссии. Новый взгляд на историю козацкой Малороссии не значит еще верный взгляд, и бывает иногда хуже старого»¹³.

Поощрение Грабовским первых литературных опытов Кулиша не замедлило принести свои плоды. Именно со времени знакомства с польским критиком Кулиш вступает в активную «борьбу» с содержанием гоголевского «Тараса Бульбы» (которым сам ранее восхищался). В 1846 году Кулиш, публикуя в первом номере «Современника» отрывки из своего романа «Черная рада», предпослал этим отрывкам адресованное ему письмо Грабовского 1843 года. Письмо это, заключавшее в себе главным образом негативную оценку «Тараса Бульбы» и исполненное при этом неумеренных похвал Кулишу, стало первым отрицательным отзывом польской критики о повести Гоголя.

Кулиш, помещая «разбор» Грабовского в журнале и называя его «глубоким и многосодержательным»¹⁴, в свою очередь, как и польский критик, преследовал цели отнюдь не литературные. Одновременно с этим он опубликовал свою «Повесть об украинском народе» (СПб., 1846), смысл которой сводился к тому, что, мол, «Малороссия или должна отторгнуться от России, или погибнуть»¹⁵. Появление в печати «Повести...» Кулиша привлекло внимание Императора Николая I и вызвало расследование. За свою сепаратистскую деятельность Кулиш был отправлен в трехгодичную ссылку в Тулу; писать ему было запрещено, а потому позднейшие работы Кулиша о Гоголе вышли не под собственным его именем, а под псевдонимом Николай М.

Затаенная неприязнь, личные амбиции, неспособность понять и осмыслить духовный путь Гоголя («полусумасшедшего поэта», — как называл Кулиш Гоголя в одном из своих писем¹⁶) — все это вместе так или иначе отразилось в составленной Кулишом гоголевской биографии.

Двусмысленный характер носит уже самое начало «Записок...», представляющее собой откровенную спекуляцию на предмет якобы некой «двойственности» личности писателя. «В малороссийских летописях, — начинает Кулиш свой рассказ о Гоголе, — записано два лица, носившие имя Гоголя. Первый Гоголь, выдавшийся из толпы своих темных однофамильцев, был Иоанн, епископ Пинский. Он является в числе провозвестников той унии, против которой воевал герой современного нам Гоголя, Тарас Бульба. Неизвестно, состояли ли предки поэта в каком-нибудь родстве с этим епископом; только Гоголи существовали с давних времен на Украйне»¹⁷.

Упоминая об этом сомнительном «лице» епископа-униата, Кулиш, конечно, не мог не знать, что «первым Гоголем, выдавшимся из толпы своих темных однофамильцев», был не Иоанн, епископ Пинский и Туровский, а упоминаемый Карамзиным в «Истории государства Российского» православный епископ Иоанн (Гоголь), возглавивший в 1405 году Владимиро-Волынскую епархию. Под 1576 годом в «Истории...» Карамзина упоминается еще один «более ранний» Гоголь — «гонец от вельмож коронных и литовских к нашим боярам» Иван Гоголь. Несомненно, знал Кулиш и о том, что известный по «малороссийским летописям» «провозвестник» унии Иоанн Пинский (третий, таким образом, по счету, из известных нам «исторических» Гоголей) называется в украинских летописях, вместе с другими западно-русскими иерархами, поддержавшими унию — и отлученными за это от Церкви, не иначе как «предателем»: «И сих предателей было восемь епископов и один митрополит <...> 4-й Иоанн Гоголь, епископ Пинский и Туровский...»¹⁸. Очевидно, именно «задней мыслью» и затаенной враждой Кулиша объясняется то, что начать рассказ о Гоголе биограф, вопреки хронологии, предпочел все-таки с имени отступника.

О том, что духовная сторона личности Гоголя осталась непонятной и чуждой Кулишу свидетельствуют и другие факты.

