Пушкин в литературно-критической деятельности Гоголя и Твардовского (из опыта исследования преемственных и типологических связей)

Хоменко Ю. Н. (Нежин, Украина), сотрудник Нежинского государственного педагогического университета им. Н. В. Гоголя / 2004

В своем исследовании мы попытаемся показать, как Твардовский, обладавший удивительной восприимчивостью к деяниям духовно крупных, значимых фигур, жаждавших нравственного преображения мира, пытался приблизиться к пониманию тех «законов творческого поведения» (М. Пришвин), которыми руководствовался Пушкин. Осмысляя феномен Пушкина, Твардовский опирался на традиции своих великих предшественников Гоголя, Достоевского, Бунина и др. Но, пожалуй, ближе всего ему был эстетический, духовный опыт Гоголя.

Тема «Гоголь и Твардовский» — одна из неисследованных в литературоведении, содержит много интересных аспектов. На это в свое время обратил внимание С. Наровчатов. В одной из статей, посвященных Твардовскому, он писал: «Прослежены нити, связывающие Твардовского с Некрасовым, мало внимания обращается на близость к Гоголю»1.

Известно, что Гоголь был в числе любимых авторов Твардовского. В его литературно-критических статьях, выступлениях, дневниковых записях, эпистолярном наследии неоднократно встречается имя Гоголя, его художественные образы.

В статье «О себе» Твардовский писал, что еще в раннем детстве познакомился с произведениями великого классика: «Книга не являлась редкостью в нашем домашнем обиходе. Целые зимние вечера у нас часто отдавались чтению вслух... Первое мое знакомство с „Тарасом Бульбой“ Гоголя... произошло таким именно образом»2. А день, когда учительница литературы читала «Ночь перед Рождеством», он считал «одним из счастливейших дней школьной жизни»3.

Став признанным мастером, Твардовский постоянно обращается к Гоголю. Чрезвычайно интересным является тот факт, что очень часто это происходит в наиболее ответственные моменты жизни поэта. Твардовского интересуют отдельные произведения, образы, мотивы. Он заостряет внимание на критическом пафосе Гоголя и особенностях мастерства. Его привлекает в Гоголе мудрость и простота выражения мыслей, сочетающаяся с глубиной подтекста.

Гоголевской цитатой начинает Твардовский речь на XXI съезде партии, будучи уверенным, в необратимости начавшихся в государстве перемен в период «оттепели». «О той картине нашего сегодня и завтра... хочется сказать чудесными словами Гоголя: «Вдруг стало видимо далеко во все концы света»4. Развивать традиции Гоголя-сатирика и тем самым бороться с негативными явлениями в общественно-политической жизни страны призывает он и на XXII съезде партии. К гоголевским героям обращается в выступлении па 3-ем Всесоюзном съезде писателей: «И если мне подсовывают жалкое и бескрылое, скучное, как домовая книга на экране, едва освещенное убогой мыслью копирование жизни и говорят, что это реализм, я отвергаю его. И тому и другому я, читатель, говорю словами Собакевича: „Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа“» (т. V, с. 333). Обращение к Гоголю находим также в наброске несостоявшегося выступления Твардовского на 1 съезде писателей России5.

И, наконец, один из самых сложных, драматичных периодов своей жизни — середина 50-х гг. (1957 год). Сам Твардовский писал об этом времени: «Годовщина смерти Фадеева. Трудный год. Едва ли не единственный за всю мою литературную жизнь, когда ничего не писал»6. Нужно вспомнить, что этому предшествовало снятие с должности главного редактора «Нового мира», запрещение поэмы «Теркин на том свете». Твардовский обращается к Гоголю, в поисках духовной опоры и поддержки. В его дневниках мы находим цитату из статьи В. Белинского «Выбранные места...» (1847), в которой говорится, что «все ложное, натянутое, неестественное (в жизни и в искусстве. — Ю. X.) никогда не может замаскироваться, но всегда беспощадно казнится собственной же пошлостью»7.

Высочайший авторитет Гоголя-художника для Твардовского подтверждает и его письмо от 7. 06. 1960 года в Президиум ЦК КПСС, в котором он пытается объяснить, что его поэма «Теркин на том свете» не является «пасквилем на советскую действительность», «вещью клеветнической», что «великие сатирики (Н. Гоголь и другие), чьему опыту я не мог не следовать, всегда пользовались средствами преувеличения, даже карикатуры для выявления наиболее характерных черт обличаемого и высмеиваемого предмета»8.

Преклонялся Твардовский и перед Гоголем-художником. В одной из лучших своих статей «О Бунине» он называет Гоголя великим мастером русской прозы, а его письмо — «музыкой». «Мертвые души» он считал одним из лучших произведений русской классики, ему импонировала образная система, строй поэмы: «... колесо из „Мертвых душ“ — зачем оно? А там гигантский образ России — пространной, медлительной, бездорожной и т. д.»9.

