Рыцари веры или филистерские мещане?

Художественный текст, с точки зрения психологии искусства, — это некая «система раздражителей, сознательно и преднамеренно организованных с таким расчетом, чтобы вызвать эстетическую реакцию» [I, с. 3-33] у читателей.

Подобные читательские реакции могут быть как близкими авторским, так и вступать с ними в конфликт вследствие того, что произведение искусства «заключает в себе непременно аффективное противоречие, вызывает взаимно противоположные ряды чувств...» [I, с. 74]. Именно это «противочувствие», заложенное автором в тексте, и порождает полиэмоцюнальность, присущую художественным текстам.

Под поли эмоциональностью мы понимаем такую смену эмоциональной доминанты беллетристического повествования, описания и рассуждения, которая закономерно приводит к возникновению у читателя (читателей) писателем. В большинстве случаев данное свойство имеет характер имплицитный, что нередко приводит к поливариантности оценок, а иногда даже к появлению взаимоисключающих интерпретаций одного и того же произведения. Покажем это на примере повести Н. В. Гоголя «Старосветские помещики».

Интересно, что факт полиэмоциональности гоголевского текста закреплен лексикографически. Дело в том, что имена главных героев этой повести стали крылатыми и образовали «связанное имя» — Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. В русской афористике данное связанное имя приобрело как положительные, так и отрицательные коннотации: с одной стороны, оно служит обозначением нежных любящих супругов и выступает как символ семейного мира и согласия, а с другой стороны, фразеологизм Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна используется как сатирическая характеристика обывателей, ведущих «растительное существование» [, с. 0].

Полиэмоциональсть образов главных героев и всей повести «Ста- формы этого произведения. Ведущим художественным приемом, с помощью которого Н. В. Гоголь строит текст, является прием смешения стилей, благодаря чему и задается автором особая «эмоция формы» — эмоция противоречия низкого и высокого, внешнего и внутреннего, телесного и духовного.

Первым, что бросается в глаза даже не искушенному в лингвистике читателю, является частотность бытовой (часто с разговорной окраской) лексики. Бытовая лексика представлена в повести «Старосветские помещики» несколькими тематическими группами: названия строений и их частей (домик, комната, спальня, сени, кладовая, крыши, крыльцо...), обозначения домашних животных (гусь. гусята, барбосы, бровки, жучки, кошечка...), наименования посуды (блюда, соусники, горшочки, чарка...). В особую подгруппу стоит выделить названия фруктовых деревьев (сливы, вишни, дули...), потому что указанные слова, имея переносное метонимическое значение, обозначают не только растения, но и то, что на них произрастает, — фрукты, которые употребляют в пищу. Нужно заметить, что тематическая группа продукты питания оказывается самой многочисленной и подразделяется на подгруппы: напитки (кофей, киселек, узвар с сушеными грушами, водка на персиковых листьях, на черемуховом цвете, на золототысячнике...), закуски (рыжики соленые, грибки, сушеные рыбки), мучные изделия (коржики с салом, пирожки с маком, вареники с ягодами), сладости (варенье, желе, пастила, мед, сахар...) и др.

Богатство бытовой лексики и мастерские приемы натуралистического описания сельской жизни старичков-помещиков способствуют тому, что читатель приходит, на первый взгляд, к вполне логичному выводу: «Товстогубы еще при жизни превратились в полурастения. Они ведут единственно активную жизнь — жизнь желудка... Биологическое, вегетативное, казалось, совершенно вытесняет из их „неизменной буколической жизни“ собственно человеческое. Их растительное существование движется исключительно по какой-то гастрономической шкале...» [3, с. 85]. В этой связи эстетически значимой оказывается и фамилия супругов — Товстогуб, словообразовательная структура которой (товстый (русск. толстый) + губы) порождает устойчивую ассоциацию с группами слов «еда» и «прием пищи».

Удивительно, что даже в моносемичном ономастическом знаке Н. В. Гоголю удается найти «начало антитезы» (термин Дарвина). Трудно не заметить, как писатель, рассуждая о родовых именах, противопоставляет своих героев тем «низким малороссиянам», которые «наводняют Петербург» и «торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на о, слог в».

Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна не Толстогубовы и не Товстогубовы, а именно Товстогубы, они носят «малороссийскую старинную и коренную фамилию», потому что остаются верными своему nomina gentis и традициям рода и Украины.