Так, совершенно не отражен в «Записках...» Кулиша церковный быт семьи Гоголей, который, конечно же, не мог не заметить сам биограф по приезде в Васильевку. В сентябре 1854 года он писал П. А. Плетневу о матери Гоголя: «В черном платье, в белом чепце без украшений и с живыми <...> чертами лица, она была похожа на игуменью монастыря»¹⁹. Ничего подобного в «Записках...» мы не найдем. А между тем, как вспоминал один из школьных приятелей Гоголя, В. И. Любич-Романович, религиозность и склонность к монашеской жизни были заметны в Гоголе «еще с детского возраста, когда он воспитывался у себя на родном хуторе в Миргородском уезде и был окружен людьми богобоязливыми и вполне религиозными...»²⁰. Это же следует сказать и о воздействии на юного Гоголя обширной программы религиозного воспитания в Нежинской гимназии высших наук, где будущий писатель провел семь лет. Домовая церковь, общий духовник, общие утренние и вечерние молитвы, молитвы перед началом и окончанием уроков, Закон Божий два раза в неделю, каждый день полчаса перед классными занятиями чтение священником Нового Завета, вечером после занятий чтение книг духовного содержания, ежедневное заучивание наизусть двух-трех стихов из Писания, строгая дисциплина... — таким был определенный Уставом гимназии почти «монастырский» быт ее учащихся (многими чертами этого быта Гоголь воспользовался впоследствии при описании бурсы в «Тарасе Бульбе» и «Вии»). Но напрасно мы бы стали искать всего этого в книге Кулиша.

Аналогичные факты, характеризующие Кулиша как биографа, обнаруживаются и при изучении истории создания «Записок о жизни Н. В. Гоголя...». Так, еще за год до выхода в свет «Записок...» Кулиш, согласно его собственному письму, располагал уже списком гоголевских «Размышлений о Божественной Литургии». Текст гоголевского сочинения был подготовлен тогда к печати Степаном Петровичем Шевыревым. Однако и об этом важнейшем произведении Гоголя Кулиш в своих «Записках...» даже не упомянул. Лишь еще год спустя, когда Кулишу представилась возможность опубликовать это произведение в собственной типографии, он воспользовался сделанным списком (судя по всему, не получив на это разрешения у Шевырева). При этом «Размышления...» были изданы Кулишом наспех с многочисленными цензурными исправлениями. По словам историка В. П. Науменко, Кулиш, «будучи особенно заинтересованным выпуском в свет этого издания как первого из своей собственной типографии <...> рад был, что хоть в таком виде получил рукопись из цензуры»²¹.

Среди других важнейших рукописей Гоголя, также не упомянутых Кулишом, — многочисленные материалы религиозного содержания. По свидетельству одной из сестер Гоголя, Ольги Васильевны, рукописи эти были в свою очередь предоставлены Кулишу — и даже увезены им с собой. Поводов сказать о них у Кулиша было более чем достаточно. А. О. Смирнова прямо сообщала ему о чтении Гоголем этих выписок в Ницце зимой 1843/44 года²². Однако Кулиш этого не сделал. При этом речь шла не о каких-то отдельных заметках, но о таких обширных сборниках, как «Из книги: Лествица, возводящая на небо», «Выбранные места из творений св. отцов и учителей Церкви»²³. По поводу всех этих материалов Кулиш счел нужным лишь заметить, что в бумагах Гоголя «найдено множество выписок из разных книг, изумляющих терпеливою тщательностью почерка»²⁴.

Далеко не безоблачными были и отношения Кулиша с родными Гоголя. В конечном счете настойчивость и «неделикатность» Кулиша по отношению к правам наследников вызвало их недовольство, и мать Гоголя Мария Ивановна передала право издания гоголевских сочинений давнему другу Гоголя славянофилу Федору Ивановичу Чижову.

Хранителем гоголевских автографов Кулиш также оказался не вполне надежным. В 1869 году он, например, подарил не принадлежавшие ему письма А. О. Смирновой к Гоголю в Пражский национальный музей. А в 1885 году на хуторе Кулиша Мотроновка случился пожар, уничтоживший, по-видимому, в числе прочего, ряд хранившихся у него автографов Гоголя. Однако вину за пропажу рукописей Кулиш возложил тогда на родных писателя.