Особенно восхищался Твардовский архитектоникой гоголевского творения. В своих воспоминаниях А. Кондратович приводит очень интересное высказывание Твардовского по этому поводу: «А. Т.: — Перед нами начало книги. Но она вполне завершена и закончена, и я уже не знаю, будет дальше что-нибудь или нет. Гоголь ведь рассматривал свои «Мертвые души» как крыльцо к зданию. Но для нас не существенен его замысел. Судьбы и люди, нарисованные им в «Мертвых душах», не требуют для нас продолжения. Крыльцо оказалось таким поместительным, что основное здание нам не понадобилось»10.

Твардовский собирался посвятить Гоголю статью (об этом свидетельствует одна из дневниковых записей поэта от 23.10.1960 года)11, но, по-видимому, осуществить этот замысел не позволили редакторская работа, а затем болезнь.

Целый ряд любопытных моментов содержит и типологическое сопоставление двух художников слова. Среди них: традиции Гоголя—сатирика и юмориста в творчестве Твардовского, хронотоп дороги в поэтике этих авторов, традиции гоголевского героического эпоса в поэме «Василий Теркин» Твардовского.

Но, может быть, самое любопытное в творческом осмыслении гоголевского наследия находим при сопоставительно-типологическом анализе литературно-критических статей Гоголя («Несколько слов о Пушкине», «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность») и Твардовского («Пушкин», «Слово о Пушкине»).

В «Слове о Пушкине» Твардовский непосредственно обращается к Гоголю. Анализируя поэзию Пушкина, он пишет: «Она и лечит, и учит здоровью, ясности взглядов, той «верховной трезвости ума», о которой говорил Гоголь, размышляя о «существе русской поэзии» (т. V, С. 370).

Помимо прямого обращения Твардовского к Гоголю целый ряд мотивов объединяют вышеназванные статьи.

Гоголевские аллюзии рельефно звучат в размышлениях Твардовского о роли Пушкина в духовной жизни своего народа, о его популярности и славе, протеизме и всечеловечности, народности и реализме, художественном стиле, о его роли в развитии русского языка, в рассуждениях Гоголя о национальном и мировом значении пушкинской поэзии.

Так, говоря о реализме и народности Пушкина, Гоголь видит достоинство его произведений в том, что поэт «предался глубже исследованию жизни и нравов соотечественников», сделал предметом искусства «обыкновенные» явления жизни, отразил «дух народа»12. В статье «Несколько слов о Пушкине» Гоголь дает классическую характеристику пушкинской народности: «Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами» (т. VI, с. 64).

Созвучны наблюдения Твардовского, как бы аккумулирующие пространные гоголевские рассуждения в одной фразе: «Пушкин как бы вобрал в себя весь реализм русского народного взгляда на жизнь, его „живописный способ выражения и веселое лукавство ума“... Его поэзия нам дорога тем, что ничто человеческое ей не чуждо...» (т. V, с. 371-372).

Или, пытаясь определить особенности художественного стиля Пушкина, Гоголь и Твардовский восхищаются его лаконизмом, пластической точностью художественного мышления, лапидарностью стиля. Гоголь: «Здесь нет этого каскада красноречия, увлекающего только многословием, в котором каждая фраза потому только сильна, что соединяется с другими и оглушает падением всей массы, но если отделить ее, она становится слабою и бессильною... Здесь... все лаконизм... Слов немного, но они так точны, что обозначают все... В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт» (т. VI, с. 67-68). «... Все уравновешено, сжато, сосредоточено» (т. VI, с. 343). Твардовский: «Чем меньше слов в словаре писателя, чем заношеннее и невыразительнее они, тем больше идет их на выражение самой замысловатой идеи и тем более нарушается прекрасный пушкинский завет сжатости изложения, наполнения мыслью каждой строки» (т. V, с. 374). Проза Пушкина «... своим лаконизмом и емкостью восхищала всех старших богатырей... высочайшим образом развитой русской прозы» (т. V, с. 375).

Гоголь: «Поэта поразил вид Казбека, одной из высочайших кавказских гор, на верхушке которой увидел он монастырь... У другого поэта полились бы пылкие стихи па несколько страниц. У Пушкина все в десяти строках...» (т. VI, с. 343). Твардовский: «Взятие Белогорской крепости, казнь ее защитников, помилование Гринева, трехчасовая церемония принятия Пугачевым присяги — все это занимает две-три странички малого формата и не оставляет у нас ни малейшего ощущения неполноты или скомканности картины» (т. V, с. 374).