Вдумчивый читатель, несомненно, обратит внимание на то, что народная этимология подчеркнуто сниженной фамилии Товстогуб (Товстогубиха) вступает в противоречие с этимологической семантикой имен Афанасий (греческое — «бессмертный») и Пульхерия (латинское — «красивая»)[4, с. 11, 40].

Показательно, что в микросистеме повести данные имена встречаются исключительно в полной форме и только в сочетании с отчеством, одинаковость которого косвенно как бы подчеркивает «взаимную любовь» и духовное единство героев.

В этом ракурсе образы Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны начинают видеться как воплощение христианского идеала супружеской любви.

Любовь — вот цель их существования. Любовь до смерти и даже после смерти!

Именно любовь, а не быстро проходящая страсть (сравни гоголевское сопоставление горя молодого любовника, потерявшего свою возлюбленную, и тихую скорбь Афанасия Ивановича, послушно ожидавшего своей смерти, которая одна только могла вновь соединить его с Пульхерией Ивановной).

Интересны в связи с этим и рассуждения В. Соловьева о «сильной любви», примером которой философ считает любовь старосветских помещиков [5, с. 5].

Аффективное противоречие, эстетически значимое для анализируемого текста, на языковом уровне поддерживается тем, что в авторской речи бытовая (разговорная) лексика контактно и дистантно сочетается в пределах одного предложения с лексикой книжной (высокой): «... уединенных владетелей отдаленных деревень... как дряхлые живописные домики...» или «... низеньких фруктовых деревьев, потопленных багрянцем вишен и яхонтовым морем слив...». Причем такое столкновение разностилевой лексики вовсе не иронично, потому что здесь авторское «я» открыто (сравни : «Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей...» — начало текста; «Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно уединенной жизни...» — 2-е предложение текста; «Жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься...» — 3-е предложение; «Я отовсюду вижу низенький домик...» — 4-е предложение и др.).

Смешение лексики с разной стилистической окраской, на наш взгляд, и составляет тот «раздражитель», который удерживает читателя от поспешного однозначного и «моноэмоционального» толкования образов Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Размышление над «эмоцией формы» повести Н. В. Гоголя — это способ, помогающий проникнуть в глубину мира старосветских помещиков, мира, закрытого от посторонних глаз канвой внешней обыденной жизни. Современник Гоголя, датский философ Серен Кьеркегор, справедливо заметил: «Легко узнать рыцарей бесконечного самоотречения, поступь их легка, весела. Напротив, те, кто носит в себе драгоценность веры, вполне могут разочаровывать, ибо их внешний вид обладает поразительным сходством с тем, что глубоко презираемо как бесконечной покорностью, так и верой, — сходством с филистерским мещанством» [6, с. 38].

Говоря о «противочувствии», которое вызывает у разных читателей или у одного читателя повесть Н. В. Гоголя «Старосветские помещики», следует отметить, что в этом случае полиэмоциональность не проистекает из характера литературных героев (ср. имманентную полиэмоциональность образа помещика Манилова). Данный тип полиэмоциональности связан прежде всего с состоянием души читателя, с тем, что А. Макаров назвал «стремлением к барокковости», когда в поле внутреннего зрения индивидуума существуют одновременно «архитипичные образы гордого и тихого человека» [7, с. 175].

Если Тарас Бульба и его сын Остап могут служить примером «гордого чело- века», борца, «рыцаря бесконечного самоотречения», то Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна — это и есть «тихие» смиренные люди, «рыцари веры».

Эмоциональное же восприятие героев Гоголя — всего лишь зеркало, отражающее внутренний мир читателя и тот идеал героя, который выбирает он сам и / или его эпоха.

Литература

1. Выготский Л. С. Психология искусства. — Ростов-на-Дону, 1998.

2. Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова: Литературные цитаты. Образные выражения. — М., 1988.

3. Скуратовский В. На пороге как бы двойного бытия (из наблюдений над мирами Гоголя) // Гоголеведческие студии. — Вып. ІІ. — Нежин, 1997.

4. Толкователь имен святых угодников Божиих, чтимых русскою православною церковью. — М., 1990.

5. Соловьев В. Смысл любви // Русский эрос или философия любви в России. — М., 1991.

6. Кьеркегор С. Страх и трепет. — М., 1993.

7. Макаров А. М. Світло українського бароко. — К., 1994.