Очевидно, что, при всех заслугах Кулиша в собирании материалов к жизнеописанию Гоголя, с первым биографом писателю определенно «не повезло». Столь же неглубоким, как и Кулиш, оказался впоследствии в осмыслении духовного пути Гоголя и продолжатель Кулиша Шенрок. Позднее В. В. Вересаев, назвавший «Материалы...» Шенрока «бездарной, растрепанной и самодовольно-многоречивой» книгой (хотя и «очень ценной по обилию собранных в ней материалов»), в свою очередь в составленном им «систематическом своде подлинных свидетельств современников» о жизни писателя опять-таки оставил религиозную сторону личности Гоголя в тени. В традиционном «кулишевско-шенроковском» духе выдержан и ряд последующих опытов в составлении гоголевской биографии, вплоть до самых последних. Лишь в новейших биографических работах о Гоголе Владимира Алексеевича Воропаева облик писателя начинает приобретать подлинные, глубоко присущие ему черты «художника-христианина». Понадобилось, таким образом, почти полтора века, чтобы «традиция», заданная первым биографом Гоголя Кулишом, была отчасти исправлена в соответствии с реальным содержанием предмета исследования. И все-таки создание научной биографии Гоголя остается во многом делом будущего.

Примечания

1. М. П. <Погодин М. П.> <Редакционное примечание> / Б. А. <Алмазов Б. Н.> Современник, 1854 г., № IV, V // Москвитянин. 1854. Июль. Кн. 1 (№ 13). Отд. 4. с. 36.

2. Зайцев П. Листи Кулiша до Н. Ол. Бiлозерської // Наше Минуле. 1918. № 3. с. 118.

3. Крутикова Н. Е. Н. В. Гоголь. Исследования и материалы. Киев, 1992. с. 278-279, 282.

4. См.: Шенрок В. И. П. А. Кулиш. Биографический очерк. Киев, 1901. с. 245-247; Федорук О. Недовiдомий лист-спогад I. Нечуя-Левицького про П. Кулиша // Пантелеймон Кулiш. Матерiали i дослiдження. Львiв; Нью-Йорк, 2000. с. 292-293.

5. Из дневника, веденного Ю. Ф. Самариным в Киеве, в 1850 году // Русский Архив. 1877. № 6. с. 229-232; Костомаров Н. И. О казаках // Русская Старина. 1878. № 3. с. 385-402; Петров Н. И. Очерки истории украинской литературы XIX столетия. Киев, 1884. с. 193-198, 269; Дашкевич Н. П. Отзыв о сочинении г. Петрова «Очерки истории украинской литературы XIX столетия». СПб., 1888. с. 64-66; Карпов Г. В защиту Богдана Хмельницкого. М., 1890; Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Т. 3. с. 210; Перетц В. Гоголь и малорусская литературная традиция. СПб., 1902; Франко И. Южнорусская литература // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1904. Т. 81. с. 314-315.

6. Титов А. А. Материалы для истории Имп. Общества Истории и Древностей Российских. М., 1887. с. 163.

7. Там же. с. 166.

8. См.: Юровська О. Кулiш i Грабовський // Укра?на. 1929. № 36, вересень. с. 72-85; Гнатюк В. Польський лiтератор М. А. Грабовський i його приятелювання з П. О. Кулишем // Записки iсторично-фiлологiчного вiддiлу ВУАН. 1929. Кн. 23. с. 97-124. К 1843 году относится и знакомство Кулиша с Т. Г. Шевченко.

9. Данилов В. П. А. Кулиш и «Киевская Старина» под редакцией Ф. Г. Лебединцева. Киев, 1907. с. 4.

10. Шенрок В. И. П. А. Кулиш. с. 205.

11. См. об этом: Виноградов И. А. Гоголь — художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. М., ИМЛИ РАН, «Наследие», 2000. с. 196.