Творческую перекличку Твардовского с Гоголем находим и в их размышлениях о популярности и славе Пушкина. Гоголь: «Ни один поэт в России не имел такой завидной участи, как Пушкин. Ничья слава не распространялась так быстро. Все кстати и некстати считали обязанностию проговорить, а иногда исковеркать какие-нибудь ярко сверкающие отрывки его поэм» (т. VI, с. 64). Эту же мысль в несколько иной интерпретации находим и у Твардовского: «Действительно, Пушкин, пользовавшийся уже и при жизни безусловным признанием лучших людей своего времени и огромной по тому времени популярностью в обществе — от столичных аристократических кругов до захолустного армейского офицерства или чиновничества и даже „сидельцев лавок“» (т. V, с. 366).

И еще, в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголем была увидена и понята неповторимо пушкинская и в тоже время характерно русская особенность его творчества — протеизм и всечеловечность. При чтении его произведений, писал он, возникает чудесный образ поэта — «это чуткое создание, на все откликающееся в мире...» (т. VI, с. 345). Протеизм Пушкина, по Гоголю, это и есть способность воспринимать чужое, сохраняя при этом удивительную способность, точно выражать и воплощать дух и колорит жизни любого народа и в то же время всегда оставаться глубоко русским поэтом: «И как верен его отклик, как чутко его ухо! Слышишь запах, цвет земли, времени, народа. В Испании он испанец, с греком — грек, на Кавказе — вольный горец...» (т. VI, с. 347). Аналогичны размышления Твардовского. В статье «Слово о Пушкине» он пишет: «Пушкиным внушены нам на всю... жизнь незаменимые живые образные представления не только об эпохе, в которой он жил, но и о многих других эпохах отечественной истории — Пугачева, Петра, событий так называемого Смутного времени на рубеже XVI и XVII веков и еще более древних времен. Так же свободно и по-хозяйски он вводит нас в другие страны, в духовный мир, в поэзию иных народов с их особливым национальным и историческим складом и своеобразием их культур... и везде он остается русским поэтом» (т. V, С. 379).

Есть и другие точки соприкосновения в работах Твардовского и Гоголя, посвященных Пушкину. Так, статьи Гоголя и Твардовского пронизывает мощное личностное авторское начало, составляющее основу структурного единства этих произведений. Несмотря на несколько иную тональность статей Твардовского о Пушкине, структурно-жанровая роль личностного авторского начала в его работах является развитием важнейшего признака гоголевских статей — неразрывности человеческого и писательского облика автора.

Есть и скрытая полемика в оценках Гоголя и Твардовского. Так, в статье «Несколько слов о Пушкине» Гоголь утверждает, что «... чем более поэт становится поэтом... тем заметнее уменьшается круг обступившей его толпы...» (т. VI, с. 68). По мнению Твардовского, в «Слове о Пушкине» «... не только может, но и в идеале так только должно быть, чтобы настоящая поэзия была достоянием миллионов... Поэзия Пушкина всей своей исторической судьбой неопровержимо подтверждает это наше убеждение» (т. V, с. 368).

Таким образом, пытаясь осмыслить феномен Пушкина, Твардовский опирался на эстетический и духовный опыт Гоголя. Сравнительно-типологический анализ показывает, что ключевые слова в статьях Гоголя и Твардовского идентичны. Мы можем говорить о сходстве кода, которым пользовались два писателя. Обращение Твардовского к гоголевским оценкам на уровне аллюзий — еще одно свидетельство их глубины. Оно нашло свой отзвук в литературно-критических статьях поэта о Пушкине, хотя в некоторых моментах восприятие гоголевских положений было полемичным.

Примечания

1. Наровчатов С. Ради жизни на земле // Литературная газета. — 1975. — 7 мая. — С. 5.

2. Твардовский А. Статьи и заметки о литературе. — М., 1963. — С. 176.

3. Твардовский А. Собр. Соч.: В 6-ти т. — М., 1980. — Т. 5. — С. 336. Далее, цитируя это издание, указываем в тексте том и страницу.

4. Твардовский А. Статьи и заметки о литературе. — С. 173.

5. См.: Твардовский А. Из рабочих тетрадей (1953 1960) // Знамя. — 1989. — № 8. — С. 193.

6. Там же, С. 127.

7. Там же, С. 152.

8. Там же, С. 139.

9. Там же, С. 152.

10. Кондратович А. Новомировский дневник 1960 1970. — М., 1991. — С. 69.

11. Твардовский А. Из рабочих тетрадей. — С. 193.

12. Гоголь Н. В. Собр. Соч.: В 7-ми т. — М., 1978. — Т. 6. — С. 64. Далее, цитируя это издание, указываем том и страницу в тексте.

Яндекс.Метрика